В месяц освобождается, примерно, полтора-два десятка девочек по одной-две за один раз – хотя бывало и до семи единовременно. Обычно они более или менее равномерно распределены во времени, но этот май – не такой. Почти у всех майских девочек срок – в последней декаде, так что отдыхавшая почти весь май (мы даже съездили сами в Новый Оскол, познакомились с будущими выпускницами и проанкетировали их на предмет ожидаемых трудностей, чтобы как-то помочь им в первых шагах на воле), сейчас наша Подкомиссия по работе с освобождающимися из мест лишения свободы переживает горячее время.
И девочки нынче – в стиле «мама не горюй».
Первыми в мае приехали в Москву трое: Дина, Ия и Аля.
Аля – татарка, по крайней мере – наполовину. В анкете про веру написала: «В Бога верю немножко, до колонии ходила иногда в мечеть; теперь я должна ходить в Церковь, потому что здесь крестилась» (крестилась она при мне в наш прошлогодний приезд в ВК). Мы за нее немного волнуемся – не будут ли против родители. Впрочем, до колонии бабушка ее иногда даже возила в Раифский монастырь, так что, Бог даст, все обойдется. Изо всех троих Аля уехала первая.
А вот Дина, тоже крещенная в ВК, рассказала, что отец обещал убить, если она крестится – но он сейчас сам сидит, и непобоявшаяся отцовского гнева, Дина едет домой.
Вообще мы с девочками гуляем, но в тот раз гуляние не заладилось – как раз из-за Дины. И у Али и у Дины за неделю до отъезда, а особенно – в последние сутки, на нервной, видимо, почве, обострилась стрептодермия – тюремная гниль, вечный спутник российских заключенных. У Дины гнили ноги, да так, что она почти не могла ходить. После завтрака в кафе девчонок пришлось везти в Свято-Димитриевское училище сестер милосердия, где директор Светлана Витальевна сама вскрывала Дине гнойники и обрабатывала ноги – густо малиновые, с белыми гнойными «гвоздями». После этого отек спал, девочке стало гораздо легче, но на прогулку времени уже не оставалось – едва успели добежать до поезда.
Ия уезжала в полдевятого вечера, одна изо всех девчонок погуляв по Москве. Ия трудная девочка, с задержками психофизического развития, сирота (в анкете написала, что папа и мама умерли; потом, правда, выяснилось, что оба живы – только мама лишена родительских прав, а папа живет в другой семье – но это дела не меняет, так и так – cирота). Вещей у нее было два пакетика, денег – сто тридцать рублей (центр «Содействие» субсидировал ее на дорогу еще пятистами и, как оказалось потом, это было не только совсем нелишним, но и недостаточным – но кто же знал!). Зрение плохое (в анкете написала – -8, в медчасти колонии нам сказали – -0,8. Ориентируясь на данные колонии, мы ей приобрели очки, в которых Ия «начала читать»). С Ией прошлись по основным туристическим местам столицы – от Красной площади до монорельса, рассказали про батюшку из ее родного города на Ставрополье, который должен ее встретить по возвращению и помочь в первое время, к полдевятому повезли сажать на поезд. Тут-то и началось.
«А вы знаете, что поезд едет через территорию Украины?» – спросил нас проводник. «Вашу девочку через границу со справкой об освобождении не пропустят» (а других документов у Ии не было). Увы, мы по неопытности не поверили – ведь справка-то – документ, удостоверяющий личность; и куплен билет не частными лицами, а колонией; да и неужели у кого-то хватит совести ссадить сироту без денег и документов с поезда домой? Дали проводнику денежку, попросили заступиться – он, естественно, взял и обещал. На всякий случай, нашли в Белгороде (таможня, от решения которой завила Иина судьба – в Белгороде, в нескольких десятках километров от Нового Оскола, откуда она полутора сутками раньше начала свой путь домой) батюшку, который согласился помочь, если девочку все-таки ссадят.
На другой день приехали Лена и Тася. Много интересного про вчерашних рассказали. Например, что Дина перед отъездом вытащила из сумок семейниц (как и во всех местах лишения свободы, девчонки в Новом Осколе объединяются в «семьи» – ячейки из нескольких человек – подельниц, землячек, подруг или просто соседей по кроватям – с которыми делятся и передачами, и переживаниями; часто, например, семейницы снаряжают из своих запасов девочку на волю) одежду, воспользовавшись их отсутствием – «знала же, у кого что в баулах лежит». Правда, про Ию они рассказали, что та получала в колонии пенсию и уехала на волю с 10000 на кармане – а мы-то точно знаем, что это неправда, мы видели Иину справку об освобождении, где все и про деньги написано.
Лена – «удошница», т.е. заслужившая условно-досрочное освобождение, отсидела три года. Суд по УДО проходил как раз в тот день, когда мы были в колонии, мы даже предлагали Лену сразу и забрать с собой до Москвы, но по закону, между судом и вступлением приговора в силу должно пройти десять суток. В результате, мы с ней не познакомились, анкеты она не заполняла.
Но, в общем, с большой степенью соответствия истине я уже могу и сам заполнять анкету за девчонок: среднестатистическая Новооскольская воспитанница родом из Пермской или Челябинской области (в Новом Осколе сидят девчонки из 38 регионов России+некоторые страны ближнего зарубежья, но Пермская и Челябинская области – кузница кадров для колонии; Лена – из Челябинской), сирота, родственники сидят (в Ленином случае это – два брата, которых она видела последний раз семь лет назад, «они выйдут – сразу сядут», впрочем, у одного брата есть жена, которая вроде обещала помочь в первое время), возраст – 17-18 лет (средний возраст сидящих – 16-17). Есть дом, по запросам – в удовлетворительном состоянии; в колонию Лене приходили на подпись бумаги о передаче прав на него брату – видимо, по его инициативе – т.к. Лена «ни в чем не нуждается»; как я понял, она их не подписала. Обе девочки, естественно, в Москве впервые – но Лена держалась уверенно: «У меня такое чувство, как будто я все это уже видела!». Улыбалась, рассказывала что-то, спрашивала, чего интересно. Тася напротив, держалась больше букой, в разговоры вступала не очень охотно. Документы у обеих были в порядке и даже деньги были – чуть было не купили фотоаппарат; правда, потом передумали.
Мы пошли на Красную площадь, поглазели с Большого Москворецкого моста, перешли Москва-реку. Прошли до Берсеньевки, перешли по пешеходному мосту к ХХС. После поездки в колонию о.Аркадий благословил девчонок непременно заводить в Свято-Димитриевский храм, в нарушение этого я собрался было покормить их в кафе и передать сотрудникам центра «Содействие» – дело было в рабочий день и до конца я с девчонками быть не мог, тем более, что Лена уезжала в полдвенадцатого ночи (слава Богу, сотрудникам «Содействия» удалось потом поменять этот билет на более ранний). Но не поехать в храм нам не удалось.
В кафе пришли вести об Ии – мы взяли номер мобильного проводника. Незадолго до таможни я позвонил ему и надиктовал информацию про белгородского батюшку, к которому Ия может пойти, если что. «Если что» случилось – Ию таки высадили. Якобы, если б Белгород и пропустил – Харьков бы все равно не принял. Пришлось сниматься из кафе и ехать в Комиссию – к стационарным телефонам, экскурсия кончилась, к горю девчонок – они так и не успели сфотографироваться. Из Комиссии мы прозвонили белгородскую таможню и вокзал (давали голосовые объявления). Таможенники сказали, что девочку отпустили, на вокзале – что она сдала билет и отправилась на автовокзал, на автовокзале мы тоже заказали голосовые объявления и просили рассказать про батюшку, но до батюшки она так и не добралась. Пока на этом Иины следы теряются, из Белгорода на Ставрополье прямые поезда ездят только через Украину; можно как-то ехать в обход через Воронеж – но хватит ли у Ии сообразительности и денег? Девчонки сказали – она такая, «все свои 10000 (которых, напомню, не было) в этом Белгороде и спустит»…
Все время, пока мы звонили, девчонки проявляли нездоровую и, в общем, несвойственную новооскольским самостоятельность. Вплоть до того, что Тася ушла в магазин «за спичками» – одна и предупредив только Лену – это из Свято-Димитриевского-то, через территорию больницы и Ленинский проспект, движение на котором никак не сравнимо ни с Новым Осколом, ни с Тасиной родной карельской глубинкой, а ближайший магазин – за квартал! Все попытки воззвать к их совести разбивалось об «да что ты волнуешься? Что с нами будет?».
С Тасей – отдельная история. В анкете она нам написала, что жилплощади нет, поедет жить к себе в детдом – а ей, между тем, в апреле стукнуло 18 и в детдоме ей места не будет. После возвращения из Оскола я прозвонил Тасин детдом и узнал, что за ней числится дом в карельском селе, который детдом сейчас каким-то образом сдает, «поэтому он в жилом состоянии». Якобы к приезду девочки его освободят.
Вот – думаю, – приедет – обрадую. Но для Таси это новостью не оказалось – я знаю, говорит, я ж там до детдома жила. Я: А чего ж ты нам в анкете написала? Тася: А я туда не поеду. Что я там в селе забыла? Детдом в городе, я там все время жила, они не имеют права меня не пустить!
Мы позвонили в детдом снова, дали трубку Тасе. Тася послушала-послушала, ударилась в слезы и убежала. Я пошел ее утешать – и тут ее прорвало. «Да кто вы такие – кричала она – чтобы указывать мне, куда ехать? Что вы ко мне в душу лезете! Не нужен мне ваш храм (это я предложил ей с дежурным священником пройтись по действительно красивому Свято-Димитриевскому храму, чтобы он им показал и рассказал что-нибудь интересное по теме), я уже насмотрелась! Не надо мне ничего советовать, я в детдом приеду – мне там воспитатели посоветуют!» Утешить ее удалось только запустив в наше вещехранилище прибарахлиться – тон сразу сменился: «О, вот эту блузку вы мне дадите. И эту. И вот это я возьму!». Я: «Тась, вот это, кажется, не наше…» – Тася, засовывая выбранные вещи к себе в сумку: «Неважно».
От помощи своего местного батюшки Тася отказалась («Зачем меня встречать? Я что, дорогу не найду?»), Лена обещала зайти к своему, и мы дали ей сопроводительное письмо – мол, помогите, чем сможете (мы хотели попробовать дозвониться до него, но Лена сначала сказала, что живет в Челябинске, потом назвала какой-то другой город в области, а в анкете, которую заполняла уже у нас, назвала и вовсе третий – так что на фоне Тасиных выступлений мы махнули рукой и звонить никуда не стали). С некоторым чувством облегчения сдал я девчонок сотрудникам «Содействия».
Через день после Тасиного отъезда я звонил в ее детдом узнать как и что – домой к себе не поехала, в детдом заходила, а поселилась «у друзей».
Еще на следующий день приехали две девчонки – одна из них Нина. Нина рассказала нам, что ехать ей некуда, т.к. мама продала ее квартиру – и действительно, по нашей просьбе ее епархия наводила справки и выяснила, что квартира продана, проживают в ней три курсанта местной милиции, а мама выехала в неизвестном направлении. Но воспитателям в колонии Нина сказала, что мама зато купила новую лучшую, где ее и ждет. В анкете написала что-то совсем третье, а сотрудникам центра «Содействие» – четвертое.
Следующая, Вика, тоже ехала из Оскола в свою Челябинскую обл. с двумя пересадками – в Москве и в Саратове, причем от Москвы до Саратова ночь – в общем вагоне, по-другому купить билет ей не смогли. Тоже погуляли по Москве, поели в Макдональдсе (Вика – единственная за два года гуляний девочка, оценившая Макдональдс по достоинству, то есть – низко. «Я – говорит – думала, это что-то особенное, а у меня дома лучше кормят. И молочный коктейль тут неправильный, просто мороженное растаявшее. Молочный коктейль не такой должен быть»), приоделись в Комиссии.
Звонил в Саратовскую епархию, договорился, что ее там встретят – все-таки, хоть и не не Москва, но тоже там пять часов сидеть… Батюшка саратовский пришел к поезду, встречал с плакатом, заходил в вагон, объявления давал – Вика не подошла. Мы ей позвонили потом домой – она доехала, никого не видела, ничего не слышала, говорит. Слава Богу, что доехала, но ведь могла же подойти, сказать – извините, мол, не надо меня встречать, я сама. Или даже когда только договаривался я. И так – все время.
Итог неутешительный. Анкетные данные надо читать со скидкой на желание нами манипулировать (Ия с ее неумершими родителями, Тася с ее домом, Нина с квартирой) с одной стороны, и нежелание никакой помощи от нас, кроме сиюминутной материальной (Тася, Вика, да и многие предыдущие девочки) – с другой. Ия потерялась.
Завтра приезжает еще одна. Из колонии попала на взрослую, дотянула срок, вышла – и поехала не домой, а в Новый Оскол! Будем разбираться.
«…Наши заключенные всегда остаются с нами как наши кровоточащие и гноящиеся раны и нам их лечить» – говорил о.Глеб Каледа. Действительно, всегда – и на воле гноящиеся раны не превращаются в благоухающие цветы, а остаются ранами и ждут лечения. Ну и как же их лечить?
P.S. Имена героинь изменены: у девочек еще вся жизнь впереди
