Высочайший Манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей» справедливо считается чуть ли не самым важным документом в истории России. Он был подписан 19 февраля 1861 года, что по новому стилю выпадает на 3 марта. 160 лет – дата солидная. И можно биться об заклад, что вокруг этой даты развернется жесточайшая дискуссия, в ходе которой со стопроцентной вероятностью всплывет слово «рабство» и понятие «рабская психология»
«Вековое рабство»?
Именно крепостное право, по мнению многих и многих, сформировало менталитет нашего народа. Долготерпение, покорность, стадное чувство, забитость и жажда подчинения «сильной руке» – все это объявляется характерными чертами русских, которых, дескать, придавило «вековым рабством». И придавило до такой степени, что русские утратили представление о свободе, в том числе и о свободе мысли. Впрочем, не окончательно. Если, согласно заявлению классика, «по капле выдавливать из себя раба», то все еще может наладиться. Вот тогда-то и заживем.
Это очень удобный шаблон. В умелых руках он может превратиться и регулярно превращается в универсальный инструмент манипуляции общественным сознанием. С ним часто соглашаются и сами русские, поскольку он в некотором роде даже льстит. Мол, это не мы такие – это нас такими сделали, а вообще-то, мы хорошие и достойны сочувствия, как любая пострадавшая сторона, как жертва.
Фокус, однако, в том, что навязанная русскому народу виктимность совершенно не согласуется с историческими реалиями. Сущность, история и последствия крепостного права демонстрируют принципиально иную картину, где нет и быть не может места «рабской психологии».
Начать, наверное, стоит с того, что никакого «векового» в смысле «вечного» крепостного права у нас никогда не было. Окончательно оно сложилось довольно-таки поздно и было оформлено юридически только в 1649 году – сводом законов, известным как «Соборное уложение».
До этого, согласно многочисленным источникам, древнее «право выхода» вполне сохранялось, и крестьяне им достаточно широко пользовались, что исправно фиксируют порядные записи – документы договоров помещиков с теми, кто «рядился» к ним в крестьяне. То есть налицо вполне прогрессивные договорные отношения, где стороны, в общем, равноправны.
А вот после 1649 года порядные записи исчезают. Как отсекло.
И немудрено. «Соборное уложение» фиксирует небывалое закручивание гаек со стороны высшей власти. Которое, в свою очередь, было обусловлено очень и очень серьезной целью.
Все для фронта!
Новая царская династия Романовых получила в свое распоряжение страну, которой, по сути, не существовало. Смута фактически поставила крест на прежней Руси. Деулинское перемирие с Польшей 1618 года по степени унижения государства можно сравнить разве что с Брестским миром, который даже Ленин называл «похабным». Речь Посполитая, сильнейшее на тот момент государство Восточной Европы, в любой момент могла довершить начатое во время Смуты и интервенции окончательным разгромом и порабощением России.
Этого врага надо было нейтрализовать любой ценой. Пусть даже ценой ущемления прав и свобод собственного народа и превращения страны в огромный военный лагерь, работающий в режиме «все для фронта, все для победы».
Прикреплены к земле оказались не только крестьяне, но и помещики. Все были при деле. Все несли службу. Дворяне – службу военную. Крестьяне – службу трудовую. За уклонение от службы государь наказывал.
Вот что грозило беглому мужику: «Тех крестьян, что от владельца бегают, поймав, бить кнутом и взыскать с них все недоимки деньгами или работою». А вот что ждало нерадивого дворянина: «А кто из дворян или боярских детей с ратного поля побежит или на смотр не явится, того бить кнутом на козле нещадно, сажать в тюрьму, а поместье его отнять и отписать на Великого Государя».
Цель, кстати, была достигнута. До «Соборного уложения» войны с Польшей приносили как победы, так и поражения. В целом поляки даже вели по очкам. А вот после него все без исключения военные конфликты России и Речи Посполитой оканчивались в пользу России. В 1792 году Польшу вообще вычеркивают из реальности и карт.
Бег к свободе
Параллельно все это время идет процесс, который не просто свидетельствует – громогласно кричит о том, что русский мужик с новым порядком уживается чуть менее, чем никак. Что попытка поставить его в рабское состояние чревата, для начала, бунтом – XVII столетие не зря называют «бунташным веком».
Бунт, разумеется, можно подавить. Но вытравить из русского человека тягу к свободе и заменить ее на «рабскую психологию» все-таки слабо.
Со второй половины XVII столетия невиданные ранее масштабы приобретает так называемая «крестьянская колонизация окраин». Это лишь красивое название для процесса, который представлял собой массовое бегство крестьян на все четыре стороны. Вернее, на три, поскольку на Западе, в той же Польше, ловить было нечего – там процветало такое крепостничество, что отечественный вариант справедливо казался раем земным.
Историк Леонид Сокальский в труде 1907 года «Рост среднего сословия в России» отмечал: «Бегство народа от государственной власти составляло все содержание народной истории России… Вслед за народом шла государственная власть, укрепляя за собой вновь заселенные области и обращая беглых вновь в свое владычество».
Чистая правда. За исключением одного момента, насчет которого Сокальский сам же делает оговорку: «Начиная с первого правительственного указа о запрещении переселений 1683 года, первыми его нарушителями были царские же воеводы, о чем хорошо знало и центральное правительство. Воеводы вместо того, чтобы разорять самовольные поселения, накладывали на них государственные подати и оставляли их покойно обрабатывать землю».
Этнолог Светлана Лурье, остроумно называет этот процесс «игра в кошки-мышки с государством»: «Русские, присоединяя к своей империи очередной участок территории, словно бы разыгрывали на нем драму. Бегство народа от государства – возвращение беглых под государственную юрисдикцию – государственная колонизация новоприобретенных земель».
Россия без границ
Динамика расширения территории государства Российского в эти годы не может не поражать. Страну буквально распирает – границы отодвигаются все дальше и дальше, до тех самых пор, пока не наталкиваются на естественные преграды в виде, например, Тихого океана, либо на воинственные народы.
Впрочем, в последнем случае беглецов ожидал интересный бонус. Вот как об этом писал в 1907 году этнограф и статистик Орест Шкапский: «Крестьяне шли, не спрашивая, дозволено ли им это, и селились там, где им это нравилось. Жизнь заставляла правительство не только примириться с фактом, но и вмешиваться в дело в целях урегулирования водворения переселенцев на новых землях».
Кстати, сам Орест Авенирович отлично знал, о чем говорил. Он был родом из Уфимской губернии. Из того самого Заволжья, которое еще в середине XVIII века было, в общем, вариантом «Дикого поля». А уже к началу XIX столетия стало русской землей.
Если бы русскому мужику и впрямь была свойственна «рабская психология, забитость и покорность», то никуда бы он от своего господина не делся, а Россия оставалась бы в границах, скажем, Руси Ивана III Великого.
Так что главным и основным последствием крепостного права следует назвать не «забитость» русского крестьянина, а молниеносное по историческим меркам расширение территории России. Что свидетельствует о беспокойном характере и отчаянной смелости русского мужика, который готов при посягательстве на его свободу поднять бунт или сорваться в незнаемые земли.
В целом же отток крестьян в поисках лучшей доли привел к тому, что к моменту отмены крепостного права помещичьи крестьяне составляли только треть от общего населения Империи.
То есть около 23 млн человек обоего пола. Может быть, «рабская психология» была свойственна как раз им? Тем, кто остались подле хозяев, продолжая гнуть спину на барина?
Тоже вряд ли. Им было, скорее, свойственна вера в царя, который обязательно улучшит их положение. И эта вера была небезосновательна.
Обманутые ожидания
Павел I, в 1796 году, едва взойдя на престол, признал крепостных крестьян полноценными людьми и велел приводить их к присяге на верность императору, до него никому это и в голову не приходило. А одновременно с венчанием на царство, в апреле 1797 года, огласил «Высочайший его императорского величества Манифест о трехдневной работе помещичьих крестьян в пользу помещика и о непринуждении к работе в дни воскресные».
Это был довольно крутой шаг вперед, значительно облегчивший участь крепостных, о чем говорит статистика крестьянских волнений. В 1796 г. насчитывают 278 выступлений. В 1797 г. уже меньше – 177 вспышек недовольства. 1798 г. – 12. 1799 г. – 10. И, наконец, 1801 г. – всего лишь 7 случаев крестьянского неповиновения.
Его сын и преемник Александр I отменил крепостное право в прибалтийских губерниях и издал знаменитый указ «О вольных хлебопашцах».
Второй сын Павла, Николай I, даровал государственным крестьянам широчайшие права и по-царски одарил – мужикам было безвозмездно роздано более 5,5 млн десятин земли, около 3 млн десятин лесных угодий, а также построено 6 тыс. кирпичных заводов и около 100 тыс. кирпичных домов.
Словом, были все основания полагать, что внук Павла I, император Александр II, продолжит дело отца и деда.
К сожалению, этого не произошло. Крестьянская реформа Александра II по почти единогласному мнению отечественных историков была плохо продумана и еще хуже проведена в жизнь, что нанесло серьезный удар по главному ресурсу высшей власти – доверию народа.
Это, в свою очередь, лишний раз доказывает – русский крестьянин ни в коем случае не был носителем «рабской психологии». Реформа 1861 года перезапустила те же процессы, что имели место после закрепощения крестьян в середине XVII столетия. Колонизация окраин – на этот раз Средней Азии. А параллельно – нарастание противостояния с властью, утратившей доверие. Что закономерно привело к 1917 году – поддержка новой власти, обещавшей «Землю крестьянам» на первых порах была практически повсеместной.
Константин Кудряшов – историк, исторический обозреватель АиФ
