С момента трагедии в кемеровском торговом центре «Зимняя вишня» прошло 9 дней. Но люди еще напуганы и ошеломлены. Во многих постах в соцсетях рефреном звучало: «Погибшие ничего не ожидали, они пришли отдыхать и развлекаться, привели своих детей посмотреть мультфильмы и вдруг – такой финал».
Мало кто из нас готов к смерти. Мы ее не планируем и не ждем. И когда она врывается в нашу жизнь – падением самолета, гибелью людей на пожаре или даже вполне почтенным уходом из жизни пожилого и давно болевшего актера – мы твердим «не может быть». А вскоре после траура погружаемся в ежедневные заботы и вновь стараемся не думать «о плохом».
Для большинства смерть – тупик, черная дыра, место, откуда не возвращаются. Но для христианина это не так.
О том, как можно жить, помня о смерти, но не впадая в меланхолию, – священник Федор Бородин.
«Смерть – единственное событие, которое обязательно состоится»
– Когда говорят о памяти смертной, в первую очередь приводят примеры подвижников, святых. «Во всех словах и делах твоих помни последнее твое, и вовек не согрешишь» – это слова из Библии, они были своеобразным ориентиром.
Но наверняка каждый из нас сталкивался с бабушками деревенскими, у которых обязательно был сверточек, в чем родственники их будут хоронить, деньги, отложенные на похороны.
В традициях более зажиточных семей было строить себе склеп и периодически приходить в него молиться.
Мы знаем, что преподобный Серафим Саровский поставил в сенях своей кельи гроб и многожды за день мимо него проходил. Афонские и балканские монастыри имеют костницы. Там хранятся черепа, часто на лбу написано имя монаха и даты его прихода в монастырь и его смерти, а над входом в костницу написано: «Мы были такие, как вы. Вы будете такие, как мы». Современные монахи, например, в Троице-Сергиевой лавре, делают рентгеновский снимок своей головы и вставляют его в оконную раму.
Это все делается для того, чтобы постоянно напоминать себе о смерти, потому что смерть – это единственное точно известное нам событие, которое обязательно состоится. Все остальное – только предполагаемые, они могут произойти, а могут и нет. А мы живем так, как будто вот это единственное событие с нами никогда не произойдет, а все остальные точно будут, и от этого жизнь наша наполнена ложью.
Египетский подвижник авва Иссая говорил так: «Если тебя искушают какие-то яства, представь себе трапезу червей в твоем гробу». Все это когда-то имело очень прикладной характер – если к человеку подступал грех, помысел кого-то обидеть, погрузиться в суету, он этому противопоставлял память смертную, и снова мог заниматься главным, жить о главном, а не о сиюминутном.
Но можно и без таких ярких и страшных образов развить в себе это чувство. Ведь если сегодня мой последний день, я не буду играть в танчики два с половиной часа. Если я вижу свою жену или маму сегодня в последний раз – разве я буду им гадости говорить, спорить, ругаться?
Подумайте, кто будет горевать о том, что вас нет уже 10 лет? Или все только мысленно перекрестятся, мол, ушел и хорошо, больше не мучает никого?
Мы живем в пластмассовой культуре, где нет ни старости, ни смерти…
Когда я был совсем молодым священником, вскоре после моей хиротонии, один опытный священник, объясняя, как служить литургию, говорил: «Служи так, как будто служишь последний раз в жизни». Когда ты понимаешь, что твои молитвы, возможно, больше не повторятся, и у тебя не будет больше шанса обратиться к Богу так, как ты это делаешь сейчас – это полностью меняет твой угол зрения.
Настоящая память смертная, соединенная с молитвой и верой в Господа, не приводит человека к унынию и отчаянию. Если, конечно, просто напоминать себе о смерти, за которой, как кажется, ничего нет – тогда это ужасно. А если ты живешь в преддверие вечной жизни, радости, которую уже никто не отнимет, – это совсем другое дело. Как апостол Павел говорит: «Желание имею разрешиться быть со Христом». Он устал быть в этом мире и хочет быть со Христом, которого полюбил, для него смерть была освобождением, приобретением, а не потерей. Мы, конечно, не апостол Павел, но начаток этого в душе каждого человека есть.
Мы не умеем по-настоящему радоваться тому свету и тому добру, которые здесь есть, и не умеем по-настоящему преодолевать то зло и тот грех, которые есть в мире. Все потому, что мы не помним о смерти и о том, что смерть – это не конец, а начало новой жизни. Как ни парадоксально это прозвучит, но человек, помнящий о смерти, это человек, по-другому живущий. Жизнь его наполнена другой глубиной, в ней нет тупика, в ней всегда есть смысл.
Но если раньше все эти смертные знаки присутствовали в жизни людей, то сейчас смерть от нас скрыта. Умер человек, его увезли в морг, потом нам его выдают, напомаженного и разукрашенного, мы на какое-то небольшое время окружаем это тело на отпевании или прощании и быстро его закапываем.
А раньше же было не так. Вот дедушка умер в семье. Сначала он готовился, исповедовался, причащался. Потом, после окончания земной жизни, тело омывали члены семьи, клали в лучшей комнате на стол, где все собираются по праздникам. Совершалась молитва, потом приходил священник для отпевания, потому что по уставу оно раньше совершалось дома, отпевать в храме – это более поздняя традиция. И конечно, видевшие все это внуки на всю жизнь запоминали, что такое смерть, и понимали, что и с ним так будет когда-то.
На смену этим давним традициям пришла пластмассовая культура, в которой нет смерти и нет старости, в которой 70-летние артистки скачут по сцене и не понимают, что в этом возрасте надо о других вещах думать. Ведь, если в этом возрасте человек не задумывается, не готовится к смерти – значит, он как-то неправильно прожил свою жизнь.
Внезапная смерть – «наглая»
Конечно, смерть нас ужасает, потому что ее не должно быть. И наша душа, наше сердце, на самой своей глубине про это знает, поэтому мы и не можем с ней смириться. Смерть пришла в мир грехом, ее не было, Бог ее не задумал и не создавал.
Когда мы говорим о внезапной смерти – по-старославянски мы называем ее «наглой» и в молитвах просим нас избавить от такой участи – мы понимаем, что это страшный исход.
Да, вспоминая жертв кемеровской и других подобных трагедий, мы верим, что Бог берет человека тогда, когда он ближе всего к небу, когда ему легче всего подарить Царствие Небесное. Это утешение близким, и это все-таки несчастный случай, который мы совершенно не в силах предугадать, человек в таких катастрофах не властен. Страшнее, когда смертельно больному человеку родственники не сообщают о том, что он умирает, лишая его возможности покаяться, или зовут священника в больницу уже тогда, когда человек уже без сознания.
В этом случае сделать ничего нельзя – ни исповедь, ни причастие невозможны. И получается, что в страхе смерти, в желании задвинуть плохие мысли куда-то на периферию сознания, близкие просто-напросто украли у него возможность что-то исправить и подготовиться к уходу. Это тоже один из признаков отсутствия у нас памяти смертной.
Что мы действительно можем сделать для всех, кто умер внезапной смертью – это молиться за ушедших, и за тех, кто сейчас плачет, потому что он потерял любимых людей. Конечно, молитва может их укрепить. Молитва за усопшего облегчает боль скорбящих.
У меня уже очень давно умер отец, мне его страшно не хватает. Но когда я за него молюсь, я чувствую две вещи.
Первая: мне становится не так тяжело. И вторая: некий тонкий ответ, такой ветерок оттуда. Молитва наша об усопших основана на этом опыте. Когда мы наполняем скорбь молитвой, мы помогаем и тем, кто там, и тем, кто страдает сейчас здесь, родным и близким.
Может быть, люди, потерявшие близких, не умеют молиться, может быть, кто-то сейчас будет молиться впервые. Может быть, кто то впадет в полное отчаяние. Но это еще не конец пути – это может быть только началом пути к Богу. И здесь опять приходит память смертная: я жил какими-то идеалами, надеждами, и вдруг – все это перечеркнуто.
Нет ни семьи, ни жены, ни детей. Оказывается, все это может закончиться. А где настоящее? Где то, что будет со мной всегда? Где то, что нельзя украсть, убить? И человек может начать искать.
От «не укради» до «не убий» не так далеко, как кажется
Что сейчас возмущает народ? То, что этого всего могло бы не быть – если бы по-настоящему соблюдались нормы – и нравственные, и пожарные нормы. У нас в стране очень многие согласования с различными ведомствами происходят за деньги, мы все это знаем. Это – нарушение заповеди «Не укради». Вроде бы она не такая страшная. Но надо понимать, что для тех чиновников, которые нарушили эту заповедь во время приемки «Зимней вишни», эта заповедь превратилась в «Не убий». И им за это отвечать перед Богом. Может быть, они выкрутятся все, может быть, не все. Но от Божьего суда не уйдешь никуда, они виноваты в смерти детей.
И поскольку большинство наших чиновников – христиане, они как минимум крещены, а некоторые даже ходят в храм, они должны сейчас услышать и понять, что как только ты берешь где-то чьи-то деньги и кладешь себе в карман, ты можешь стать убийцей.
Нам надо гораздо строже к этому относиться, и Церковь тоже должна продумать какие-то канонические меры по отношению к людям, которые воруют, берут взятки и откаты.
Потому что это разрушает уже не только их собственные жизни и души.
Что бы могло сейчас народ успокоить? Справедливость и честность. Надо найти пожарного, у которого когда-то погиб на пожаре ребенок, и поставить во главе этого ведомства. Надо найти полицейского, у которого сын погиб от передозировки наркотиков, чтобы он возглавил соответствующий департамент. Чтобы эти люди ненавидели это зло и ни за какие деньги не стали с ним сотрудничать.
А всем нам стоит просто помнить, что все временно и что смерти нет. Мы однажды снова будем вместе с теми, кто любил нас и кого любили мы.
