Приход храма в вологодской женской колонии – настоящая община. Об этом свидетельствует даже внутреннее убранство: на стенах множество маленьких именных икон. И рассказывать о храме его настоятель предпочел вместе со старостой прихода – Екатериной.
Протоиерей Александр Лебедев Фото с сайта vologda.bezformata.ru
Храм в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» появился в вологодской женской колонии №1 уже в нынешнем веке, но исторически он связан с другим храмом, находившемся когда-то в этом же квартале, рядом находится старинное здание тюрьмы, в стенах которой побывало и немало святых Русской Православной Церкви. Протоиерей Александр Лебедев был назначен окормляющим женскую колонию в 2001-м году, и это было первое место его самостоятельного служения. Храм в колонии появился только три года спустя. И тогда же на отца Александра была возложена ответственность за тюремное служение по всей епархии.
Протоиерей Александр Лебедев
– До своего назначения окормляющим женской колонии я совсем не соприкасался с этой темой, и теперь мне удивительно вспоминать, как можно жить параллельно с таким миром человеческих отношений, который на самом деле очень плотно вписан в нашу жизнь. Когда сейчас вспоминаю то время, то понимаю: есть священник, есть паства, есть обычные отношения между ними, которые называются любовью. А уж какая паства тебе выпадет, ту ты и любишь. И я действительно люблю и этот храм, и этих прихожан.
Меня довольно часто спрашивают, как я общаюсь с этими людьми, подразумевая, что эти люди – какие-то не такие, как все остальные. Но это точно такие же люди, как и на свободе – есть кающиеся, есть не кающиеся. Единственное отличие в том, что у осужденных некоторые их грехи известны, и они несут за эти грехи наказание.
На свободе грешников не меньше, и встречаются люди, вполне сопоставимые по тяжести совершенных преступлений с теми, кто находится в колонии (это я знаю как священник, принимающий исповеди). Если на каждого из нас повесить бирочку с перечнем совершенных им грехов, то различий вообще никаких не будет.
За те 13 лет, что я являюсь настоятелем этого храма, в колонии происходили довольно значительные изменения, количество осужденных постепенно уменьшалось, а количество прихожан не уменьшалось, что отрадно. И за этот период можно было наблюдать, как осужденные привыкают к тому, что в колонии есть храм.
Сначала мы встречались с осужденными в клубе, потом под молельную комнату был отдан уголочек в библиотеке, затем руководство колонии дало разрешение на строительство храма. Из нынешних жительниц колонии одна или две помнят времена, когда храма не было, все остальные воспринимают его, как данность, как то, что должно быть.
Постоянные прихожанки потрудились, чтобы украсить храм и поддерживают его даже пожертвованиями – у осужденных есть возможность переводить деньги на содержание храма со своих личных счетов. Так что можно сказать, что этот храм отличается от других только своим местонахождением. Есть приход, есть священник, есть богослужебная жизнь, есть чтецы и певчие, участвующие в богослужении. Одни освобождаются, другие приходят, занимают их места.
Надо сказать, что священнику здесь приходится общаться не с худшей частью осужденных, с теми, кто сам вышел на контакт с Церковью. Эти осужденные участвуют и в общественной жизни колонии, они несколько более «продвинутые», чем основная масса. Так что я здесь вижу не худших людей и не в худшем их состоянии. Ведь в храм человек приходит уже в определенном состоянии души – это стремление к покаянию.
Изредка меня, конечно, приглашают к проблемным осужденным, находящимся в строгих условиях содержания. Бывают такие ситуации, когда перепробуют разные методы воздействия на человека и под конец уже зовут батюшку – может, он что-нибудь сделает. Также я посещаю санчасть. Но основную часть своего тюремного служения я осуществляю все-таки в храме.
– С чего можно начинать разговор с осужденными, а с чего нельзя?
– В тюремном священнике не должно быть экзальтированности – жаления бедненьких (не путать с христианским состраданием). Священник не должен быть манипулятором. Одно дело, когда ты просто помогаешь человеку, другое дело, когда ты занимаешься его усиленным «спасательством». Это то, что часто проявляется в отношениях между родителями и детьми – когда мы хотим в детях видеть улучшенные копии самих себя. И порой мы человеку навязываем свой стереотип построения отношений с Богом.
Когда мы это «вколачиваем» в кого бы то ни было, а особенно в осужденного, то люди чувствуют, что мы желаем из них вылепить что-то по своему шаблону. Манипулирование, даже с благими целями – это все-таки некая фальшь. А искренность компенсирует в том числе и недостаток опыта. Я был сразу в этом смысле в выигрышном положении, потому что у меня была опытная помощница, тогдашняя староста храма – подозреваю, что многие проблемы, с которыми сталкиваются тюремные священники, особенно в женских колониях, особенно молодые, прошли мимо меня благодаря ее заботе. А в принципе есть набор действий, которые должен совершать каждый священник. Если он их совершает, то особых проблем не возникает.
– Среди прихожанок храма много ли таких, которые ходят туда, лишь бы занять себя хоть чем-то, или для каких-то еще целей, не связанных непосредственно с верой?
– (Усмехается) На самом деле, в колонии всегда есть, чем заняться. А так, есть те, кто заходит из любопытства. Если ты годами мимо храма ходишь – нет-нет, да и зайдешь. Пользуются ли принадлежностью к приходу храма как инструментом для возможного более скорого освобождения? Вопрос был бы актуален, если бы священник хоть как-то мог влиять на этот процесс.
Есть ряд признаков, которыми руководствуются при определении степени исправления осужденного, и которые дают ему шансы на УДО. Посещения храма среди этих признаков нет. Более того, человек, посещающий храм, тратит время, которое мог бы потратить на такую деятельность, которая может ему принести определенные плюсы. То есть человек, уделяющий время храму – это человек, приносящий жертву. А корысть в отношениях с Богом встречается ведь не только в местах лишения свободы. Поэтому и здесь бывает, что кто-то молится Богу о том, чтобы его пораньше выпустили. Но очень скоро жизнь убеждает человека, что покаяние – это не просто сказать: «Ой, так случилось». Это серьезные труды – в молитве важно постоянство.
– Как живет приход храма?
– Екатерина, староста общины осужденных: Мы читаем утренние и вечерние молитвы. По воскресениям мы сами, без батюшки, читаем акафист «Слава Богу за все». Также у нас происходят спевки – к нам с воли приходит регент. Храм открыт с 8.00 до 20.00, закрывается он только на время обеда и на время проверок. Можно прийти, чтобы помолиться, подать записки о здравии и об упокоении, записаться на крещение.
Наша община, то есть певчие и чтецы – это 12 человек, постоянных прихожанок, которых видишь на каждой службе – человек 10. Однако и без службы осужденные заходят в храм – в течение дня обычно у нас бывает человек 30. Есть и школа – «Основы православной веры», сейчас в ней обучаются 12 человек. Обучение длится два года – раз в месяц к нам приходит преподаватель, а в остальное время осужденные сами берут литературу и занимаются, по результатам проходят собеседование и сдают письменные работы. В библиотеке колонии очень много православной литературы. Здесь многие пользуются библиотекой – у нас же нет компьютеров. И практически каждая хоть одну православную брошюрку, но берет почитать.
– о. А. Л.: Колония расположена в специфическом квартале – рядом с ней, в историческом тюремном здании, находится тюремная больница, а также рядом расположено районное отделение милиции. Когда наш храм был построен, наши соседи из отделения милиции передали нам иконы, вероятно, в свое время изъятые во время оперативных действий, но их хозяева не нашлись. Среди этих икон оказались довольно-таки редкие. Одна из них – список Владимирской иконы Божией Матери, написана в конце XVII или в начале XVIII века. Реставратор, который с ней работал, сказал, что это фряжское письмо, характерное для определенного исторического периода.
Что касается такого большого количество икон на стенах храма, то это инициатива как моя, так и прихожанок. Многочисленные маленькие иконки здесь находятся потому, что каждая прихожанка стремится, чтобы в храме была икона ее святой покровительницы. Мужские иконы здесь, потому что у прихожанок есть родные и близкие – отцы, братья, мужья, сыновья.
Есть определенные стили интерьеров православных храмов, и если изучать наше деревянное зодчество, то можно увидеть, что по крайней мере раньше многие деревенские храмы внутри были просто-таки сверху до низу увешаны иконами – так каждое поколение оставляло какой-то след.
Внутреннее убранство храма в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» в вологодской женской колонии №1: иконы до потолка. Фото: протоиерей Александр Лебедев
Именные иконы остаются и в нашем храме, потому что на место одних Ирин, Марий, Екатерин приходят новые. Естественно, у нас есть иконы, которые так или иначе связаны с местами лишения свободы – образы Спасителя В Узах, святителя Николая, Анастасии Узорешительницы, это такой у нас тематический уголок. Есть и уголок с медицинской тематикой, в котором можно увидеть иконы Божией Матери «Всецарица», святого великомученика Пантелеимона, тексты молитв о болящих.
– Когда человек начинает воцерковляться, какие изменения с ним происходят?
– Е.: Он становится более сдержанным, вежливым. Даже если что-то не так в отношениях с администрацией, он начинает понимать, что это Господь дал, что лучше промолчать, уступить. У таких людей становится меньше конфликтных ситуаций. Кто-то вообще перестает ругаться матом, многие бросают курить. У таких женщин гораздо реже бывают психические отклонения. Все, попавшие в колонию, живут, будто в масках. И только в храме узнаешь людей такими, какие они есть.
– Как соотносится расписание работы храма с режимом колонии? Например, может ли администрация колонии не пустить кого-то из заключенных на церковный праздник?
– Е.: Обычно всех отпускают. Мы, чтецы и певчие, специально пишем рапорты о снятии с проверок, с работ на тот день, когда у нас служится Литургия. И в этот день мы все находимся в храме до обеда. Остальные желающие подходят к своим бригадирам и договариваются. Здесь препятствий нам не создают. А расписание работы храма согласовано с администрацией. Администрация очень хорошо относится к храму, всячески поощряет нас. Я здесь с 2008-го года, за это время ни разу не было, чтобы кого-то не пустили в храм в качестве наказания.
– Кто-то из администрации колонии заходит в храм помолиться, участвует в богослужениях?
– Е.: Приходят сотрудники нашего воспитательного отдела, инспекторы некоторые. Приходят, постоят на службе, помолятся. Это ведь такой же храм, как и другие – каждый, кто рядом, может зайти. Одно время были такие суеверия среди заключенных, что раз это тюремный храм, то отсюда ничего нельзя с собой уносить на волю, даже крестик, полученный здесь, лучше оставить. Но потом как-то это все исчезло.
– А как храм оформлен в колонии юридически?
– о. А. Л.: Никак. Есть соглашение между Русской Православной Церковью и Министерством юстиции Российской Федерации, соответственно, между Вологодской епархией и нашим Управлением исполнения наказаний. Но это соглашение, а не закон. Поэтому вопрос, чьим имуществом являются тюремные храмы, еще только предстоит решать. Точно так же этот вопрос надо будет решать по поводу храмов, находящихся на территории военных частей, медицинских учреждений, любых государственных учреждений.
– Среди освободившихся из этой колонии женщин есть такие, которые продолжают помогать храму?
– о. А. Л.: Какое-то общение сохраняется, если освободившиеся живут здесь в Вологде либо, если это такие уж совсем прикипевшие к храму женщины, которые уезжают после освобождения, но созваниваются и списываются. Я могу припомнить около полусотни человек, которые ныне освободились, а в колонии были тесно связаны с жизнью храма – были певчими, чтецами, прихожанками. Из них десятка полтора продолжают поддерживать с нашим храмом связь. Кто-то из них живет в нашем городе, я их вижу в городском храме, в котором служу, в храме Покрова на Торгу. Кто-то из них приходит к кому-то из осужденных на свидания.
Те, кто во время осуждения был связан с храмом, как правило, находят себя и в свободной жизни. Может быть, «накал церковности» у кого-то несколько спадает, потому что после освобождения на человека особенно наваливается то, что принято называть суетой. Поэтому здесь я говорю прихожанкам: «У вас есть время напитаться благодати, прирасти к Церкви, приобрести некоторый запас душевных сил, который пригодится вам, как только вы выйдете из стен этого заведения потому, что те соблазны, от которых вы были отрезаны, вернутся к вам».
Это действительно так: период сразу после освобождения – ключевой, человек подвергается определенной атаке многих внешних факторов, в разной степени негативных. Поэтому если у человека есть родные и близкие, которые помогают ему вжиться в окружающие реалии, то это огромный плюс. Впрочем, человек, желающий жить по-человечески, находит такую возможность в любых обстоятельствах. Есть примеры, когда у людей после освобождения не было ни близких, ни жилья, и все-таки они не опускались, не возвращались в тюрьму, находили свое место в нормальной жизни. И во многом это было благодаря той мудрости, которую они получили в стенах тюремных храмов.
– Вы сами оказываете какую-то поддержку освободившимся?
– о. А. Л.: Естественно. Есть осужденные, желающие после освобождения какое-то время побыть в монастыре. Я помогаю им туда попасть. Также у меня есть круг знакомств, благодаря которому я помогаю некоторым освободившимся с трудоустройством, с поисками жилья. Бывает и прямая денежная помощь, если я хорошо узнал человека здесь, и он в этом смысле вызывает у меня доверие. Ну, и моральная поддержка – время от времени мне звонят, просят совета.
– В колонии есть православный храм, приходит священник. Но ведь среди осужденных наверняка есть представители других христианских конфессий и других религий…Как проходит их религиозная жизнь?
– о. А. Л.: Такие люди действительно есть. Для нашего региона и для нашей колонии характерно присутствие мусульман. Что касается сектантов, то большая часть из них – это те, кто уже в колонии начинают чем-то таким интересоваться, вступают в переписку с представителями каких-то религиозных течений. Понятно, что администрация колонии ориентируется в этом смысле на большинство осужденных, поэтому православная Церковь здесь, конечно, имеет преимущество. В течение того времени, что я окормляю колонию, активность иных конфессий была различной. Эта активность была довольно сильной в начале 2000-х годов, дальше начался постепенный спад, который я хронологический увязываю с экономическим кризисом 2008-го года. После кризиса эта активность заметно поубавилась.
Празднования престольного праздника 6 ноября 2014 года. Фото: протоиерей Александр Лебедев
– Как с ними строились ваши отношения?
– о. А. Л.: Если мы говорим об осужденных, то проблем особых нет – у каждого свои интересы, каждый верит по-своему, никто никому ничего не навязывает. Если говорить о приходящих в колонию сектантских проповедниках, то они приходят и уходят. У каждого религиозного течения есть своя технология миссионерской деятельности. Осужденные это чувствуют, а среди них немало прагматиков, которые говорят: «Если мне надо строить отношения с Богом, каяться, я иду в православный храм, если мне нужно получить что-то материальное, прибарахлиться, я схожу на собрание, например, пятидесятников, потому что после этого будут что-то раздавать. Мне не пригодится – обменяю на что-нибудь».
За все время, что я здесь служу, был только один случай, когда мусульманка захотела креститься и крестилась, приняла Православие. Если говорить о ситуации в регионе, то я знаком с пятидесятниками, которые работают по тюремной части, это наши, вологодские, не заезжие. Это люди со своими убеждениями, делающих же на этом бизнес я среди них не встречал.
С другой стороны, все-таки создается впечатление, что люди отрабатывают какие-то гранты: есть какая-то программа, какое-то вливание – они это отработали и исчезли. То ли нет других возможностей у самих пятидесятников, то ли сотрудники колоний к ним относятся неприветливо. В нашей епархии мне известны две-три колонии, в которых на постоянной основе более или менее поставлена работа воскресных школ пятидесятников, и все. Систематическую работу в местах лишения свободы осуществляет у нас только Русская Православная Церковь. У мусульман это дело поставлено слабо. У нас один имам на всю епархию и мне не известны случаи, когда бы он навещал своих единоверцев в местах лишения свободы.
– Общаетесь ли вы с родственниками осужденных?
– о. А. Л.: Да, чаще всего это родители осужденных. Лишение свободы – это наказание не только для человека, который находится в колонии, но и для его близких. Про них можно сказать, что они страдают незаслуженно. Они, конечно, ищут утешения, приходят в церковь и встречают там священника, который служит в колонии. Но вот что важно: та ненавязчивость, за которую часто критикуют православную Церковь, в этих ситуациях должна быть выдержана. Потому что осужденные осознают, что их пребывание в местах лишения свободы приносит боль их близким. И всякое дополнительное ворошение связей с близкими эту боль увеличивает.
Часто осужденные предпочитают, чтобы было как можно меньше внешних раздражителей, напоминающих их близким об их положении. Поэтому и в моей колонии в этом смысле среди осужденных наблюдается некоторая пассивность. Вот пятидесятники пытались реализовать свою программу «Рождественское дерево» – когда под Рождество женщины-осужденные дают адреса своих детей, религиозная организация на свои средства покупает подарки и от имени осужденных дарит их детям. Даже такая программа, которая может порадовать любителей халявы, не была особенно востребована. Желание не навредить родным у женщин оказалось сильнее корысти.
– Вы перенимаете опыт других священников, служащих в тюрьмах? Делитесь своим опытом?
– о. А. Л.: Став тюремным священником, я побывал в женских колониях других областей, познакомился с батюшками, которые там служат. Теперь у нас в Церкви есть отдел по связям с тюремными учреждениями. Я ведь застал то время, когда все это только становилось, общался с энтузиастами этого дела. Я соприкоснулся с отцом Иоанном Колядой, с другими московскими священниками. Конечно, идет обмен опытом. В этом году появился синодальный документ «Миссия тюремного служения РПЦ и пенитенциарные учреждения», где довольно точно описано церковное служение в местах лишения свободы. Накопленный опыт отражен в этом документе, и теперь священнику, который назначается в такое учреждение, не нужно «изобретать велосипед». В свое время все то же самое я узнавал из разных источников.
