Ольга Юрьевна Егорова – руководитель службы паллиативной помощи ВИЧ-инфицированным. Более двадцати лет она занимается практической помощью тяжелобольным людям, в том числе больным СПИДом.
Перемена участи
В августе 1991 года я сидела в храме царевича Димитрия и писала сочинение. Мне было 39 лет, у меня уже было двое детей. Я поступала в училище Сестер милосердия, а мимо храма, по Ленинскому проспекту, двигались танки.
Услышав грохот, мы высунулись из окон. Видеть в Москве танки на улицах мне не приходилось. Это Кантемировская дивизия шла из Наро-Фоминска к Кремлю. Танки взрыхлили асфальт Ленинского проспекта, их следы остались надолго, эти борозды я видела каждый раз, когда шла в больничный храм.
Время изменилось, произошел перелом, на этом переломе мы и пришли в храм. Не одна я решилась изменить свою жизнь. Одна из тех, с кем я тогда писала сочинение, стала директором детдома, другие, как и я, – сестрами милосердия.
Геология, сигареты и смысл
Я окончила Геолого-разведочный институт и 20 лет проработала в Академии наук, в институте литосферы, сдала кандидатский минимум, но к защите не очень стремилась, мне нравился процесс. Диссертацию я так и не написала, но успела сдать 17 научных работ. Иногда я их ностальгически достаю, перечитываю и удивляюсь – неужели это я написала? Карелия, Казахстан, Урал, Камчатка, Монголия. Это все мое и навсегда.
Профессия была любимая. Она мне до сих пор снится по ночам. Свою геологическую долю я бы и не думала на что-то менять, если бы не случился перелом в истории России. Наука стала не нужна. Институт наш существует, многие из тех, кто со мной работал, до сих пор там, но у меня мысли о том, чтобы туда вернуться, не возникает. Жизнь ушла вперед, и я двинулась вслед за ней.
Что делала интеллигенция, придя на работу? Пили кофе, курили, писали научные статьи, бегали на фестивали французских фильмов в «Ударник», защищали диссертации, готовились к полевым испытаниям. Но постепенно из всего этого ушел смысл. Мы, сигареты и разговоры остались, а смысл переместился в другие места. И его срочно нужно было найти.
И я это поняла – не умом, а каким-то чутьем. Чутье привело меня и в Николо-Кузнецкий храм. Как-то на службе, помню, было Успение Богородицы, я вдруг встретила свою подругу, Ольгу, тоже геологиню. Она сказала, что открылось училище сестер милосердия, и туда даже принимают взрослых, и Ольга собирается поступать, потому что всю жизнь мечтала стать медсестрой.
А я как раз об этом не мечтала, хотя моя мама работала врачом, и я буквально выросла в больнице. Но почему-то я пошла Свято-Димитриевский храм на торжественную литургию вместе с подругой.
Счастье мыть посуду
Восемь утра, суббота. Мне показалось, что это – рановато, но я все равно пришла. Стояла и смотрела, как молились сестры милосердия, среди которых была моя подруга Ольга.
И вот начали освящать сестринскую форму. Обычные женщины и девушки вдруг стали белыми, ангелоподобными. Это превращение, претворение, произошло моих на глазах и произвело сильнейшее впечатление. А потом мы пошли на второй этаж, в училище. Священник освящал кабинеты, все за ним ходили, и я тоже. И вдруг я поняла, что это – другой мир, в котором есть что-то такое, чего в моем мире нет.
Через несколько дней я попросила подругу поговорить со священником, чтобы он меня взял в храм, помогать. О медицине у меня тогда мысли не было. Вечером пришла в храм, подхожу к священнику и говорю: «Отец Аркадий! Возьмите меня к себе!» Больше ничего не смогла сказать. Отец Аркадий не удивился, спросил, где я работаю, а потом говорит: «На кухню – пойдете?» Так я стала на кухне посуду мыть. И было так здорово, так интересно!
На кухне в храме – это была моя добровольческая помощь, а работать я продолжала в геологической науке. Но чувствовала, что служу двум господам, такое было ощущение – раздвоенности. Пришел момент, когда совмещать это стало неудобно. Не то что бы невозможно, вполне возможно, но как-то некомфортно. Я вообще по устроению – максималист. И однажды я (опять же, не разумом, а каким-то чутьем) поняла, что нужно переходить в храм.
Только я не знала, как об этом мужу сказать. Муж у меня был тоже геолог, мы с ним учились вместе. Он знал, что я хожу в храм посуду мыть и что радуюсь этому. И вот как-то вечером он мне говорит: «Я знаю, что ты мне сказать хочешь. Ты хочешь с работы уйти и перейти в храм. Я – не против».
Получив благословение мужа (хотя я и знать не знала тогда, что православная христианка должна у мужа спрашивать разрешение), я перешла в храм и стала работать на кухне. Ровно два года, как призывник.
А мама моя, узнав о том, что я при храме, почему-то очень обрадовалась. И сказала: «А теперь – поступай в училище!» То есть мама моя, будучи некрещеной, меня благословила. И добавила: «Если поступишь в училище, то я за это креститься буду». Это мне тогда показалось неправильным. Как это: «за это?» Торговля какая-то получается! Но вслух я ничего не сказала, Господь удержал. Потому что если бы сказала, неизвестно, как бы все обернулось. Когда я в училище поступила, мама действительно – пошла и крестилась.
Халат розовый и белый
И вот в 1991 году, когда по Ленинскому шли танки, я сидела и писала вступительное сочинение. В нашей группе средний возраст был лет 35 лет, не меньше. Но с кухни я не уходила. С утра стою у плиты в розовом халате, пропахшем щами, а вечером – иду на занятия, в белом, сестринском.
У нас в храме царила любовь, мы все друг другу служили. И всех, кто приходил, нужно было покормить. Без выходных и праздников. То есть, они, конечно, были, но работы приносили еще больше. Каково оно, кухонное послушание, хорошо сказано в жизнеописании Амвросия Оптинского. Трапезная работала с 7 утра, а вечером на исповедь к отцу Аркадию выстраивалась огромная очередь и всех нужно было накормить, ехать-то им далеко, и поесть дома до полуночи они бы уже не успели, а утром – на Литургию. Так что я не всегда успевала завершить кухонные дела раньше часу ночи.
Так я провела неполные три года. Училась я плохо, потому что не всегда успевала на занятия. Выручало предыдущее образование и научный опыт. Но практики было маловато. Никак не удавалось мне дойти до постели больного. Только на государственную практику я, наконец, попала в реанимацию хирургии, потом – в приемное отделение.
От плиты – в больницу
От плиты меня перевели в госпитальную службу Первой градской. Больница огромная, сестры милосердия тогда работали в шести отделениях. Должность у меня была административная, я организовывала работу сестер, составляла графики, проводила проверки. Кроме того, нужно было заниматься наставничеством – поговорить с каждой сестрой, спросить, как у нее дома, не болеют ли дети, не падает ли она от усталости, как ее муж – не ропщет ли?
Крест у меня бумажный, начальнический
Раньше я очень на сестер давила, требовала служения и подвига. Удивлялась, когда сестра говорила: «Я опоздала на работу, потому что надо было мужу суп сварить», – для меня, как для человека старой закалки, работа всегда была на первом месте.
Сейчас я к этому проще отношусь – не всегда стоит бежать со всех ног, чтобы помочь людям, когда у тебя дома муж не кормлен. Раньше я этого не понимала, а теперь стала понимать.
Первопроходец
Когда организовалась патронажная служба, меня назначили старшей сестрой. В каждый дом, где был наш больной, я ездила первая. У добровольцев и сестер милосердия есть такое понятие – первопроходец. Это всегда не только медик, но и опытный человек – опыт здесь необходим. После того, как на телефон поступает заявка о помощи, первопроходец идет к больному, чтобы оценить тяжесть его состояния, выяснить обстановку и изучить «подводные камни», которые могут встретиться. Оценить, кто в окружении больного может ему помочь, а кто наоборот – помешает.
Часто бывает так: возле храма сидит какой-нибудь бездомный, и вот в храм прибегает добрый человек и вдохновенно начинает рассказывать о несчастном: «Сделайте же что-нибудь, человек замерзает!» Через пять минут этого вдохновенного человека уже нет, он исчез с чувством выполненного долга. Так и хочется спросить: «А что ж сам-то?» Когда такие люди звонили в патронажную службу с просьбой помочь парализованной соседке или дальнему родственнику, мы всегда старались подключать их к помощи. И получалось! В помогающей команде каждому найдется свое место и задача.
СПИД
Русская православная церковь начала заниматься проблемой СПИДа в 2005 году.
Я пришла на исповедь после отпуска. Несчастная, с кучей неисповеданных грехов. Только открыла рот, чтобы сказать духовнику: «Как жить дальше? Я во тьме!» А он мне говорит: «Будешь заниматься новым проектом. Сможешь?» А я никогда ему не говорила: «Не смогу». Сказала: «Я попробую. Благословите».
Речь шла о СПИДе. Было непонятно, как подступиться к этой теме. СПИДа тогда очень боялись и ничего о нем не знали. О том, что это за зверь, не знал никто, кроме специалистов, священники и сестры были далеки от этой проблемы.
Мне предстояло написать программу по организации помощи и ухода за человеком, больным СПИДом. А распространять эту программу можно было в регионах, где есть православные сестричества – ездить с обучающими семинарами! Ведь симптоматика больных СПИДом очень похожа на многие известные нам болезни. Уход за пациентом с диагнозом ВИЧ абсолютно такой же, как за любым другим тяжелым больным – с туберкулезом, с раком, с рассеянным склерозом, после инсульта Я изучила всю литературу по теме, которую смогла найти. Но это была только половина дела.
В больнице
А в 2006 году мы вдвоем с Татьяной Алексеевной Чаленко пришли в Инфекционную больницу ИКБ №2. Мы пошли туда, чтобы ухаживать за больными и увидеть, что на деле представляет из себя эта болезнь. Года два так вдвоем и ходили, а потом Господь послал нам людей. Люди стали появляться один за другим, и какие люди!
Сейчас, спустя 9 лет, у нас большая команда, 30 человек: 7 сестер милосердия, добровольцы, соцработник. Добровольцы – один к одному, молодые, энергичные, добрые, много мужчин.
Это какое-то чудо, что такие люди решили помогать именно больным СПИДом, обычно все хотят помогать детям или старикам, а наши добровольцы выбрали себе вот такое служение. Состав команды меняется, кто-то уходит, кто-то создал семью и ему стало не до больничных забот, но кто-то всегда приходит на смену.
Пациенты в инфекционной больнице непростые, смертей очень много. Помощь здесь нужна комплексная – не только медицинская, но, и даже в больше мере, социальная. В эту больницу попадают те, кто утратил социальные связи, многие пьют, принимают наркотики. Кто-то из детдома, кто-то из тюрьмы. У наших больных всегда очень много проблем: негде жить, не берут на работу, кроме того, им приходится скрывать свой диагноз.
Наши добровольцы стараются поддержать этих ребят, кого-то устраивают в больницу, кого-то в реабилитационный центр. Когда человек выписывается, ему не всегда есть куда идти, а дома, если есть дом, его, как правило, не ждут. Многие живут на улице или у друзей. Но за эти годы мы видели удивительно много случаев, когда все чудесным образом налаживалось и устраивалось.
Максим
«Умирает мой двоюродный брат, 28 лет. СПИД. По словам врачей, осталось 2-3 месяца. Семья не имеет возможности нанять сиделку. Помогите!» – такое письмо однажды пришло в патронажную службу Свято-Димитриевского сестричества.
И мы пошли знакомиться с Максимом. Это был наш первый опыт общения с больным СПИДом и ухода за ними. Оказалось совсем не страшно, во-первых Максим был в хорошем состоянии, за ним ухаживала мама, а во-вторых, он оказался очень симпатичным парнем – молодой, улыбчивый, открытый, обаятельный, вот только очень худенький, все больше лежал и говорить не мог. Когда Максим заболел, из семьи ушел отец, они остались втроем: Максим, его маленький брат и мама.
Самой главной опорой для Максима были мама и брат, наши сестры тоже включились в команду, стали помогать, купили Максиму инвалидную коляску и компьютер. И как-то постепенно все наладилось, Максим освоил компьютер, вышел в интернет, нашел друзей. Потом они с мамой нашли врачей, которые приняли участие в судьбе Максима, и вскоре его поставили на учет в СПИД-центр и он начал принимать терапию.
У семьи появились друзья среди прихожан нашего храма. Сначала к Максиму ездил священник, а потом они с мамой стали ходить в храм. В какой-то момент Максим встал с коляски, сначала на ходунки, а потом на ноги. И наступил момент, когда все поняли, что жизнь продолжается, что человек, который умирал – живет! Сейчас Максиму 39. Он недавно женился и уехал в Петербург. Таких чудесных историй мы наблюдали многого.
Верную рабу твою
Второй удивительный случай – Валентина. Сестры нашли ее в городской больнице, в жутких пролежнях. Молоденькая девушка упала с балкона, тяжелый перелом позвоночника, паралич, двигались только руки. В больнице Валя узнала, что у нее СПИД. Медсестры боялись к ней подходить. Мама Валентины пила, она продала московскую квартиру, уехала в область, да где-то там и сгинула. Возвращаться из больницы Вале было некуда.
К Вале стал ходить священник, сестры помогали, и все думали: что делать дальше? И в итоге Валю взяли к себе бывшие соседи по подъезду (мама с сыном Виталием, который был одноклассником мамы Вали), они помнили ее еще девочкой. Валя прожила в этом доме 8 лет – до самой смерти.
Валя была настоящей христианкой. Она вообще была редким человеком – веселая, открытая, радостная. В ее положении такое душевное устроение было настолько удивительно, что многие люди, однажды Валю увидев, приходили снова и снова, и становились ее друзьями. Мама Виталия вскоре умерла, и он продолжал ухаживать за Валентиной сам. Через некоторое время священник благословил их венчаться.
Валя не хотела принимать терапию, хотя знала, что без терапии проживет меньше. Но она приняла твердое решение и отказалась от лечения. У нее был крепкий характер.
В больницу ее привезли на скорой, уже умирающую. Умирала Валя на руках наших добровольцев. Доброволец Надежда приходила и была с ней подолгу, Валя рассказала ей всю свою жизнь, каялась в прошлых грехах, благодарила Бога за все. Духовник Вали на отпевании все время поминал ее: «Упокой Господи ВЕРНУЮ рабу твою Валентину». Много отпеваний я видела, но никогда не слышала такого.
Личное
Родилась я в 1951 году, в Москве. Замужем, двое детей, сын и дочь, семеро внуков.
Если бы я тогда не пришла в храм, все в моей жизни было бы по-другому. Мой сын крестился в сознательном возрасте, когда я уже была в храме. Уже перед окончанием факультета прикладной математики он пришел в храм, чтобы задать какой-то вопрос священнику, да так в храме и остался. Сейчас мой сын, Иван Захаров – священник, настоятель храма во имя Покрова Пресвятой Богородицы при РДКБ.
Сейчас мне приходится часто ездить по России. Сестричество проводит обучающие семинары по паллиативной помощи ВИЧ-инфицированным, в последние два года учим уже не только сестер, но и врачей.
Люблю читать. В мае высаживаю на балконе цветы, в октябре забираю их в дом, люблю разноцветные. Люблю украшения. Мне хочется, чтобы внучки видели меня красивой. Люблю вышивать гладью по акварели. Рисую пейзажи моей любимой Монголии, потом подбираю нитки в тон и вышиваю гладью. Но это – десерт, на него пока на него нет ни душевных сил, ни времени.
Сейчас, работая в инфекционной больнице, я чувствую себя абсолютно счастливой. Кажется, что именно к этому я шла всю свою жизнь. Там, где много скорби и боли, Господь близко.
Раньше я очень на сестер давила, требовала служения и подвига. Сейчас понимаю: не всегда стоит бежать со всех ног, чтобы помочь людям, когда у тебя дома муж не кормлен
Если бы я ухаживала за больными столько, сколько наши сестры, я бы, наверное, впала в гордыню. Но, видимо, бодливой корове Бог рог не дает. Вот сейчас мечтаю уйти с административной работы и ухаживать за больными СПИДом в инфекционном отделении. Но пока не получается. Крест у меня бумажный, начальнический, административный. Но, как говорят старые медики: «Наш больной всегда при нас».
Фото: Павел Смертин
