«Мы все теперь с ПТСР, все травмированные, даже те, кто не воевал». Исповедь жены военного

Лилии (имя героини и ее супруга изменены по их просьбе. – Ред.) чуть больше сорока, она многодетная мама. С мужем счастливо прожили 20 лет, но год назад в ходе мобилизации он ушел на фронт. Ситуация нетипичная: изначально речь шла лишь о трех месяцах службы по краткосрочному контракту. Но в итоге выяснилось, что Андрея оформили как мобилизованного, и значит, шансов на его возвращение до окончания СВО почти не было никаких.

Супруг Лилии мог бы избежать призыва: количество детей позволяло и на работе была бронь. Но он не смог иначе: у Андрея уже был боевой опыт в Чечне, и он считал, что может быть полезным сейчас.

Ожидая супруга, Лилия, психолог по образованию, готовилась к его возвращению. Она знала о том, что такое посттравматическое стрессовое расстройство, которое испытывают многие военнослужащих, прошедшие через горячие точки. Но к тому, с чем пришлось столкнуться в реальной жизни, из семьи не был готов никто.

Спустя почти год пребывания в зоне боевых действий супруг вернулся, и Лилия говорит, что теперь их жизнь полностью изменилась: «В первый день после его возвращения я думала, главное – он здесь, со мной и детьми и ничего плохого больше случиться не может. Я в тот момент еще не понимала, что теперь к куче детей у меня добавился еще один маленький ребенок».

«Там мальчишки молодые сражаются и гибнут»

Теперь я вспоминаю ту прежнюю мирную жизнь, как сказку какую-то, как будто бы это было не со мной.

Мы с Андреем познакомились молодыми. Оба работали в школе, и так совпало, что у нас был один взгляд на будущее: большой и уютный дом, много детей, кошка, собака… счастье. Я много читала, какие сложности бывают у многодетных, но нас это миновало. Нет, случались и болезни, и подростковые проблемы, с деньгами туго – до сих пор ездим на старенькой иномарке 1995 года, потому что вложились в строительство, но в общем и целом идеальная семья, как в книжках или в кино.

Муж не был избалованным, он брал на себя огромную долю всех домашних забот и тягот, всегда и все делал ради нас, во всем себе отказывал. Я и дети у него были возведены в абсолют. Все сам, своими руками – дом достраивал, крышу крыл, коммуникации проводил. Он был стена, защита, бронь.

Теперь я часто думаю, может, Андрей поступил опрометчиво, приняв решение подписать контракт. Весь прошлый год он очень нервничал, мол, он, опытный, бывалый, в нулевые ездил в Чечню в командировки со сводным отрядом ОМОНа, сейчас лежит дома на диване, а мальчишки молодые сражаются и гибнут. Был и еще один момент: конечно, думали подзаработать немного, чтобы достроить дом. Подсчитали, что два месяца или три выдержим без него, потом же он вернется. Но это точно было не главное. Главное – патриотизм и любовь к Родине.

Когда подписал повестку и военком передал сведения в местную администрацию, ко мне все набежали. У нас маленький город в российской глубинке и многодетная семья, а он сам добровольно так решил. Журналисты брали интервью, чиновники подарки дарили, сказали, если что, всегда обращайтесь.

Но затем, весь этот год, я оставалась одна. То есть, конечно, не одна, а с детьми.

«Когда он ездил в Чечню, я была спокойнее»

Когда Андрей уехал, я стала кашлять, ничего не помогало. Пошла проверяться, может быть, коронавирус или пневмония, сдала все анализы, все чисто. Всех врачей обошла, оказалось – нервы.

Для меня это было непонятно, потому что сколько раз я его провожала в Чечню, и ничего. Но, может быть, возраст был другой, тогда я была гораздо моложе, проще смотрела на многие вещи.

Я всегда знала, где он, с кем. Командир забирал наших мужей в командировку и возвращал их, берег личный состав, так как, наверное, в глубине души понимал, что если кого-то не привезет назад, то ему потом самому смотреть в глаза этой женщине. А сейчас мы безликая неизвестная масса.

Еще один момент, я о нем тоже думала: когда он ездил в Чечню, я была спокойнее, потому что знала не только командира, но и его боевых товарищей – доверяла им, у них отряд был плечом к плечу, а здесь ничего не известно. Хоть бы раз кто-то связался со мной и сказал, мол, ваш муж мобилизован в нашу часть, рассказал о том, что происходит. Полная тишина. Я сама все выясняла, названивала.

По факту мы, семьи, много психовали еще и из-за того, что впереди полная неопределенность. На сколько ушел, когда назад. Если бы сказали: через год будет демобилизация, то мы бы собрались и жили этот год, а так совершенно непонятно – год ли, пять лет, сколько еще терпеть.

Вернулся – взрывается от всего. На нервной почве зуд по телу

Демобилизовали его по состоянию здоровья. Даже не буду говорить, чего мне это стоило… Нам повезло, что он вернулся, потому что мало кого возвращают. У них в госпитале лежал мужчина с ампутированной конечностью, чья жена по инстанциям долго добивалась демобилизации, а у моего руки-ноги на месте. Предстоят еще операции, но мы пока об этом не думаем.

В госпитале Андрей работал с психологом, но, когда вернулся, даже предложения такого не поступило. Хотя что бы он с психологом стал делать? На 100 психологов, если находится один профессионал, я считаю, уже повезло, а остальных надо отправлять сажать картошку. С ними бессмысленно разговаривать, потому что они сами ничего не знают и не понимают. Я чувствую обреченность, потому что ничего не могу изменить. Не могу сделать мужа таким, какой он был раньше.

Те, кто возвращаются, – они другие, даже чисто физически. Андрей теперь постоянно болеет, организм рассыпался в труху. Он от каждого детского чиха сваливается, один ребенок с ОРВИ – папа следом, второй заболел – опять. От иммунитета ничего не осталось.

Он теперь взрывается ото всего. На нервной почве начался зуд по телу. Ему дерматолог прописал препарат, который обычно принимают при тревожных расстройствах, страшно подумать, что пропишет психиатр, если Андрей к нему доберется.

Муж до мобилизации работал водителем общественного транспорта. Он очень ответственный и профессиональный, но теперь он больше не может работать с людьми, тем более на дорогах – не с его психикой сейчас туда идти. Ему бы на категорию Е переучиться (транспортное средство с прицепом. – Ред.). Так он мог бы остаться за рулем, что более привычно, но избежать нежелательных контактов. Дорога его успокаивает, это его стихия.

Я начала искать, чем можно помочь, позвонила в организацию поддержки семей мобилизованных. В чем проблема – помочь заново социализироваться, получить другую, но смежную профессию? Перезвонили через неделю только. «У нас ничего нет. Но если хотите, то мы ваш номер телефона передадим в другой благотворительный фонд, может быть, они вам что-то подберут».

Часто это теперь чувствую – чужое раздражение: «Ну что вы еще от нас хотите?» И это специалисты, которые непосредственно работают с семьями мобилизованных, что уж говорить про совершенно посторонних людей, которых наши проблемы вообще не касаются. Недавно был какой-то праздник, принесли Андрею пакет с подарками – так мы и сами это можем купить.

Истории о войне до бесконечности, идут уже по десятому кругу

Нам повезло, что Андрей все-таки взрослый мужчина со своим опытом, не только боевым, но и жизненным, ему есть на что опереться. Главное для него – семья. Он очень домашний, первый месяц его было не заставить присесть. Он все чинил, прибивал, клеил, потому что дом без мужчины был почти год.

После его возвращения у нас как будто начался второй медовый месяц. Словно мы только поженились, насмотреться друг на друга не могли. Нежность затапливала. А потом, если честно, стало… накатывать, что ли.

Сначала я была готова его слушать часами, понимая, что для него это нужно –  выплескивать то, что он пережил. Но в какой-то момент это стало раздражать, потому что невозможно 24/7 говорить об одном и том же. Ты дома, хватит, все уже закончилось, горшочек, не вари!

Я понимаю, что, с одной стороны, это он, мой Андрей, мой муж, с которым я прожила много лет, а с другой – не он. Другие реакции на внешние раздражители, все – другое. А он никак не может остановиться. Какие-то вещи рассказывает, а от меня больше нет такой отдачи и вовлеченности, какую он, может быть, ждет.

Он рассказывал, к примеру, как они двигались и в полях лежали разбитые колонны противника. И люди без… обуви. Ее сняли местные, потому что хорошая же обувь, зачем добру пропадать. Для меня это было дико, но там другие понятия о базовых инстинктах выживания, потребностях, справедливости. Андрей ничего не взял. Один только раз подобрал на дороге маленькую иконку, она и сейчас с ним.

И вот эти истории до бесконечности идут уже по десятому кругу. Я не хочу слышать, что было там, – мы же здесь, с тобой, я и дети. Мы – главное. Давай будет так, как будто бы этого года порознь не было?

Но для него это пока сложно. Оно не уходит. Оно занимает огромное место в его душе. И ничего я с этим сделать не могу. Как будто бы это по венам прошло.

Сын спрашивал: а папа точно больше никуда не уедет?

Я думаю, всех нас ждут трудные времена. Не только нашу семью, общество. Потому что другим стал не только мой Андрей, они все – другие. Когда в июне было выступление Пригожина на Москву, мы с другими женами мобилизованных обсуждали и все сошлись на мысли, что оттуда приезжают совсем иные люди, чем уходили, и надо начинать этого в какой-то степени опасаться. И необязательно даже, что они могли раньше отбывать срок в местах лишения свободы, это могут быть обычные, законопослушные граждане. Но эти люди прошли через чрезвычайные обстоятельства, и как они смогут заново приспособиться к гражданской жизни, не представляя опасность для окружающих, я не знаю. 

Понятие допустимого и недопустимого стало более растянутым. Как-то Андрей не мог попасть к врачу, у него все тело зудит, а записи нет. Он вернулся разочарованным, уставшим, буквально убитым. А у кого-то может быть и более агрессивная реакция. Но этого никто не принимает во внимание.

Телевизор дома включен нон-стоп. Но новости муж не смотрит, говорит, вранье. Чаще фильмы какие-то, но не сериалы и даже не большое кино, а короткометражки, чтобы все было быстро и понятно. Поток же новостной информации он не воспринимает совсем, даже агрессивно реагирует на то, что показывают, а иногда и на меня. «Я тебе говорил, как все на самом деле, а ты мне не верила и успокаивала».

Безусловно, поддерживают дети. Они у нас уже взрослые и все понимающие, даже те, кто еще несовершеннолетний. От папы не отходят. Младший сын первые недели буквально ходил следом: а папа никуда больше не уедет? Он и спал с отцом. Очень большой был страх. И до сих пор, если из школы приходит домой, а Андрея нет, то у него начинается паника.

И собаки с кошками от нашего папы не отходят. Мы ведь еще и двух осиротевших кошек взяли зимой. И вот теперь они тоже ходят следом за Андреем, хотя до этого вообще его не знали и попали к нам во взрослом возрасте. Говорят, кошки лечат, они чувствуют, когда человеку плохо…

«Меня понимают только жены мобилизованных»

Наверное, единственные, кто меня могут понять, – это девчонки, такие же жены мобилизованных. Мы общаемся в нашем общем закрытом чате. Как я его нашла? Где-то оставила комментарий, и мне отписалась женщина, которая дала ссылку. Я подала заявку администратору, чтобы меня приняли, туда очень сложно попасть. Требуются даже селфи с фотографией, чтобы не проникли лишние люди.

Там у нас вроде как обычная болталка обо всем на свете: обмен рецептами, музыкой, скидками. Но и молимся тоже, и деньги на СВО собираем. Есть женщины, у которых мужья погибли или, как у меня, вернулись. Есть те, чьи семьи распались, мужья нашли себе на СВО новых возлюбленных. В этом сообществе реальная психологическая поддержка со стороны тех, кто тебя действительно понимает. Поэтому я оттуда не ухожу, хотя Андрей уже дома.

Ты можешь среди своих ругаться, плакать, смеяться… Это люди, которые прошли с тобой огонь, воду и медные трубы. Если честно, нам даже родственники теперь не так близки. Я знаю семьи, где одна сестра ждет мужа с СВО, а другая боится, что объявят новую волну мобилизации – и тогда заберут уже у нее. И поэтому она хочет, чтобы демобилизации тех, кто ушел в 2022-м, не было. Это как водораздел. Красная линия, через которую очень сложно переступить. Такая странная и страшная жизнь…

Я только в этом чате продолжаю оставаться и еще в сообществе садоводов-огородников. Это рай, моя отдушина. Хотя вроде бы небо и земля: где жены мобилизованных, а где садоводы. Но в первом случае я могу быть собой, а во втором могу забыть ту жизнь, которой жила этот последний год, не думать ни о чем, кроме цветов, огурцов, удобрений и борьбы с белокрылкой. Такие вот у меня две непересекающиеся крайности. Знаете, я думаю, что мы все теперь с ПТСР, все травмированные, даже те, кто здоровы и лично не воевал. И от этого никуда не деться.

Иллюстрации Оксаны РОМАНОВОЙ с использованием картины Антонины Тарасевич