Я ж даже не кашляю!
Попав в больницу с обычной пневмонией, я не расстроилась. А чего переживать? Лежи с журналами, пей таблеточки… Через недельку домой. Настроение было хорошим. Но однажды я разговорилась с санитарочкой, и узнала, что некоторых из этой больницы отправляют на лечение в тубдиспансер. То, что на рентгене кажется пневмонией, иногда оказывается туберкулезом.
С того момента я потеряла покой. А вдруг «это» случится со мной? Туберкулез для меня тогда был чем-то далеким и ненастоящим. А через неделю папа забрал меня на машине – не домой. Мы ехали в тубдиспансер.
В пути я продумывала, как буду объяснять фтизиатру, что туберкулез — это не про меня. Я вешу 90 кг. Честно говоря, все время что-нибудь ем. И совсем не кашляю!
Озвучить свои аргументы я не успела. Фтизиатр посмотрела снимки и сказала, что если нет ни кашля, ни температуры, а изменения на снимках есть — это очень похоже на туберкулез.
Меня отправили в палату. И хотя до окончательного подтверждения диагноза еще надо было сдать кучу анализов, я себя уже «приговорила».
На следующее утро
На второй день я проснулась с тошнотой и головокружением. Было трудно сидеть, а тем более ходить. Переполняло чувство какого-то омерзения к себе, отстраненности от себя.
Меня вызвали сдавать кровь. Я с трудом вышла в коридор и пристроилась к небольшой очереди у процедурного кабинета. В глазах все крутилось, горло жгла подкатившая желчь.
Я решила, что скоро умру. Всерьез. То, что мне назначили обследования и лечение, посчитала пустой формальностью. Что это такой порядок — сначала лечат. Потом умираешь.
К кабинету подходили еще люди. Девушка с фиолетовыми волосами сразу подсела ко мне. Я отодвинулась подальше. Умирать я уже приготовилась, а вот бесстрастно сидеть рядом с «тубиками» еще не могла. Она это заметила, но спокойно спросила: «Ты новенькая?». Я кивнула.
Позже я сама научилась также «вычислять» новеньких в тубдиспансере. Даже когда уходила на процедуры в другие отделения, где никого не знала. Среди незнакомых людей всегда находила тех, кого только что оглушили такой новостью: по потерянному лицу, блестящим от слез глазам и болезненной брезгливости к окружающей обстановке.
Туберкулезные будни
И вот диагноз подтвержден. Меня ждет скорая смерть. Правда, до нее еще нужно дожить. Я стала искать, чем бы себя успокоить. Расспрашивала всех, сколько приходится лежать в диспансере.
Ответы были разные. Один лежит третий месяц, другой — третий год. Врач сказала, что стандартный срок — 60 дней. После этого делают снимок и либо переводят на амбулаторный этап, либо оставляют в больнице.
Первые дни тянулись страшно долго. Но через неделю стало полегче. Сначала физически. Лекарства работали! А их я принимала строго по назначению. В эффективность лечения я не верила, но действовала на автомате. Один за другим уходили симптомы: стало легко дышать, появились силы.
Но меня постоянно тошнило, а врачу я не жаловалась, на обходах говорила, что «все нормально». Умирание идет по плану. Так строптиво вела себя психика: недоверие, сопротивление, общая мрачность духа свойственны всем туберкулезным, особенно в первое время.
Ведь диагноз становится не просто известием о «страшной» болезни. Таких болезней много. Но туберкулез стигматизирован. Он воспринимается как «метка». Болеть стыдно, потому что им болеют «неприличные» люди. А страшно не только потому, что туберкулез трудно вылечить, но и потому, что многие не знают о его течении. Воображение рисует ужасы. Когда я начну кашлять кровью? Когда буду гнить заживо?
Про жизнь вне диспансера я в первые дни даже не думала. Считала, что все «за забором» больницы для меня потеряно. На работу меня больше не возьмут, замуж я не выйду.
Казалось, что даже если я выздоровею, все обязательно узнают о туберкулезе. И общаться со мной никто не будет.
О том, что меня постоянно рвет и я ничего не ем, врач узнала от моих соседок. Меня вызвали на осмотр, поставили какую-то капельницу. Со следующего дня изменили всю схему лечения. Я смогла есть, перестала шататься на ходу, а засыпая — слышать страшные гулкие звуки.
То, что я считала признаками агонии, оказалось не более чем побочкой от лекарств. Тошнота — спутник лечения туберкулеза, и она возвращалась еще не раз, но уже не с такой силой.
Я попала «на зону!»
Еще один страх туберкулезника в диспансере – перед обстановкой. С советских времен «тубик» было синонимом «зэка».
«Новенькому» кажется, что он попал «на зону». Даже если вокруг нормальные люди, нужно время, чтобы это разглядеть.
Предвзятое сознание будет выделять то, с чем ожидает столкнуться — вот пациент, «синий» от наколок. А вот — хромая и чересчур худая женщина, все время с сигаретой. И пусть они ведут себя мирно, новичок их боится. Или боится стать похожим на них.
В нашем отделении были освободившиеся из МЛС. Чуть больше, чем в обычной больнице, но далеко не большинство. Были бездомные. Они выздоравливали быстрее всех, после голодной жизни оказавшись на усиленном «противотуберкулезном» питании.
Были в отделении единичные случаи драк, попоек, приездов полиции. Но все пьющие пациенты пили в своем кругу, буйные — дрались между собой. Почти не было и случаев воровства. Но это, согласитесь, бывает и в обычных больницах, и просто в плацкартных вагонах.
Другое дело, что такая «нормальность» в данном случае была обеспечена большими усилиями сотрудников. К примеру, медсестры по полночи уговаривали выпивающие компании разойтись по палатам, а в острых случаях проявляли строгость: вызывали милицию. В некоторых случаях достаточно было напомнить о такой возможности.
Со временем я поняла, что наше отделение в 60 человек можно сравнить с большой семьей. Люди находятся вместе несколько месяцев, круглосуточно, семь дней в неделю.
Среди нас были «родные» и «троюродные» – те, кто лежал в одной палате и в разных концах коридора. Кто вместе пил, и кто всей палатой учил английский.
Стоит ли говорить, что в чем-то отделение напоминало клуб знакомств: в закутке у туалета постоянно кто-нибудь целовался, а после выписки многие планировали свадьбу. Ну или развод — с «половиной», оставленной «на свободе».
Передумываю умирать
Умирать я передумала на третьей неделе лечения. К этому времени жизнь стала налаживаться. Все мои родные прошли обследование и оказались здоровы. Родители навещали меня каждый день. Пришел мой анализ мокроты, который показал, что уровень бактериовыделения у меня не опасен для окружающих (так называемая «закрытая», незаразная форма).
Я стала ездить домой на выходные. Отвезла на работу первый больничный лист. Большинство коллег к моей болезни отнеслись безо всякого «интереса».
Наливали мне чай в свои кружки. Ни сочувствия, ни страха, ни любопытства видимо никто не проявил. Кроме нескольких человек, с которыми мы почти перестали общаться. К счастью, это были не те люди, от которых что-то зависело.
Почему я заболела
Туберкулез — болезнь переутомления, морального и физического. Я же заболела на фоне благополучия, но именно в это время у меня были большие нагрузки. Все было интересно, все в радость — работа, друзья, поездки. Везде надо успеть, и я часто не успевала выспаться и пообедать. Как ни буднично это звучит, но именно снижение иммунитета плюс контакт с заболевшим в открытой форме может привести к заражению туберкулезом.
После моего выздоровления прошло десять лет. Шесть лет назад меня сняли с диспансерного учета. В моем постоянном окружении до сих пор не все знают, чем я тогда переболела. Я не сказала самым близким подругам и кое-кому из родни. Ведь они очень похожи на меня. Близость туберкулеза шокирует их так же, как меня когда-то.
То, что я болела «закрытой» (незаразной) формой, избавило меня от мук выбора — предупреждать или нет? В каждом случае я решала это сама.
Вам полагаются ограничения
Фото с сайта tuberkulez-lechenie.ru
Отчасти я все еще «в теме» – общаюсь с соседями по отделению и просто с коллегами по несчастью в интернете. И теперь понимаю, что мне в свое время во многом повезло. Повезло с контингентом и с дисциплиной в диспансере. Повезло с обеспечением больницы — питание у нас было действительно «высокобелковое», а лекарств всегда хватало.
Оказывается, так везет не всем. С лекарствами бывают перебои, а купить их самостоятельно трудно — они очень дорого стоят и продаются не везде.
Меня не выгнали из дома, мне оплатили больничный. А вот соседка по палате тайком бегала мыть полы в соседнем магазине — на основной работе тянули с пособием, нужно было платить за съемную комнату, чтобы куда-то вернуться из больницы. Кто-то лишился профессии.
Страшный, но не самый страшный
Среди «страшных» болезней туберкулез – не самая страшная. У него даже есть свои «плюсы».
Классический легочный туберкулез, которым болеет большинство, практически не снижает качество жизни в физическом смысле. Даже когда человеку удаляют легкое, он по-прежнему может ходить, видит и слышит.
Обычная бытовая травма может привести к более серьезным последствиям. От туберкулеза умирают, но все реже и реже. В моем отделении за четыре месяца не умер никто, а вот собирались умирать практически все – бросали или не сразу начинали пить таблетки — не верили в возможность вылечиться, сбегали из больницы: приходили домой, или скрывались где-нибудь в подвале. Или, наоборот, считали себя здоровыми: продолжали обычную жизнь, ставя под угрозу окружающих и губя свое здоровье.
Получается, сам туберкулез не так уж страшен. Страшным делаем его мы. Своей брезгливостью к больным. К себе, когда заболеваем сами.
Попытками сделать «хорошее лицо» и не ограничивать свой круг общения даже на первые недели болезни (тубдиспансеры сейчас так же открыты, как и обычные больницы). Отказом от лекарств, который приводит к появлению лекарственноустойчивых форм. Отказом от плановых обследований с мыслью о том, что туберкулезом болеют только «другие».
Иногда о болезни становится известно, когда вылечить ее очень трудно, а больной успел заразить своих родных. Если вы боитесь туберкулеза — начните уже сегодня делать его менее страшным. Например, сходите на флюорографию, перестаньте нервничать по пустякам. И настройтесь на то, что это излечимо.
