Опытом поощрения и наказания детей поделились директора церковных приютов и детских домов на выездном семинаре, проведенном Отделом по церковной благотворительности и социальному служению.
Александра Аракелова, директор Свято-Димитриевского детского дома: Тема, наверное, одна из самых животрепещущих для всех, кто воспитывает детей, и всегда все воспитатели задают вопрос: ну, как еще его наказать, как еще? И, конечно, очень часто – ну, по крайней мере, мы – тоже с этим сталкиваемся. Меня просили рассказать об этом не потому, что мы очень хорошо наказываем, а просто потому, что, может быть, из ошибок каких-то мы успели сделать какие-то выводы – ну, я думаю, это у всех есть. И часто действительно воспитание сводится к вопросам: как его наказать, и почему это не работает, и как еще поступить, что с этим делать? Поэтому хотелось бы это с вами, конечно, обсудить, какая у вас практика применения? Может быть, есть какие-то системы?
Слово «система» мне не очень нравится, потому что оно пахнет каким-то исправительным учреждением, поэтому – просто природу и вопрос того, что такое наказание и поощрение, зачем оно нужно, к чему оно ведет, можно ли обойтись без него? И вот такие вопросы – какие можно применять наказания-поощрения в каких условиях содержания детей, потому что действительно у нас здесь, можно сказать, представлены три варианта – либо детский дом, либо приют, либо просто дети, находящиеся все-таки в учреждениях, хотя это может быть приют, монастырский приют под опекой – но тем не менее, когда они живут в коллективе, скажем так, а не в семье. Вот это – один вариант устройства детей. И какие там применяются правила к детям? И вот есть все-таки семья – отец Андрей, наверное, поделится своим опытом воспитания и применения всяких мер к детям в приемной семье; ну, и Елена Владимировна нам уже сейчас начала рассказывать про свой совершенно уникальный опыт, и, можно сказать, такой один настоящий, но тем не менее он, по-моему, тоже хорошо работает, и было бы интересно как-то тоже об этом поговорить.
Я, наверное, буду представлять такую, наибольшую, как я здесь понимаю, часть аудитории, которая воспитывает детей в коллективе, и это – не семья, будем так говорить. У нас на самом деле детский дом существует четырнадцать лет, и, конечно, изначально мы определили какие-то правила для пребывания детей в нем. Потом, соответственно, со временем эти правила пересматривали, видели какие-то ошибки наших мер, которые мы к детям применяли, естественно, мы с воспитателями это все постоянно обсуждаем. Поэтому хотелось бы про самые основные вещи сказать, и, может быть, о них потом поговорить.
Но сразу скажу, что у нас есть духовник в детском доме, что, конечно, очень сильно облегчает вопрос о том, что делать и чего не делать, поскольку, в общем-то, во всем мы советуемся с духовником, и он, по сути дела, как бы определяет – по крайней мере, раньше, в начале организации детского дома, в большей степени определял все-таки эту нашу политику… Ну, «политика» – не очень хорошее слово, и «система» мне тоже не нравится, но, по крайней мере, духовник определял вот эти правила для детей, для которых в этих правилах, собственно, отражалось, наверное, что нужно применять к детям, что делать, что не делать, как и за что их наказывать и как не наказывать.
И, в общем-то, главное, конечно, о чем, надо сказать, что тоже всегда приводят такой пример – что есть один папа, который вырастил нескольких священников в своей семье, который говорил: «Когда я иду домой, я не думаю о том, как я буду наказывать детей – я думаю о том, как я буду радовать». Поэтому, наверное, самое главное – не забывать о том, что наша работа – не в том, как надо детей наказывать, а в том, как, конечно, их радовать. Поэтому, если мы постоянно думаем о том, как наказывать… Когда я вижу, что у воспитателей моего учреждения все зациклено на том, чтобы ребенок что-то быстрей поправил, и что сделать, когда дети переступают черту, я понимаю, что человек уже зашел не туда, и что им надо как бы немножко ориентиры перенаправить, это – очень опасный путь, потому что иначе… Ну, вы сами знаете, что как бы это – не воспитание. И поэтому самый основной постулат, который был в правилах нашего детского дома, что дети должны воспитываться как бы в поле такой любви, и во всем должна быть постоянно любовь, с правильным сочетанием строгости и любви; то есть строгость – это не грубость и не жестокость, какая-то жесткость такая по отношению к детям, а постоянство в определенных требованиях. То есть, если мы что-то принимаем, это очень важно сохранять, чтобы это было постоянно.
Все время должна действовать любовь, а когда совершаются какие-то серьезные проступки, тогда именно строгость как бы ожидаема и она должна быть такая, постоянная, чтобы это не было хаотично, то есть – постоянство правил. Поэтому, конечно, эти правила, которые мы там вырабатывали, у нас, соответственно, были все прописаны, были единые требования к детям, и это – тоже очень важный момент в коллективе: и почему они должны быть записаны, и почему они должны донесены до всех, потому что очень много взрослых, и все разные. И очень важный момент, конечно – чтобы все эти правила были едины для всех, то есть нельзя, чтобы один воспитатель пришел сегодня и сделал так, а завтра пришел другой и сделал по-другому как-то, стал применять свои какие-то меры. Поэтому очень важно вот эти единые требования зафиксировать, наверное, и доносить до всех, кто работает с детьми.
И еще один момент, очень важный – чтобы к детям эти требования, эти наказания могли применять строго определенные люди. То есть, допустим, старший воспитатель, воспитатель – но никакие другие сотрудники, все, кто имеют дело с детьми, не имеют права их наказывать. У нас такое было правило, поскольку иначе дети перестают вообще на что-либо реагировать. То есть это – только определенное, ограниченное количество людей. Такой проблемы нет в семье, но в учреждении, где много народа, конечно, такая проблема есть, и тут тоже нужно сразу какие-то границы поставить.
У нас есть строгое такое правило, оно, в принципе, как бы для всех, наверное – не знаю, было ли оно зафиксировано это в предложении о церковных приютах, что физические наказания мы не применяем. У нас нет физических наказаний, и объясняется это тем, что, если в некоторых семьях есть физические наказания, и родители имеют на это моральное право, поскольку у них есть такая связь с ребенком, такая любовь, которой нет у воспитателей, нет, наверное, у тех, кто не живет с детьми постоянно – то есть воспитатели не имеют на это морального, скажем так, права. Поэтому у нас запрещены физические наказания, у нас запрещены наказания во всем, что касается церковной стороны, то есть не лишними какими-то молитвами, или там – не знаю – поклонами; то есть все, что связано с этой стороной, у нас не подлежит вопросам наказания.
Ну, и, конечно, тоже такой важный момент, что наказывать лучше всегда, лишая чего-то хорошего, чем применяя что-то плохое, поэтому этот круг очерчивает те меры, которые применяются к детям. И важные вещи, конечно, которые тоже очень трудно бывает на самом деле исполнить – что, если наказываешь, то нельзя наказывать с раздражением, в гневе, нельзя в момент как бы вот такого аффекта, когда ребенок с тобой, при тебе, совершать какие-то проступки – это не возымеет никакого действия и вызовет ответную боль. Поэтому очень важно тоже – и у нас это прописано – что нет раздражения, гнева, и нельзя выносить никаких решений типа «накажу на все». В этот момент очень часто любят говорить… если родители говорят «сейчас отключу все», то у нас – «накажу на все». Вот это «накажу на все», когда переполнена чаша терпения, конечно, тоже совершенно не эффективен и бессмыслен.
Ну, и тоже, конечно, важно понимать, в чем наши ошибки, наши проблемы, связанные – даже сейчас в большей степени – с тем, какие правила, какие требования и меры наказания к детям, которые изначально мы принимали, когда они были маленькие, нужно очень вовремя как-то успевать пересматривать. Потому что дети растут, а часто мы, воспитатели, особенно те, которые с самого начала вели детей, не перестраиваемся и продолжаем применять к детям такие же методы, даже не только в наказаниях, а просто в тоне разговора – в повелительном, в каком-то таком менторско-наставническом, когда детям там уже по пятнадцать-шестнадцать лет, что и вызывает у них соответствующую реакцию. Тут очень важно эти правила пересматривать и, соответственно возрасту, конечно, применять их. Мы, например, не всегда успеваем это как-то сделать, и, конечно, от этого страдают дети, и мы сами страдаем от того, что это как бы выбивается из колеи.
Ну, собственно говоря, вот эти основные моменты. Мне бы тоже хотелось как-то это с вами обсудить и послушать вас относительно того, какие у вас есть именно уже… Ну, я сейчас не пускаюсь в конкретику – сладкое там или без сладкого, без фильмов или еще там что-то, поощрить как-то; у нас тоже были разные, пробные системы действительно, у нас были красные-синие точки какие-то, еще что-то, и мы потом отказывались от каких-то вариантов, то есть смотрели, конечно, как это работает. Но я просто тоже хотела бы обозначить какие-то ориентиры, потому что речь идет все-таки о христианской педагогике. И очень важный момент, действительно, может быть, это для меня вопрос, и я тоже бы хотела задаться этим вопросом: где эти границы? До каких границ христианин может дойти в отношении воспитания, применения каких-то мер к ребенку, и где переступать их он уже не имеет права?
Иерей Андрей Пинчук, руководитель отдела по делам семьи Днепропетровской епархии, приемный отец: У нас приемные дети появились с 2004 года. Наша специализация – в основном подростки. Практически все пришли с таким набором: воровство, бродяжничество… Были у нас трое бродяг, то есть мы их периодически где-то отлавливали, один раз – целым РОВД, по балкам, по лесам, чуть ли не вертолеты поднимали. И, конечно, у нас со временем все-таки выработалась система поощрения и наказания, построенная на том, о чем Александра Суреновна сейчас говорила, это наказания, как отмена каких-то привилегий.
Никогда не наказываем чтением, потому что ребенок после этого не будет читать. Никогда не наказываем какими-то церковными послушаниями. Вообще у нас участие детей в церковной жизни принципиально минимизировано, это – благословение нашего владыки. Когда мы брали первого ребенка, владыка сразу сказал: «Пожалуйста, не нужно их перегружать молитвами: две минутки – утром, две минутки – вечером». И мы все-таки взяли за основание воспитывать, во-первых, на такую преданность своей Церкви, преданность вере – веру, но и в то же время – толерантность к другим верам, к другим национальностям. У нас это особенно актуально, потому что у нас очень поликонфессиональный регион – именно наша область. Но есть, скажем, набор правил, как мы их называем, границы нашей семьи, в которых он однозначно преследуется.
У нас как-то распределены территории – кто когда убирает, кто где что выполняет, и если новые дети приходят первые, они поступают в зону видимости. Зона видимости – это кухня. Там нельзя не увидеть, если не убрано. Все ходят, три раза в день едят – и ребенок оттачивает там свое умение: общаться, мыть посуду, и не так, что сверху Fairy, снизу – гречка. И если там кто-то у нас… Была маленькая Маша, пятилетняя – она не могла запомнить, что после того, как поешь, тарелку надо поставить в раковину. Ну, она пойдет куда-то, по телевизору мультики смотреть – и бросит. Раз сказали, два сказали… Мы стараемся больше трех раз не говорить, чтобы многословием не страдать. И потом, когда Маша тарелочку оставила, я ее взял, припрятал, а вечером она подсохла, и это все красиво так… Мы ей туда насыпали еду – она покривилась, есть не стала, а на вопрос: «Что это?», сказали: «Доченька – ну, что получилось, то и…» И тогда она стала ставить в раковину.
У нас те дети, которые справляются по дому, перебрасываются на более дальние рубежи. У нас есть хозяйство, которое нас очень сильно поддерживает – это и теплицы, и птица, корову мы не заводим, чтобы можно было ездить… И чем ребенок старше, чем ответственнее, тем он получает больше и больше каких-то сфер, за которые он отвечает, но которые никто не проверяет – ни я, ни мама. Но там у него включается и какое-то финансовое поощрение за проделанную работу – и в то же время он, начиная с десятого класса, несет перед семьей финансовые обязательства за проколы, например, за искусственно созданные условия по падежу всего поголовья – восьмидесяти штук кур. На такие вещи у нас семья выносит штрафы, которые совершенно одинаковы стоимости поголовья, и товарищ эти штрафы долго и упорно возвращает семейному бюджету.
У нас мама очень долго возмущалась против финансовой составляющей в нашей семье, но так просто вот со временем вышло. С этим столкнулись семейные детские дома, которые начали работать раньше нас. Они не так сильно сталкивались, но все равно была проблема в том, что дети, которые из них выходили, не умели тратить деньги и не умели с ними вообще ничего делать. Поэтому у нас периодически вводится должность эконома, то есть ребенок не просто там… У нас Марк в свое время отвечал за хоздвор, и не просто отвечал за хоздвор – он обязан был получить субсидии, большие субсидии – и на полгода, на год заготавливать корма для всех животных: нанять транспорт, поехать в другой город, на комбикормовый завод, все это привезти и так далее. У него была отчетность по хоздвору, сколько яиц собрано, какой падеж, какой доход-расход, какая в итоге прибыль… И эта прибыль – то, что ощущается, то, что съедается, то, что ты вносишь в копилку семейного бюджета…
Реплика: А сколько Марку лет-то?
Ну, где-то с пятнадцати лет… И в ведомость внести… Две ведомости там заполняются: сколько яиц, в конце месяца – мяса, что режется и так далее. И у нас периодически каждый год какие-то реформы проходят в семье, что-то новое придумываем: то у нас общая велосипедизация, то – полная роликизация, когда все, включая папу и маму, становятся на ролики, то самая первая была общая телефонизация, прошла в этом году полная компьютеризация – у каждого там планшет, компьютер или что-то там еще. И, конечно, если происходят жесткие нарушения режима дня, например, вместо того, чтобы приготовить завтрак… То есть ситуация из жизни: мама спит – она поздно встает, «сова» – я чем-то занимаюсь, а дежурный по кухне должен приготовить завтрак, но, вместо того, чтобы приготовить завтрак, он сидит «ВКонтакте». А у нас дети учатся в двух школах – тридцать километров между ними расстояние, нам надо их развезти. И, соответственно, дежурный завтрак не готовит, и, когда все приходят на завтрак, завтрака нет, мы опаздываем, то есть одно опоздание за другим… И – отключение Интернета на этом компьютере, на мобильном, на планшете сроком там на неделю или на две.
Юлиана Никитина, директор центра социальной адаптации свт. Василия Великого:
Я хочу рассказать – у нас был в начале такой опыт, связанный с поощрением… У нас были такие замечательные деревья. Когда дети приходили к нам на курсы реабилитации, каждый из них вырезал себе ствол какого-то дерева, а листья у нас лежали в воспитательской. И каждый из сотрудников, если у ребенка действительно было что-то такое хорошее, за что можно похвалить очень конкретно, писал, и ребенку на дерево лист вешали. Надо сказать, что к началу, особенно для детей таких вот, эмоционально включенных, недолюбленных, недоласканных, это действительно было как-то очень трогательно и удивительно, потому что уже здоровые дядьки там по семнадцать-восемнадцать лет, когда уходили от нас после реабилитации, эти листики собирали в конверты – это было как-то значимо и очень приятно.
Со временем ситуация стала меняться, но менялись и отношения с детьми – дети немножко становились другими и с другими проблемами. И потом это стало моментом такой спекуляции и манипуляции с воспитателем, который попросит что-нибудь сделать: «Слушай, там вода убежала из раковины иди, помой» – «Сколько листьев-то за это будет?» Ну, и тогда мы уже вошли в фазу так называемых «медведей в цирке», как говорится: пока круг не проехал – сахару не дам. И тогда мы ушли от этих деревьев, и ушли на следующее…
Поощрения, конечно, должны быть чем-то приятным, конкретным и связанным действительно с какими-то событиями – это может быть и благодарность, которая вынесена, с печатью, лист такой благодарности, это благодарность, которая отсылается в те же самые места, которые занимаются наблюдением за ними – это и уголовно-исполнительная инспекция, и отделы по делам несовершеннолетних – потому что, как правило, беда в учреждениях заключается в том, что, если человек делает что-то плохое – об этом сразу сообщают, а если человек делает что-то хорошее – как бы это само собой разумеется. Так и со своими детьми у нас очень часто бывает. И это – первое.
А второе – проблема многих реабилитационных центров. И вот особенно центр наркозависимых. Вот то, что я видела: хорошо ты живешь и все делаешь, плохо ты живешь и безобразничаешь – а итог один: расписание у всех одно, радости на всех общие… Ну, в общем, мы решили от этого отойти, и поэтому вот такой все-таки индивидуальный подход должен быть обязателен к этим наказаниям и поощрениям… это важно. И для некоторых, может быть, наказанием случается поощрение другого человека, когда, допустим, делали какое-то совместное дело – и один это делал плохо, другой вообще просто ушел в глухой отказ, третий симулировал болезнь – а у тех, которые делали, потом, допустим, большая радость: они пошли в кино. Если есть большой кредит доверия, то пошли одни: купили билеты или им дали – и они пошли.
Либо в летнее время с кем-то из наших воспитателей, допустим, договорились – с одной стороны, вроде бы не его смена, с другой стороны, посадил их к себе в машину и съездили – там не знаю – на шашлыки, на залив… И вот это: «Да что такое, почему не я?» – «Что такое? Почему не ты? Ты же знаешь…» Должны быть совершенно четкие аргументы, чтобы не было чувства какой-то несправедливости и того, что «меня не любят и что же это такое?» И все-таки мы отслеживаем, чтобы не было, допустим, одних и тех же – то есть несколько человек, которые никуда не ездят и на месте сидят, а есть такие «отличники». Мы создаем возможности, находим, придумываем мероприятия и условия для того, чтобы тех, которые, допустим, не поехали, и их невозможно было отметить, в следующий раз тоже как-то определенным образом проявились.
Например, мы видим, что подросток, допустим, ходит в качалку, очень этим как-то гордится, своей силой – есть у нас турник, есть гири… И позвонили нам из подворья Оптиной пустыни и говорят: «Слушайте, не могли бы вы прислать несколько человек помочь? Нам здесь нужно разгрузить или разгрести, комнату освободить?» И вот мы обращаемся уже конкретно к этому молодому человеку, говорим: «Слушай, ты же такой сильный, смотри, у тебя уже есть столько отличий, у тебя же как у сенбернара или у фокстерьера эти медали – ну, вот, иди, помоги, пожалуйста, там тебя очень ждут, именно тебя!» А поскольку у нас есть люди, которые приходят, наши волонтеры – замечательные, взрослые люди уже такие, и там такой электрик, он же алтарник с подворья Оптиной пустыни, мы говорим: «Он просил именно тебя, видя твою мощь». Вот он идет, это делает – и, соответственно, мы можем его поощрить.
Мы понимаем, что в какой-то момент срабатывает то – и это мы тоже должны учесть – что человек может быть не в настроении, у человека могут быть какие-то внутренние конфликты в группе, соответственно, он себя вот таким образом повел. Но мы это все настолько разжевываем – и вместе с сотрудниками, и с детьми – и пытаемся все-таки сделать так, чтобы была возможность как-то создать условия и премировать.
Что касается наказаний – есть наказание бессмысленным трудом. Оно работает здорово на выезде, в путешествиях – это чистить котлы. Это бессмысленный труд не изнутри, а снаружи. Вот… И иногда они так просто смотрят на воспитателей и говорят: «Сколько котлов?» И некоторые даже берут такие обязательства… начинается разбор – ребенок говорит: «Я все понял, давайте я десять котлов почищу – и все. Я почищу, а потом после этой чистки котлов вы об этом говорить не будете больше – я все понял». Потому что в свое время, когда мы были во Франции и видели такое наказание как раз в приюте для тяжелых детей – они копали яму и засыпали ее. У них было место за корпусом, где они проживали: один откопал, другой закопал, и это место вот такое, бесконечное, чтобы у человека была возможность остаться наедине с собой, делать что-то не очень приятное и, в принципе, как-то это осознать.
Но понятно, что нет никакого злорадства и нет никакого унижения человеческого достоинства в том наказании, которое выносится, и, в общем, здесь нужно всегда удовлетворять их требования к справедливости, и подкреплять, конечно, обсуждением на группе: почему это было, зачем это было, как это было? Более того: какие-то моменты, связанные, допустим, с ситуацией внутри группы… Конечно, коллектив-то закрытый, они как-то пытаются себя определенным образом вести, и есть люди, которые претендуют на роль лидера. А если он претендует на роль лидера, значит, он должен как-то кого-то немножко подавить, то есть как-то доминировать. Мы, как это видим, сразу всех высаживаем для разговора и просто называем вещи своими именами: вот сейчас, допустим, Игорь пытался унизить Мишу, издавая эти петушиные крики, что на языке понятий и тюремной субкультуры означает пониженный статус. И вот это все разбирается и все – им уже это становится, с одной стороны, противно, с другой стороны, мы это отмечаем, просим, чтобы после этого молодой человек написал объяснительную, что это было, к каждому такому действию, которое вызывает какое-то негативное последствие или имеет какой-то такой окрас – и понятно, что для доминирования, подавления и унижения другого человека мы берем объяснительную. Не любят писать объяснительные, но тем не менее это еще и очень хороший момент, связанный с тем, что когда идет какой-то разговор, достаточно на повышенных тонах, какие-то требования или какие-то обвинения, у нас всегда есть что представить, мы всегда это достаем.
Татьяна Склярова: Какой срок годности у объяснительных?
Ну, конечно, мы не будем доставать там старые объяснительные, но тем не менее всегда есть свежие в наличии. Особенно объяснительные по поводу использования нецензурной лексики: вначале «у меня вырвалось, извиняюсь, так больше не будет…» Потом – «не сдержался», потом – «по привычке», а потом – четко описывается ситуация, как «вот воспитанник такой-то подошел ко мне с целью вывести меня из себя, я в этот момент был несдержан, я это все понял, я это все осознал…» и так далее и так далее, то есть, конечно, они начинают рефлексировать – и это здорово. Причем самое интересное, что, когда они уходят домой и потом возвращаются на выходные, и мы их спрашиваем: «Вот что у вас? Какие ваши впечатления, переживания» – первое, что они говорят: «Ужас, все ругаются матом!»
Реплика: А подскажите, пожалуйста, как с детьми получается? Вы сначала разбираете, а потом они пишут объяснительные? Да? Или нет?
Юлиана Никитина: Можно и так, и так. В зависимости от ситуации. Еще мы их учим как-то структурированию и планированию своей жизни: допустим, у нас раз в неделю проводятся педсоветы, и раз в неделю мы рассматриваем заявления с просьбой их отпустить домой, встретиться с родителями, сходить за покупками и так далее – и, если на педсовет заявление не представлено, то дальше мы все эти просьбы не рассматриваем. Ну, бывают, конечно, какие-то ситуации очень непростые, но вот общение в письменной форме очень полезно для детей.
Иерей Андрей Пинчук: Я, кстати, хотел добавить к прошлому – по объяснениям, по всем – у нас еще действует такое правило… Но у меня, конечно, совпало, что я и папа, и исповедую – но если ты вот где-то прокололся, то можно… Помните древнее правило жертвенника: кто ухватился – того не казнят? Можно поисповедоваться… Вот если ты поисповедовался, то эта тема даже не поднимается дома, что бы ты ни сделал. То есть все – тайна исповеди сокрыта. А второе, если ты где-то там сильно залетел – это касается вообще абсолютно любой темы, но если ты приходишь и первый об этом говоришь, и я узнаю от тебя это быстрее, чем от сотрудника РОВД, от классного руководителя или от кого-то еще – то ты тоже остаешься не наказанным. Вообще. То есть только если ты это смог сам озвучить, сам сказать.
Курсы повышения квалификации руководителей и педагогов церковных учреждения для сирот, в рамках которых состоялась эта лекция, проводил Синодальный отдел по церковной благотворительности и социальному служению в период с 8 по 19 сентября 2014 г.
