Хотя благотворное влияние музыки на психику и здоровье человека было замечено еще в древности, музыкальная терапия появилась только в ХХ веке. Ее использование в нашей стране пока почти неизвестно. Певица, композитор и практикующий в США и России музыкальный терапевт Алиса Апрелева об уникальных возможностях лечения музыкой.
– Алиса, расскажите, как работает музыкальный терапевт?
– Многие думают, что любой профессиональный музыкант может обеспечить «музыкальную терапию», что это такое развлечение для скучающих больных. Другой распространенный миф: музыкальная терапия – это обучение игре на музыкальных инструментах.
– А на самом деле?
– Первый шаг состоит в том, чтобы определить потребности больного: чего мы хотим добиться? Например: «К. будет инициировать общение с другими детьми в группе в течение школьного дня в 50% из имеющихся возможностей». Иногда цели более общие, например: «Качество жизни С. улучшится, её тревожность уменьшится».
Далее музыкальный терапевт встречается с клиентом для диагностической сессии. Выясняет его индивидуальные особенности и способности, узнают о его социальном положении, музыкальных предпочтениях, выбирает музыкальный материал. Он определяет, какие инструменты потребуются в процессе, а какие, наоборот, помешают. Например, при занятиях с гиперактивным ребёнком нужно поначалу свести к минимуму количество инструментов в комнате, чтобы ребёнок мог сконцентрироваться на общении с терапевтом.
Маракасы, погремушки, бубенчики на деревянной ручке помогают разработать мелкую моторику. Инструменты, к которым нужно ползти или тянуться, – подспорье в работе над опорно-двигательными навыками. Специальные чечеточные каблуки помогают лучше почувствовать движения ног и разработать мышцы.
Во время любой сессии терапевт постоянно «мониторит» состояние группы или клиента. Вот я пою колыбельную восьмимесячном малышу в отделении реанимации. Он расслабляется, начинает ровнее дышать, кулачки разжимаются… Колыбельная заканчивается, я затихаю. Малыш широко открывает глаза. Я понимаю, что заканчивать пение сейчас нельзя, и пою непрерывно до тех пор, пока он не уснет… Вот я вхожу в палату, беру гитару, начинаю играть и петь. Трехлетняя девочка кривится, прижимается к маме, что-то быстро говорит на непонятном мне языке… Я убираю гитару и беру большой прозрачный барабан – ocean drum – с маленькими перекатывающимися шариками и цветными рыбками внутри. Девочка улыбается и тянется к барабану… А вот я играю «Hotel California» в том же психиатрическом отделении, на индивидуальном сеансе. Посередине песни пациент смотрит на меня исподлобья и резко встает из-за столика с инструментами, разделяющего нас.
– Даже так? И что же вы делаете в этом случае?
– Я прекращаю играть, тоже встаю, оцениваю расстояние до двери и делаю знак медперсоналу в коридоре. Спрашиваю пациента: «Хватит?». Он осматривает комнату, молча садится обратно. И я продолжаю песню с того места, на котором она прервалась. Пациент подпевает мне, улыбается. А ведь вне музыкотерапевтических сессий он почти не говорит и не улыбается.
– Какие пациенты самые отзывчивые?
– Как правило это дети с аутизмом разной степени. Многие из них одарены музыкально, им музыка помогает освоить навыки общения и социализации. Также музыка эффективна в реабилитации после инсультов, черепно-мозговых травм, при деменции, задержках в развитии и психических расстройствах.
– Вы учились и работали в Америке. Насколько там распространена музыкальная терапия?
– Штатный музыкальный терапевт есть во многих клиниках и домах престарелых в США. Согласно исследованиям, музыка, которую мы регулярно слушаем в возрасте 16–25 лет, остается с нами на всю жизнь. Я не могла поверить свои глазам, когда в первый раз увидела, как в ответ на «хиты 1930-х» в моем исполнении поют, смеются и пританцовывают бабушки, которые только что казались почти безжизненными «овощами». Это настоящее чудо.
– Вы пришли к этой профессии постепенно?
– Музыкальный терапевт – не первая моя профессия. И мне повезло в том смысле, что за свою не очень пока долгую карьеру я успела поработать с самыми разными группами пациентов. Я работала в школе для детей с множественными нарушениями развития Carter School, в «учреждениях с квалифицированным сестринским уходом» Sherril House и Hale House (все три в Бостоне), в детском госпитале Boston Children’s Hospital. Сейчас работаю интерном в отделении психиатрии штатного госпиталя Lemuel Shattuck. Birth doula – «сопровождающая в родах». Музыка, безусловно, может благотворно влиять на эмоциональное и физическое состояние женщины во время родов. А после – на формирование эмоциональной связи матери и младенца.
С прошлого года я работаю с российскими организациями. Занималась терапией в летнем лагере Центра Лечебной Педагогики в Москве, сотрудничаю со Службой помощи больным БАС при центре «Милосердие» в Марфо-Мариинской обители, с арт-группой «Квадрат» (Воронеж), с московской добровольческой инициативой «Поющие клоуны». Вообще мне бы хотелось, чтобы музыкальная терапия прижилась в России. Но мечта пока очень медленно воплощается в жизнь.
Он улыбнулся всего раз, но мне было достаточно
– Вы работали с детьми, у которых есть нарушения в развитии?
– Для меня работа в спецшколе для детей с нарушениями развития стала серьезным испытанием. В группе было пять человек в возрасте 12–16 лет, ходить с поддержкой мог только один мальчик, еще трое были в инвалидных колясках, слепые, без речи, в невероятном количестве трубок… Я приходила туда, занималась с ними музыкальной терапией «по учебнику», а потом уходила и все думала: зачем им это все? Куда я со своей музыкой? Разве я знаю, что у них в душе происходит, как они физически ощущают все эти музыкальные манипуляции? Постепенно я научилась распознавать разные эмоции у этих детей, стала видеть, какую радость им приносит музыка…
Но один мальчик оставался для меня испытанием. На первый взгляд он выглядел абсолютно здоровым: руки, ноги, нормальный рост, приятная внешность. Чернокожий, лет 14 на вид. Но он никогда не двигался и даже не сидел в кресле-каталке: лежал все время на кровати, прямо в классе. Иногда, эту кровать ставили вертикально, так что он как бы стоял. Он никак на это не реагировал. Просто смотрел спокойным, ничего не выражающим взглядом. В учебном плане у него значилась одна задача: научиться обозначать свой выбор движением зрачков глаз. Я приносила ему карточки, на которых были картинки-обозначения разных песен. Выбирала две; одну держала слева от него, другую справа, и просила выбрать песню. Он почти никак никогда не реагировал, и я играла, что выберут другие. Проходили недели, месяцы, а прогресса не было почти никакого.
В последний день моей практики, перед самым Рождеством, мы пели зимние песни. Я застегнула на запястьях мальчика браслеты с бубенчиками, продела в них длинные шнурки, так что получились как будто поводья, и, пересиливая себя, запела «Jingle Bells», слегка встряхивая привязанные руки мальчика за эти поводья. Мои мысли не оставляли меня даже во время пения: «Зачем я это делаю?» – думала я. – «Вдруг я делаю ему больно или неприятно? Он ведь не может мне об этом сказать…» И тут случилось чудо. Это мальчик улыбнулся. Огромной, белозубой, здоровой улыбкой. Только один раз. Но мне этого было достаточно.
– Где готовят музыкальных терапевтов?
– На сегодняшний день в мире работает более ста вузов, готовящих таких специалистов – бакалавров, магистров, докторов. Иногда это факультет музыкального вуза, иногда программа работает на базе университета, ориентированного на психотерапевтические и социальные науки. Тем не менее, существует стандартный набор дисциплин, которые должны освоить будущие терапевты. Это сольфеджио, гармония, история музыки, дирижирование, навыки игры на музыкальных инструментов. Минимальный набор инструментов – гитара, фортепиано, перкуссия, вокал. Обязательно умение импровизировать, в том числе, и писать песни «на лету», прямо во время сеанса терапии.
Второй большой блок – это анатомия и физиология, общая и специальная психология, патопсихология, работа с людьми с особыми нуждами – у нас это до сих пор называется «дефектология». Третий блок – непосредственно музыкотерапевтические занятия: лекции и практические семинары по работе с разными группами населения, основы исследовательской деятельности, музыкальная психотерапия.
«Арлекино» может стать сильной песней-мотиватором
– Музыка позволяет стабилизировать эмоциональное состояние при психических расстройствах?
– Даже при тяжелых. Например, пациент в маниакальной фазе маниакально-депрессивного психоза успокаивается на некоторое время, если слышит спокойную мелодичную музыку, сыгранную на флейте. Важная составляющая работы – это создание музыкального «контейнера», как говорят психологи, – той безопасной среды, в которой клиент не будет бояться выражать эмоции. Например, агрессивная игра на барабане может стать выражением долго сдерживаемого гнева.
Музыкальный терапевт может присутствовать при смене бинтов в детском ожоговом отделении и в какой-то степени отвлекать малыша музыкой от болевых ощущений. Неврологическая музыкальная терапия достигла значительных результатов в клинической реабилитации пациентов, перенесших инсульт или черепно-мозговую травму. Эти же специалисты работают с людьми, страдающими болезнью Паркинсона, помогая восстановить и сохранить плавность движений и ясность речи.
– А чего можно добиться музыкой в области психологии?
– Например, «неконтактный» ребенок-аутист довольно скоро начинает подпевать и подыгрывать музыкальному терапевту, а потом и поддерживать регулярный визуальный контакт и инициировать общение. И на этом этапе уже можно переходить к музыкальной терапии в инклюзивной группе сверстников. С учеником средней школы, который испытывает трудности в обучении, музыкальный терапевт может писать специальные песни, которые позволят школьнику лучше усвоить материал.
– Какой музыкальный материал обычно используют?
– Многие думают, что есть какая-то универсальная чудодейственная музыка – Моцарт, арфа, этнические барабаны, – обладающая целебными свойствами. В России сейчас возникла целая субкультура «музыкального знахарства», когда клиенту предлагается купить набор попевок-заговоров «от боли в ногах», «для успеха в любви», «для привлечения денег» или компакт-диски с музыкой «для похудения» или «для омоложения». Это все имеет примерно такое же отношение к музыкальной терапии, как экстрасенсорика к психологии.
– А что действительно отвечает потребностям пациента?
– Во-первых, музыка, которая имеет для него особое значение, с которой для связаны сильные эмоции или воспоминания. Если человек всю жизнь слушал советскую эстраду, вряд ли классика станет близка ему в момент болезни. Зато «Арлекино» или «Эхо любви» могут стать для него сильными песнями-мотиваторами в терапии.
Есть общее и очевидное правило: «живая» музыка воздействует на человека сильнее, чем музыка в записи. А теперь добавьте к «живому» звуку возможность подыграть и подпеть музыканту, почувствовать себя на какое-то время «звездой» – и вы получите представление о том, что испытывает участник музыкотерапевтического сеанса. Для некоторых студия музыкального терапевта – это единственное место, где они улыбаются, смеются, испытывают настоящую радость.
Жесток тот, кому мать не пела колыбельных
– Доказана ли эффективность музыкальной терапии научно и клинически?
– Да. Но поскольку профессия относительно молодая, то ее эффективность приходится доказывать снова и снова. Специалисты разных стран обмениваются информацией на конференциях и через периодические научные издания вроде «Journal of Music Therapy», «Nordic Journal of Music Therapy» или «Music Therapy Perspectives». И, конечно, в онлайне. Например, Cochrane регулярно публикует ссылки на эти исследования.
Также в 2000-е годы проводились тестовые сеансы музыкальной терапии с пациентами хосписов. Исследования показали, что музыкальная терапия в хосписе дает статистически значимый результат, обеспечивая снижение тревожности, снятие усталости и сонливости, снятие умеренной боли, физический комфорт, релаксацию. Музыкальная терапия значительно улучшает качество жизни пациентов при паллиативном уходе. И сегодня в США трудно найти хоспис, который не предлагал бы музыкальную терапию, в том числе, выездную, надомную. Это стало стандартной медицинской услугой.
– Как проводили эксперименты?
– Пациентам измеряли изменения сердечного ритма и уровень кислорода в крови до и после сеанса. Кроме того, использовали самые обычные, стандартные опросники-шкалы. Пациенты и их родственники рассказывали об изменениях в самочувствии. И результаты не замедлили себя ждать.
– Как сегодня используется музыкальная терапия для установления эмоциональной связи матери и ребенка в неонатальном периоде и для профилактики послеродовой депрессии?
– В одной из африканских, кажется, культур о жестоком, неприятном человеке говорят: «Его мать не пела ему колыбельных». Действительно, от того, как выстраиваются ранний эмоциональный контакт между матерью и ребенком, зависит многое. Во всех известных нам традиционных культурах он выстраивается через музыку – через колыбельные и игровые песни. Это залог здорового развития ребенка.
К сожалению, в современной западной культуре остаётся все меньше места для колыбельных. Мамы предпочитают ставить новорожденным диски с «эффектом Моцарта», «развивающие» детские песенки, иногда джаз, и забывают о том, что, каким бы несовершенным не было их пение, оно самое лучшее для их малыша, и ничто его не заменит.
Тут музыкальный терапевт может напомнить матери об этом, а иногда помочь ей преодолеть неуверенность в себя или просто растерянность. В литературе по музыкальной терапии есть многочисленные описания благотворного влияния, который материнское пение оказывает на младенца и на саму мать.
– Какие сегодня перспективы у музыкального терапевта в России?
– В России чаще всего этим занимаются дефектологи, неврологи, психологи, логопеды. Многие из них – хорошие музыканты, умеющие петь, владеющие гитарой, фортепиано или другими инструментами. Они подбирают материал, экспериментируют с инструментами, читают те книги о музыкальной терапии, которые им доступны. Часто они достигают удивительных результатов, меняют судьбы людей к лучшему. Но они существуют в информационном вакууме, почти без поддержки коллег, без обмена идеями. Это талантливые одиночки, и их единицы.
Остальным приходится труднее. Особенно музыкантам, которые работают волонтерами в детских домах, хосписах, больницах. Потому что, насколько бы виртуозно ты не владел своим музыкальным инструментом, насколько бы сильной личностью ты не был, от шока, который испытываешь, впервые встречаясь с покинутыми детьми, с неизлечимо больными, с умирающими, оправиться нелегко. Нужна огромная сила воли и чистота духа, чтобы из нашей стерильной реальности войти в реальность всех этих трехбуквенных аббревиатур. Войти и остаться, не «выгореть». В американских и европейских университетах будущих музыкальных терапевтов отпускают в эту реальность постепенно, часто требуя от студентов индивидуальной работы с психотерапевтом во время этого погружения. У нас ничего этого нет.
Конечно же, в России просто необходимо систематическое образование по специальности «музыкальный терапевт». Если не кафедры музыкальной терапии (до этого еще долгий путь), то хотя бы курсы, дающие основные знания о принципах музыкальной терапии, о приемах работы с разными группами населения, о том, как проводить исследования. Есть европейские специалисты, которые проводят тренинги в России.
– А как обстоит дело с музыкальным материалом?
– Прежде всего необходимы учебники. Вообще, любые образовательные ресурсы – видео, аудио, доступ к периодическим изданиям по музыкальной терапии, к исследовательским базам, медиамосты, общение с коллегами из других стран на конференциях. Необходимо нарабатывать русскоязычный терапевтический материал. Песенки из советских мультиков – это, может быть, десятая часть того, что нужно для работы с детьми. А есть еще взрослые с особыми нуждами и психическими расстройствами, есть люди с Альцгеймером и Паркинсоном, есть дети в домах ребенка – для всех них нужен особый репертуар, стандартный инструментарий, которым терапевт может воспользоваться. У нас, к сожалению, его пока нет. Хотя у нас есть, например, богатейший пласт народной музыки, которую можно успешно использовать в терапевтических целях – а этого нет, скажем, в той же Америке.
Еще нужна ассоциация музыкальных терапевтов, обладающая правом осуществлять сертификацию специалистов. У людей должна быть возможность отличить музыкального терапевта от шарлатана, который что-то знает о музыке и хочет на этом заработать. Необходима работа с врачами, педагогами, административными работниками всех наших ДДИ, ПНИ, КБ… Нужно договариваться, приходить в больницы, в дома ребенка, в дома престарелых, проводить показательные сеансы музыкальной терапии. Потому что иногда, действительно, лучше один раз увидеть, как загораются глаза у тех, кого считают «овощами», как те, кто не может говорить, начинают петь…
– Насколько я понимаю, музыкальная терапия не может приносить прибыль и, значит, придется надеяться на милость государства?
– Конечно. С самого начала надо понимать, что пока музыкальные терапевты будут работать с теми группами населения, которым музыкальная терапия нужна больше всего, – с сиротами, со стариками, с людьми, находящимися в реабилитации, с тяжело больными –пока музыкальные терапевты будут давать этим людям шанс на радость, движение, общение, это никогда не окупится. А значит, нужны и благотворители, которые поверят в музыкальную терапию и будут жертвовать на нее деньги.
