Нам остались книги

Редакция сайта Милосердие.ру благодарит всех своих читателей, которые помогали и поддерживали Игоря все это время в его борьбе с болезнью.

Игорь Алексеев родился в 1959 году. Его стихи и проза публиковались в журналах «Знамя», и «Новый мир», Лауреат премии им. Н.С. Гумилева 2006 года. Вошел в лонг-лист премии «Большая книга» 2007 году. Игорь долго и мучительно болел, тяжелое онкологическое заболевание требовало дорогостоящего лечения. Спасибо всем, кто помог ему по объявлению на нашем сайте. Теперь все позади – невыносимая боль, бессонные ночи, приступы отчаяния, больницы, операции, изматывающие сеансы химиотерапии. Теперь ему больше не нужна помощь, только молитвы.

Игорь Алексеев оставил нам свои книги – стихи и прозу. Наверное, смерть – хороший редактор, ведь, когда подходит близко, люди пишут о самом важном. Случай Игоря Алексеева уникален, что автор хорошо понимал, что с ним происходит, ведь он был не только талантливым литератором, но и врачом. Он описывал все, что чувствовал, он стремился успеть, поймать на лету нужную строчку. Писал беспощадную, жесткую прозу и точные, легкие стихи.

«Писателем меня сделала болезнь – так писал он о себе в блоге, который вел на сайте ВВС, – болезнь страшная и неотвратимая. Рак кишечника с обширным метастазированием. Кто сталкивался с этим, тому понятно. Сейчас я инвалид первой группы. До болезни успел поработать врачом, даже защитить диссертацию. Потом ушел в бизнес, так как врачам просто перестали платить деньги. Писать не переставал никогда. Женат. У меня три дочери и я их очень люблю. Свои литературные занятия воспринимаю, как некое задание на земле. Надеюсь, мои короткие новеллы и рассказы, основанные на автобиографическом материале, кому-то помогут. Хоть чем-то»

Болезнь полностью изменила жизнь Игоря – из успешного, обеспеченного человека он, по его собственным словам «превратился в пациента». Когда случилась беда, многое оказалось неважным, осталось главное – поэзия, семья, помощь друзей. Оказалось, что там, где бессильны наркотики, помогают молитвы и чтение Евангелия. Деньги, бизнес, достаток, все, что казалось таким прочным – закончилось, рассыпалось. А осталось нематериальное – поэзия, проза.

Как жаль, нельзя загадывать вперед
на день, на месяц или на полгода.
Того гляди — и новый поворот
на берег той реки, где нету брода.

Мне надо как-то жить в объеме дня.
За утром полдень, дальше длинный вечер.

Какая-то дурацкая возня
вокруг бумаг и книжек, где отмечен

не каждый стих — десятка полтора.
Я, что ни говори, читатель строгий.
Доносится с окраины двора
визг дочери, свалившейся с дороги

в кусты на новом велике своем.
Мне надо выйти, посмотреть ушибы.
День кончился. Он был обычным днем.
И я шепчу: спаси…спаси…спасибо.

Просим молитв об упокоении новопреставленного р.Б.Игоря
На сайте Литсовет, где Игорь размещал свои стихи, открыт сбор помощи его семье.

Когда человек долго болеет, смерть приходит к нему, как избавление от страданий.
Игорь умер на Благовещенье, в тот день, когда люди выпускают птиц из клеток — в небо.

Публикуем несколько последних записей из блога Игоря:
27 сентября 2007. Привычка
Я привык к своей болезни. Привык к своему странному диагнозу и воспринимаю его как явление природы, как облака, например, или ветер. Я привык к необходимости периодически посещать больницы и встречаться с врачами. Я уже не благоговею перед ними и не ищу в их глазах сострадание и надежду. У врачей невидящие глаза. Вернее, они видят все. Но на их глаза как будто надеты специальные линзы, защищающие от эмоционального удара, которого можно ожидать от больного. Да и правильно. Иначе сердце не выдержит.

Я уже спокойно отношусь к своей худобе и к тому, что мне трудно подобрать одежду – все велико и валится с меня, как покрывало с памятника. Привык к своему новому худому сероватому лицу с глазами, полными страха и безнадеги. Это уже не раздражает при бритье, и я стал бриться более тщательно. Я смирился со своей осторожной стариковской походкой и с невозможность выпрямиться во весь рост и поднять голову. Это не от уныния, а от боли, стягивающей весь живот.

Постоянная слабость и тошнота уже не изматывают меня. Когда они доходят до верхней точки, я просто ложусь и лежу, не думая ни о чем, дожидаясь, когда слабость уйдет в складки простыни и растворится в матрасе. Тогда я вновь поднимаюсь и начинаю делать что-то. Меня уже вполне устраивает, что работоспособен я до обеда. Потом, после полуденного сна, мне становится нехорошо и муторно. Я хнычу, маюсь. Но я и к этому привык.

Полубессонные ночи воспринимаются мной как естественное состояние. И я не впадаю в истерику, если ночью приходит боль или бессонница. Я подружился с ними. Главное – не давать им обхитрить, измотать меня. Иначе могут быть неприятности, которые растянутся на весь день. Что и говорить, конечно, прием страшных таблеток уже воспринимается мной как некий ритуал, и я фривольно называю эти таблетки «витаминчиками». То, что раз в три недели меня глушат кошмарными капельницами, уже не пугает меня. Надо просто пережить последействие их как тяжелое похмелье. Хотя это очень сложно.

Отлучение от жизни внешней, даже от пеших прогулок по двору, не воспринимается как что-то необычное. Нет, так нет. Нет возможности водить машину? Да куда мне ездить-то, все равно еле хожу, и меня ничто не интересует в городе. Вообще ничто. Жена хочет свозить меня в какую-нибудь Турцию, но, кроме беспокойства внутреннего, я ничего не испытываю по этому поводу. Ограничения в пище тоже мало волнуют меня. Привык. Привык.

Единственное, к чему я не могу привыкнуть, так это к коварству моей болезни. Она каждый день, именно каждый день преподносит мне сюрпризы. Моя болезнь – идеальный фокусник и клоун одновременно. Сегодня я могу испытывать страшные боли, завтра они исчезают бесследно, но появляется одышка. Может неожиданно поехать вверх давление, и его хрен чем задавишь. А еще могу начать глючить целый день, ничего не понимая вокруг, плакать и крутиться волчком на кровати.

Моя болезнь не монотонна, как грипп, например, или пневмония какая-нибудь. Она интересна и многообразна в своих проявлениях. Правда, все эти варианты мучительны, но это же болезнь. Она и должна быть такой. Конечно, я хотел бы, чтобы это кино было бы менее интересным, даже скучным, но, увы, я попал именно в этот кинотеатр и сижу именно в этом зале. И светящегося табло «выход» над дверью зала нет.

23 октября 2007. Изобретательность
Я перестал садиться за руль. Я не выезжаю в город, даже если предлагает жена. Я избегаю встреч с друзьями, я не участвую в жизни города, хотя приглашают туда-сюда. Минуса, минуса, минуса. Я оказался запертым в пространстве крайне ограниченном: моя комната, кухня, столовая. Во двор выхожу один раз в день для того, чтобы пройти два круга. Второй – через боль в левом боку. Если рискну и сделаю третий через эту самую боль, она может разозлиться и мучить меня целый день, доводя до сумасшествия и лишая работоспособности.

Все это связано с тем, что я не могу нормально ходить из-за болей в спине. Боли в спине – вещь особая. Они ломают тебя пополам, не позволяя поднять упавшую вилку или просто надеть носки или трусы. Они не дают тебе покоя ни днем, ни ночью. Ты не можешь найти положения, в котором они тебя не доставали бы. Я не могу вам передать, что такое постоянная нудная боль, основанная не на травме какой-нибудь или воспалении, а на базе онкозаболевания. Тот еще замес реального и идеального.

Но наш брат больной изобретателен и хитер. Я нашел положение, в котором не болит. Это положение на четвереньках. Я случайно встал на четвереньки, и боль почти прошла. Теперь, после длительного лежания на кровати или сидения в рабочем кресле, я встаю, иду в комнату дочери, где лежит палас и ползаю на четвереньках – разгружаю позвоночник. Колени стерты до ссадин, жена все не удосужится купить наколенники, я уж и не пристаю к ней с этой дурацкой просьбой. Homo reptiles. Рожденный ползать о наколенниках просить не может.

Курить почему-то стал больше. Это крайне опасно. Но я нахожусь в постоянной истерике, спровоцированной отчасти относительно длительным приемом наркотиков. Сейчас истерики стали реже. Но когда они следовали через каждый час, я нормально напугался.

Позвонил Марине Гнатенко – наркологу. Она мне дураку и объяснила, что недельный прием трамала и последующий отказ от него дает именно этот эффект. Это касается и больших доз нейролептиков. И продолжаться это может очень долго. Так что терпи, Игорек…

Еще одна пикантная деталь. Феназепам в больших дозах и те же наркотики блокируют работу кишечника. А если он оперирован, то надо быть готовым к неимоверным мукам. Боли почти постоянные. Простейшая процедура превращается в пытку. Извините, что написал, но у меня задание такое. Это не меморандум против наркотиков – это реальная жизнь калеки.

Блин, еще enter стал заедать на ноутбуке. Опять надо просить, чтобы свозили машину в мастерскую и починили ее. Или поменяли по гарантии. Просить – каторга. Страшная. Я только и делаю, что прошу о чем-то. Слава Богу, есть, кому помочь, но стыдно и тошно до слез…

Истероидное победоносное настроение испарилось давным-давно. Я все понимаю. И все всё понимают. Это страшно. Молюсь каждый день. Подолгу. Плачу и молюсь. Потому что больше надеяться не на что. Когда впадаю в дикую истерику – валюсь на кровать и вою. Потом встаю, топаю в ванную и обливаюсь холодной водой. Шок. И я успокаиваюсь. Успокаиваюсь ненадолго.

А еще успокаиваюсь, когда пишу. Мозги улетают куда-то. Но я уже говорил об этом. Кстати, объективно говоря, моя реальная физическая и умственная работоспособность не снизились. Я ухитрился наваять еще один сценарий, несколько заказных статей и т.д. Если бы не эти боли и психозы. Как я устал! Самое страшное, когда постоянно болит, и я не могу думать и писать. Западня. Это реальный ад при жизни, ребята. Не дай Бог никому…

Скоро опять новый курс химиотерапии. Жуть. Страшно ехать в этот онкоцентр. У меня после посещения его отходняк дня два. А это уже скоро. Хорошо, что удалось почти без проблем достать авастин и кселоду. Что-то еще работает в этой системе. Прекрасно понимаю, что рано или поздно мой организм не выдержит этой отравы, и где-нибудь рванет со страшной силой. Ждать этого невыносимо.

Записка получилась сумбурной. Это связано с тем, что вчера мне было очень плохо весь день. А ночь была вообще кошмарной. Дважды кололи обезболивающие. Да и сплю я в одном положении только – на правом боку. Невозможно пролежать всю ночь в одной позе – пытка. Я взял детский крем и влил в него новокаин. Ночью мажу этой смесью правый тазобедренный сустав, который начинает ныть к середине ночи. Вроде помогает. Интересно, что я еще изобрету?

09 ноября 2007. Поперся я в чугунный зал…
Учудил я одну штуку. Как-то давно писал о том, что, тупо глядя в черную пропасть выключенного монитора, увидел себя в спортзал. В прошедшую пятницу твердо сказал жене: в субботу едем в качковский зал. Независимо от состояния. Слукавил. Бывают такие состояния, что кажется – умрешь вот-вот. Но в субботу все было как-то не очень плохо. К примеру, не болела спина. А у меня метастазы как раз в костях таза и позвоночнике. Иногда болит сильно. Хотя позвоночник пока не разрушен.

Оделся правильно. Костюм, бандана. Перчатки правда не взял – понты. Приехали не элитный клуб, а в тот, с которого я начинал. Подвал… Зашел – ба – знакомые все лица. Ребята молодцы – никто не подошел и не спросил: ну ты как? Просто подходили и крепко жали руку. Пишу и плачу…

Под штангу не полез сначала – в голове жужжало: береги спину, береги спину. Сделал по паре подходов на тренажерах для груди, спины, ног. Основные группы мышц. Делал и стонал. Никто не обращал внимания. Как это здорово. Я – свой. А мало ли что у своих бывает.

Потом не выдержал и пожал лежа сорокакилограммовую штангу. Два подхода по десять повторений. И не умер.

Дома прилег отдохнуть и продрых до обеда, как убитый носорог. Не слышал как орал мобильник под ухом. Ушатало меня конкретно.

Сказать с чего началось все это? Пожалуйста. Я отказался пока от поездок в Москву. Саратовские онкологи, в частности Алексей Катков(считается лучшим), обучены не хуже московских. Однако москвичи обладают необходимой аппаратурой и спецами, которые адекватно читают, что нарисует эта аппаратура. Когда я узнал, что в Саратове есть компьютерный томограф, а снимки легко прочитать в Москве – сделал выбор. Я лечусь в Саратове.

Душа успокоилась. Эти кошмарные переезды, беготня по РОНЦу… ужас. А здесь все под рукой. Но это не главное. Леша (мой однокашник, кстати) сел напротив меня, долго любовался моими мощами. Потом сказал: раздевайся. Я опешил. В Москве, не в обиду будет сказано, никто меня не осматривал. А Леша подробнейшим образом осмотрел и выслушал меня. И пришел к выводу, что мое физическое состояние не изменилось за последние полгода. Я так обрадовался. А потом он задал простой вопрос: ты долго лежишь или сидишь и много ли занимаешься физкультурой. Когда он выслушал мой ответ, огорченно покачал головой. Я все понял, и план авантюры созрел тут же. И поперся я в чугунный зал.

Сегодня был там второй раз, несмотря на почти бессонную ночь (а они у меня все такие) и слабость от кселоды. Пожал лежа полтинник два по восемь. И вспомнил фразу: Где этот чертов инвалид?

Однако не все так весело. Мучила тяжелая одышка. Ныла спина. Но мышцы вспомнили все и помогли мне. Если я скажу об этом фокусе нефрологам – они меня закопают. У меня стентированная почка, которая может дико закровить в любой момент. Понимаю, все понимаю. Но я хочу остатки своих дней жить, а не умирать. Дикость, конечно. Впрочем, Леша мне сказал, что в таком состоянии я могу пребывать достаточно долго. А ухудшение легких входит в прейскурант. Сказал совершенно спокойно и уверенно. А я-то напугался. Даже жене сказал, в каком костюме меня хоронить. А в самом деле, в каком? Я люблю однобортные и дорогие. Темные. Только не синие… Надо подумать. А то зароют в чем-нибудь не том. И чтоб в плечах не жал. И рукава недлинные. Проконтролировать надо… Эхх.

Дожал второй сценарий. Знаю прекрасно, что эта версия непроходная. Но дописал. Для своего друга писателя Давыдова. Причем писал легко и свободно, зная, что не зажат никакими рамками. Даже песенку написал для одного персонажа. Стилизацию под городские песни. К ужасу моему она стала инетным хитом в течение двух суток. Приведу ее здесь.

Баллада о Митьке – дембеле
Ехал ПАЗик маршрутный
Был путь недалек –
Километр по горам да и точка.
А шофером на ПАЗике был паренек-
Дембелек небольшого росточка.
Его звали Митек, он не пил и не крал,
Он в Чечню угодил по повестке.
Но вернулся живой, да и свадьбу сыграл
За три дня до последней поездки.
А вокруг красота – головы не сноси,
Мужики попивали наливку.
А на спуске крутом загорелось шасси
А потом полыхнула обшивка.
Что кричало сильнее – огонь или страх,
Но всего за минуту до взрыва,
Митька дембель сумел на пустых тормозах
Притереть свой автобус к обрыву.
Он рванул за рычаг и еще и еще,
И в чаду сам себе не поверил…
Было так горячо, было так горячо,
Что от жара заклинило двери.
Митька прыгнул в салон, он оставил педаль.
И ударил в стекло поточнее.
Заводское стекло это вам не хрусталь-
Эта штука гораздо прочнее.
Митька бил кулаком, головой и ногой,
Все в автобусе выло да билось.
И Митек зарядил заводной кочергой
И стекло наконец-то разбилось.
Митька крикнул: спасайте сначала детей!
Все смешалось, какие там дети.
И выталкивал Митька горящих людей,
Кто последний из них – не заметил.
Митька было к окну, но разжался кулак
И от дыма лицо исказило.
И со страшною силой рванул бензобак-
Литров семьдесят было бензина.
Прилетели менты, и врачи подошли,
Головами качали уныло.
Обыскали автобус – Митька не нашли.
Хоронить даже нечего было.
Когда город узнал, что случилось и как
Тяжко выдохнул воздух подвальный
И рыдал по Митьку весь автобусный парк
И троллейбусный парк и трамвайный.
А на кладбище галки считали ворон,
И не верил никто панихиде.
А Митькова жена убегла с похорон
И никто ее больше не видел.
Там на кладбище тихо темнеют кусты
И мерцает пустая бутылка.
Только каждую ночь кто-то ложит цветы,
Кто-то ложит цветы на могилку.

23 ноября 2007. Я возненавидел свое государство…
Неделька была веселенькая. Во-первых после второй тренировки в спортзале я получил такие боли в спине и костях таза, что орал на весь дом. А в это время у нас находились московские гости. Они, конечно, все понимали, но все равно – страшно неудобно. Хорошо хоть жена периодически увозила их куда-нибудь.

Железный зал не для меня пока. Пока? Вообще-то я сам дурак – сделал жим ногами лежа. Тяжелое упражнение. Да потом еще пожал штангу шестидесятикилограммовую. Вот и результат. Так что зал подождет, хотя жена обнадеживает меня – посещать его можно, только все делать аккуратно.

Увы, это не так. Для меня проблема просто доехать до зала. Полчаса езды на автомобиле – и спина «вылетает». А старый качковский принцип «ничего не делать через боль» еще никто не отменял. Так что пока моя физкультура сводится к ползанию на четвереньках для разгрузки спины и имитация каких-нибудь упражнений, например отжимание от пола, стоя на коленях.

Забавно говорить, но из зеркала теперь на меня смотрит не усохший уродец, а стройный моложавый дядька с неплохо прокачанным «верхом». Мышцы сразу откликнулись. Это приятно. На гниющем дереве появились зеленые листочки.

Эх, дядька, дядька. Качок тоже мне. Жена-то сама на улице сейчас снег чистит. А тебе нельзя. Категорически. Осевая нагрузка. Запрет. Кстати, в самом деле, выпал снег. Вчера очень волновался за жену – как доедет? Она-то на шипах, но вокруг полно уродов на тазах с лысой резиной. Обошлось.

Ухудшение в легких потребовало введение нового лекарства. Пол-литра синеватой, как денатурат жидкости. Уже на начале введения понял, что это хуже всего того, что мне вводили раньше. Такая муть накрыла. Введение перенес нормально. А дома начались дикие боли в животе, для которых баралгин – тьфу, да и только. Ох, как я выл. Пытка. Реальная.

Вообще, боли, слабость, дискомфорт – мои постоянные спутники. Об этом легко говорить, но смотреть на меня страшно. Боли не дают работать. Застит глаза. Уколы не помогают. Наркотики я сам себе запретил. Ни лежать, ни стоять, ни сидеть – невозможно. И это длится часами, сутками. Почему я не сошел с ума? Сошел. Просто это не очень заметно. Кстати, эту заметку рисую в промежутке между сильными болями. Терплю начинающуюся боль в животе и боль в спине. Надо дотерпеть. Надо дописать.

Позвонил своему учителю – доценту кафедры. Эта женщина проработала в мединституте всю жизнь. Она уже старая и очень больная. Но работает. Походя поинтересовался: а сколько получает доцент сейчас. Думал услышу: тысяч восемнадцать-двадцать… Восемь тысяч, ребята. Восемь тысяч… Я возненавидел свое государство. Я возненавидел все, что показывают по телеку. Я возненавидел агитационные щиты на обочинах дороги. И я очень пожалел, что не смог уехать в свое время в Испанию на ПМЖ… Позорище. Восемь тысяч человеку, который всю жизнь спасал жизни людей, обучал нас – студентов. А я знаю, что такое четырехчасовое занятие. Да два подряд. Убийственная работа. А еще больные, лекции, бумаги всякие.

Эй, друзья, командиры! Вы как себя чувствуете? Нормально? Здоровья вам и благоденствия! Яхты законсервировали? На джипы всепогодные пересели? Путевки на рождественские каникулы в Европу забили? Отлично. А теперь я попрошу вас всех поклониться этой женщине, которая не может купить нормальную обувь, одежду, не может съездить в отпуск, не может хоть как-то отремонтировать квартиру и которая всю жизнь свою проводит в больнице, чтобы заработать восемь тысяч рублей.

Это не социальная несправедливость. Это национальный позор.

Что до писательства – вышла книга прозы в популярной серии в Москве. Редактор сказал, что будет номинировать ее на Букера. Я обалдел. Доигрался в писателя. Редактирую поэтический сборник. За деньги. Пытаюсь зарабатывать. Один из сценариев канул в А-медиа. Другой лежит на столе у одного из крупнейших режиссеров. Интересно, у какого угла его стола стоит мусорная корзина?

Написал, наконец-то сказку. И хорошо, что сказку, а не страшилку очередную. Светлее на душе. Светлее. Хотя сказка грустная.

27 декабря 2007. Видел свою смерть
Настоящая война началась только сейчас. Едва не накрылась почка – отказал стент. Если бы не моя настороженность и помощь друзей – кранты. Попал в больницу. Под наркозом поменяли стент. Причем сделали это на «вражеской территории», то есть в той больнице, которую я парафинил по полной за то, что они меня чуть не угрохали. После удачной операции почка завелась и в четыре дня почти восстановилась. Выписали. Дома сейчас.

Боли атакуют со всех сторон. Приходится применять наркотикосодержащие обезболивающие препараты, а это конец творческого пути. Видел свою смерть – рассматривал рентгенограммы легких. То, что светлое – метастазы. Их много. Очень. Надежды давно рухнули. Сознание извивается невероятным образом, чтобы сохранить себя. Но судороги все тише и реже.

Даже этот блог пишу вечером с чумной от ужаса головой и дрожащими пальцами. В доме холодно. Сам не понял, зачем взялся за клавиатуру. От отчаяния, скорее всего.

Удивитесь, но две последние недели я спал сидя – задыхался. Токсический миокардит, плюс в легких полно воды. Ложишься – будто душат подушкой. Медленно так…

От этих диких ночей окончательно угробился позвоночник. Боли почти постоянны. Я практически обезножил. Интоксикация от опухоли обессиливает полностью. Одышка…

Да… полгода назад я был повеселее.

Приезжал человек из Москвы, который читает мои блоги и решил увидеть меня. А я конкретно глючил, мне было настолько плохо, что он, просидев минут сорок, сбежал из палаты, где я лежал. Но он взрослый, должен понимать. Так что в основном с ним общалась Таня, моя жена и теща. Предел идиотизма.

Впереди ночь. Ночь страшна. Наркотики действуют по-дурацки – тормозят голову, но не убирают боли. Спишь час-полтора, а потом мечешься. Ночью все обостряется – боли, дискомфорт, отчаяние.

Кстати о медицине – Россия примечательна тем, что можно очень многое сделать при помощи обычного знакомства. Попроси и тебя примут в лучшую клинику. Можно заплатить – тоже не будет проблем со всякой глупостью и нерасторопностью. На этот раз получилось именно так. Одноместный люкс, повышенное внимание персонала. Главное – не наглеть и не просить невыполнимого – например, вылечить терминальную стадию рака…

Как я мечтаю отказаться от этих страшных таблеток. Но тот, кто терпел ночную многочасовую боль, понимает, что в этой ситуации и серы расплавленной выпьешь, если она облегчает мучения.

Отвратительно то, что писательские дела идут очень хорошо. Хочется жить. Хочется… А я уже на последних каплях горючего. Блог пишу вечером, потому что утором соображать буду очень плохо. Загнала меня болезнь в угол. Пора обращаться в дикую крысу и бороться до конца.

Все, не могу больше.