Наш корреспондент провел один день с волонтером хосписа. О том, что такое, что там делают волонтеры и как меняются люди, столкнувшиеся со смертью, читайте в нашем репортаже c улицы Доватора
Добровольцы Первого московского хосписа. Фото http://www.hospicefund.ru
Лицо Иры не выдает возраста: он растворился где-то между тридцатью и сорока. Светлую длинную косу на макушке придерживает заколка на старомодный манер. На Ире очки с толстым стеклом и серебряные сережки. Черный пуховик и шерстяное синее платье ниже колен. Все, что я знаю об Ире – она волонтер Первого московского хосписа и то, что сегодня мы проведем с ней день.
|
При входе в красное здание на улице Доватора окутывает запах лилий. Они стоят у входа, где хитрое устройство надевает на ноги гостей целлофановые бахилы. Ира показывает, как это надо делать: нажимает ногой на платформу-педаль, и устройство, издав сочное «чпок», запаковывает подошву.
За стеклянными дверьми – холл с деревянной лестницей и картинами на стенах. В гостиной, открыв рот, дремлет сухой дед со впалыми щеками. Из-под его кровати выползают две крупные черепахи и целеустремленно направляются в коридор. Черепахи живут в аквариуме, днем их выпускают погулять. Пока мы с Ирой идем к кухне, запах меняется каждые несколько метров: несильным запахом медикаментов тянет из палат рядом с медпостом, сигаретами и чем-то бытовым – из соседних, шампунем и мылом – из комнаты для купания, свежепостиранным бельем – из склада, выпечкой – из кухни.
Одна из основных обязанностей Иры – относить обед двум бабушкам, которых курирует фонд «Вера». Сегодня мы пойдем домой к Вере Михайловне.
– А у вас компот сегодня не из цитрусовых? – интересуется Ира у поваров.
– Нет, клубничный! – раздается с кухни.
– Это хорошо, потому что моей бабуле нельзя цитрусовые, – поясняет Ира. Из недр ее большой спортивной сумки появляется маленькая квадратная термопереноска – подарок знакомых. Туда Ира аккуратно складывает выданные контейнеры с бульоном, курицей, пирогом и компотом. – Зато с этой сумкой я приношу все теплым, и бабушке уже не надо ничего разогревать.
Проворным шагом она покидает кухню, проносится по коридору и, застегнув пуховик, снова выходит на улицу. На этот раз – с обедом в сумке.
– Ну что тебе рассказать? Родилась я в 1970 году в Ленинграде, окончила школу… – основательно приступает к собственной биографии Ира.
Пока мы идем по длинному строительному туннелю, Ира рассказывает, что одним из событий, повлиявших на решение стать волонтером, стала смерть папы в детстве.
– У него был рак желудка , он знал, что умрет, поэтому отдавал мне все свое время, всю свою любовь… И мне ее хватило на всю жизнь. Вот уже столько лет прошло, а я каждый раз, когда рассказываю про папу, реву. Думала, в этот раз точно не буду, а вот и нет… – Ира смахивает слезу. Туннель заканчивается и открывается двор, где живет бабушка – подопечная фонда. Домофон на двери не реагирует на теплые ирины пальцы. Она дышит на него горячим воздухом и тот, наконец, отвечает гудками.
Поднимаясь по лестнице, я пытаюсь представить, как может выглядеть неизлечимая больная.
– Ирочка!! Здравствуй! Заходите! – опираясь на палку, совершенно бодрая бабушка с интеллигентным лицом впускает нас в квартиру. Речь почти 80-летней Веры Михайловны звучит так артистично, что мой собственный голос начинает казаться мне невнятным блеянием.
– Это бульон…это курочка с рисом, – Ира опустошает сумку, – Это компот…
– А салата нет? – с надеждой спрашивает Вера Михайловна.
– Нет, не взяла. А вам его можно?
– Да. В следующий раз, если будет, обязательно бери, – по-матерински наставляет бабушка, будто речь не о салате вовсе, а о чем-то, доставляющем ей огромное удовольствие. Весь ее бодрый вид сообщает, что она не только не занята мыслями о смерти, но настроена пожить еще вполне активной жизнью.
– Ты знаешь, Ирочка, я тут хочу разыскать одного человека, друга моего покойного мужа, вот тут от него письмо, – Вера Михайловна вручает Ире пожелтевший листок бумаги с крупным почерком. – Я звонила по этому номеру, но никто не брал. Пыталась через справочную узнать его нынешний адрес, но они взяли с меня столько денег, а помочь не смогли. Там написан только его старый адрес.
Ира обещает заняться этим.
– А тебе с голубыми сережками было намного лучше! – замечает Вера Михайловна уже на лестничной клетке.
– Хорошо, в следующий раз надену, – с улыбкой обещает Ира.
Едва мы выходим на улицу, я перестаю сдерживать удивление:
– Она совсем не похожа на человека, который может скоро умереть.
– У стариков так часто бывает: они могут медленно угасать и умереть даже не от рака в итоге, а от инсульта, например. Вот у молодых рак обычно очень быстро прогрессирует. Я обычно не спрашиваю про точный диагноз. Моя задача приносить ей обед и вместе с ним хорошее настроение, чтобы она чему-то порадовалась. Никогда не знаешь, чем завтра будешь заниматься, теперь у меня есть детективное задание – разыскать знакомого Веры Михайловны. Значит, придется поменять билет в Питер на другое число.
Той же энергичной походкой Ира долетает обратно до хосписа. В волонтерской комнате она переодевает шерстяное платье на футболку и цветастые хлопковые штаны, сбрасывая с себя напускную уличную бесцветность и вместе с ней – лишние десять лет. Как будто существуют две Иры: уличная, серая, и хосписная, уютная, живая.
«Я навожу порядок и мне хорошо»
Наша следующая задача – перевозить постиранное за выходные белье из прачечной в главный корпус. Накинув поверх одежды голубые врачебные халаты, мы с тележкой выезжаем во двор и ныряем в соседнее одноэтажное здание. Тут несколько больших стиральных машин крутит белье, остальное ждет, пока его заберут с полок. Ира грузит тяжелые стопки на тележку до упора, вывозит ее на улицу и с большим усилием заталкивает ее по пандусу вверх, в главный корпус.
– Вообще, это, конечно, мужская работа, – читает Ира мои мысли. – Раньше этим и занимался парень-волонтер, Дима, очень хороший. Но теперь он вышел на пятидневку, а сюда приходит только по выходным.
– Как ты выбираешь, чем здесь заниматься?
– Мы обычно заходим на сайт фонда «Вера» (там есть раздел «Волонтерам») и смотрим, какая помощь нужна. Например, приходить раз в неделю раскладывать белье или общаться с больными в стационаре. Я прихожу и делаю столько, сколько я могу, чтобы я не выгорела. Потому что есть у волонтеров такое явление: приходишь, бежишь, все делаешь, а потом раз – и все, ничего больше не хочешь, выгорел! – еле протолкнувшись в тесную кладовую, мы развешиваем чистые халаты для персонала. – Надо свои силы четко рассчитывать.
– А ты не хочешь работать с детьми на выездной службе?
– Честно? – Ира, отвлекается от халатов и серьезно смотрит на меня, – мне пока слабо.
Мы перемещаемся в другую кладовую, попросторней. Ира продолжает опустошать тележку, на этот раз выкладывает простыни и пододеяльники.
– А что ты чувствуешь, когда этим занимаешься? – имею в виду раскладывание белья.
– Радость. Вот я навожу порядок и мне хорошо. Я просто чувствую, что я в данный момент занимаюсь тем, что я должна делать.
– Ты сейчас где-то еще работаешь?
– Я в прошлом году работала в детском центре, а в этом году пришла сюда на один день, а потом еще на один и еще…и мне муж сказал: «Если тебе это по сердцу – занимайся». Я много времени посвятила сыну. Он родился с врожденным заболеванием, ему в 4 месяца делали операцию. Я тогда сидела перед операционной, и вот всех детей вывезли из операционной, а моего – нет. И я себе говорила: если моего ребенка вывезут живым, я все свое время посвящу ему. И вышла анестезиолог вот с таким лицом, – Ира показывает на зеленую простыню. – И говорит: «Знаете, мамочка, я думала, что буду вам говорить другое. Но мы его спасли».
Фото http://cdn3.img22.ria.ru
– Нет, я не сидела дома, – продолжает Ира. – Я все время чем-то подобным занималась. Ведь по мнению кого-то, я сейчас тоже «сижу дома». Кстати, этим летом сбылась моя мечта: я пошла работать волонтером в Московском зоопарке.
– А у тебя возникало желание зарабатывать деньги для себя?
– Обычно за то, на что мне нравится, денег не платят, – смеется Ира. – Была бы необходимость кормить себя и свою семью, я бы пошла работать и зарабатывала бы деньги на пропитание своего ребенка. А так… Мне не нужна какая-то машина, большая квартира…вот это все.
– Почему ты пришла волонтером именно в хоспис?
– Я была на встрече с Фредерикой де Грааф, от Фредерики я услышала первый раз про этот хоспис. И вот у меня сложилась цепочка: болезнь папы, моя склонность помогать, то, что я случайно попала на курсы Красного Креста, то, что у меня ребенок болел… Сейчас я понимаю, что если бы тогда в больнице, ко мне пришел волонтер и взял меня за руку, я бы совсем по-другому себя ощущала. Была еще одна встреча, очень важная для меня. Десять лет назад я попала на тренинг талантливого психолога Светланы Кузнецовой. Там в числе прочих было задание: выбрать любимого сказочного героя и сделать самопрезентацию (как-будто ты – это он). Я выбрала «Оле-Лукойе» Андерсена, я очень люблю эту сказку. Кузнецова мне тогда сказала: тебе надо идти в сферу благотворительности, это твое. Для меня, конечно, тогда это было «открытие». Но в тот момент я не могла этим заняться, у меня сын был в трудном переходном возрасте, я боялась его «упустить». Но эта мысль засела, и я четко поняла, куда мне плыть. Я, конечно, сейчас очень благодарна этому психологу. Потом уже я попала на встречу с Фредерикой и поняла что это все не просто так. Вот я сюда прихожу и забываю обо всем: кто я, где я, как меня зовут. Могу вот с бабушкой проговорить час. Ей от этого хорошо, и мне радостно на сердце, что у нее есть я, а у меня есть она.
Черепаха
Мы с Ирой снова выкатываем тележку на улицу: в прачечной еще белья на 6-7 заходов. Ира быстрым движением накидывает на голову пуховый платок со словами: «Главное не разболеться! Простуженный волонтер никому помочь не сможет!» Я смотрю на нее со спины, с ее резвой походкой и длинной льняной косой, и мне кажется, что передо мной первокурсница. Снова вернувшись в кладовую, она раскладывает белье по цветам, а в соседней ванной персонал готовится кого-то помыть.
– А ты никогда не испытываешь брезгливости?
– Надо спрашивать у тех, кто тут работает непосредственно с людьми. Но я всегда стараюсь примерять на себя ситуацию, например, как бы я, лежа здесь, хотела, чтобы со мной обращался человек. Другое дело, что сейчас я не готова этим заниматься.
– А в каком смысле «не готова»?
– Не готова делать это с радостью и с удовольствием. Должны произойти какие-то изменения внутри тебя, чтобы захотелось. Может быть, наступит такой момент, что я проснусь утром, мне позвонит координатор и скажет: «Твоя подопечная бабушка госпитализирована». И тогда я пойду и в палату, и буду делать все, что угодно.
– А все, кто здесь лежат, знают, что умрут?
– Кому как родственники говорят. Я как-то меняла воду у черепах, и один дедушка сказал своей дочери: «Если я поправлюсь, то я заведу себе такую черепаху». Иногда сотрудники предупреждают, но чаще всего я сама по разговору понимаю, можно ли при больном произносить слово «хоспис». Вот он говорит: «давайте выйдем» и если это для него санаторий, значит, «из санатория», если больница, то «из больницы». – Ира переходит на шепот. – Но внимательный человек прочитает это на простыни, – отворачивает уголок простыни. На нем печать: «Московский хоспис №1».
– А ты считаешь, человек должен знать, что он умрет?
– Да, я считаю, что человек имеет право знать о себе. Я бы хотела знать. Другое дело, если он очень старенький и уже не понимает, что происходит… Например, мой папа знал, и он мне, как ребенку отдавал все, что мог, и я сейчас, прожив уже большую часть своей жизни, очень благодарна, что он знал и дал мне за несколько лет все, что другая бы дочка получила за всю жизнь. Если бы он не знал, он бы по-другому жил и общался, он был бы сильнее погружен в свою болезнь, и я, скорее всего, видела бы его меньше. Вот, Вера Михайловна тоже знает.
– Да, и по ней не скажешь.
– Она очень сильная женщина! Я ходила сначала к ней один раз в неделю, потом два, а потом поняла, что мы друг для друга очень много значим, и теперь хожу три раза в неделю. Я очень многому у нее учусь.
– Например, чему?
– Она старается, как всякая женщина, всегда выглядеть хорошо, у нее дома всегда чистота, она постоянно в какой-то деятельности, она требовательна к себе, несмотря на то, что… Хотя она давно могла бы себя запустить, не мыться, все бросить… Я когда дома думаю: надо убраться, а вроде не хочется, тогда я говорю себе: «А вот Вера Михайловна вот так себе не позволяет!» И я быстро собираюсь в кучу. Она учит меня не раскисать. И даже несмотря на то, что у нее есть дочка, которая приезжает, она, все, что может, хочет делать сама.
Недиванный разговор
Мы сидим на том самом диване, напротив клетки с сонной шиншиллой и суетливыми амадинами, где обычно садятся родственники, узнав об уходе близкого. Но сейчас о смерти ничего не напоминает: выглянувшее солнце залило светом диван и клетки попугаев, на полках стоят книжки, где-то слышен бодрый голос медсестер. Я расспрашиваю Иру о том, как обычно проходит ее день.
– В 6-6:30 я встаю. Муж уходит на работу, сын на учебу, я иду гулять с собакой. Готовлю обед, убираюсь, жду, пока мне позвонит координатор фонда. Дальше – ты все видела. Иногда, когда приходят новые волонтеры, я рассказываю им о стационаре, показываю, что делать. Несколько раз в неделю кормлю животных в живом уголке. Иногда меня Настя Майорова из детской службы просит отправить посылки родителям в другие города. Вечером приходят муж с сыном, мы общаемся, обсуждаем дела, я иду гулять с собакой и все – ложусь спать. Если я тут к семи закончила все дела, я звоню подружке, и мы идем в театр. Вот что еще мое – это рукоделие: люблю вязать, шить, люблю плавать. В воскресенье этим и занимаюсь. Завтра мы всей семьей идем на поэтический вечер Сергея Таратуты.
– У тебя изменилось отношение к смерти с тех пор, как ты здесь работаешь?
– Наверное, с каким-то большим уважением начинаешь относиться к этому. Понимаешь, что это какая-то тайна, такая же, как и рождение.
– Бояться ее не перестала?
– Я перестала бояться говорить об этом, а вот саму смерть – нет.
– Удивительно, но есть люди, которые не боятся смерти.
– Скорее всего, они бравируют или никогда не сталкивались с ней слишком близко.
Фото http://people.programma-dobro.ru
Сидя за столом в волонтерской комнате, Ира аккуратно складывает большие нарезанные куски марли вчетверо, превращая их в будущие салфетки для перевязки. С этим занятием она сосуществует так же гармонично, как героини французских импрессионистов, играя на пианино или вышивая на пяльцах. Только на их картинах всегда солнце, а у нас за окном догорает мартовский день.
– Ты стала иначе относиться к жизни от того, что видишь умирающих людей?
– Да, – задумчиво откликается Ира, – Терпения появилось больше, мимо некоторых вещей, которые раньше цепляли, сейчас пролетаешь и не замечаешь. Разная шелуха, она отваливается: ненужные обиды, глупости. И ты просто ценишь, что можешь находиться со своими близкими, что все живы-здоровы. Если раньше могло портиться настроение, то сейчас нет, потому что ты понимаешь, что есть вещи более важные. Многие волонтеры об этом говорят: «Мы постоянно помним, что в мире есть смерть, и эта мысль о смерти заставляет острее чувствовать жизнь». Она становится ярче. Я вот складываю эту салфетку и думаю о том, что завтра эту салфетку возьмет сестра, отнесет на стерилизацию, потом – пациенту, что она не будет уставшая, после складывания груды салфеток, и у нее будет больше времени, чтобы пообщаться с пациентом.
Сегодня у Иры еще одно дело: передать постельное белье маме с больным ребенком. Надо бы уже выходить, но складывание салфеток целиком ее поглотило.
– Забери их от меня, иначе я не остановлюсь! – смеется Ира.
