Когда мой сын-инвалид дорос до предшкольного возраста, я стала узнавать о школах, в которые он может попасть. Было их несколько в нашем городе, и одна довольно удобно расположена относительно места нашего проживания (что редкость). Мы получили туда направление на специальной инвалидной комиссии, поступили в дошкольную группу.
Коррекционная школа
Первые месяцы я с трудом сдерживала свой восторг, приходя за ребенком. Чудесный двор – большой, светлый, с цветами и горками, просторные помещения – комната для сна, игровая, физкультурный зал.
В какой-то момент стало немного напрягать, что на родительских собраниях воспитательница все чаще и настоятельнее рекомендовала оставлять детей на ночь – «им так лучше», мы имеем с ними возможность тут заниматься. «Чем?» – спрашивали родители. «Как это чем? Мы учим их чистить зубы, застилать постели». К тому времени мой ребенок давно освоил эти навыки. Как и умение самостоятельно одеваться, есть, ходить в туалет. Смысла оставлять его на ночь в заведении я не видела, но мне упорно советовали, что так ребенку «будет лучше».
Это «будет лучше» стало лейтмотивом нашего посещения школы. Вернее, называя вещи своими именами, это была не школа, а всего лишь детский сад. Где детей учили тому, что они вполне спокойно могли освоить и дома. Как-то я спросила ребенка, что они делали на занятиях по математике. «Мы решали задачу», – ответил он. – «На ветке сидела сорока, к ней прилетели еще две. Сколько стало?» Я пришла в ужас. Дома мы решали задачи в пределах двух десятков, счет до трех был просто деградацией. Но все попытки объяснить это воспитателям, натыкались на стену – «он инвалид, ему надо идти в своем темпе».
Это свойство – видеть в первую очередь в человеке его инвалидность, а потом уже все остальное – стало меня нервировать. Я видела ребенка дома, в гостях, в магазинах, на детских площадках – это был совершенно свободно двигающийся малыш, не испытывающий проблем в общении с людьми. Даже особенности его здоровья не бросались в глаза.
В школе ему нельзя было двигаться свободно, он должен был медленно идти, держась за стеночку. Выстроенные гуськом пять-шесть детей двигались цепочкой за воспитательницей, и никто из них не смел сделать шаг в сторону.
И вот я представила себе картину – он живет в этой школе ближайшие 11-12-13 лет. Нас постоянно вынуждают оставлять его там не только на полный учебный день с 8 утра до 5-6 вечера, но и на ночь. Он ходит по стеночке и месяцами учит то, что может освоить за неделю.
Вопросы, на которые нет ответов
Стали появляться и другие вопросы. Например, если в школе он будет находиться целый день, то как он сможет посещать дополнительные занятия вне школы – спортивные секции, кружок рисования, музыкальную школу? Кто будет его друзьями – его одноклассники (потому что с другими детьми у него просто не будет возможности познакомиться)? То есть, он всегда будет вынужден находиться среди таких же людей, как он, без возможности увидеть мир во всей полноте.
В каком мире, когда он вырастет, ему предстоит жить? В мире, где люди ходят по стеночке и с воспитательницей за ручку или в мире, где нет изоляции ни от сложностей, ни от радостей. Потому что пробежать по коридору, закричать что-то однокласснику, даже не послушаться учителя – это нормально для освоения необъятного и сложного мира, который ему никогда не увидеть из-за высокого забора, за который я сама его отвожу и буду отводить в течение многих лет.
И последний вопрос – как он станет жить тогда, когда меня не станет? За высоким забором или в сложном мире людей?
Эта огороженная территория – с цветами и аккуратными дорожками, с охраной на входе и с детьми, которые должны к 8 марта обязательно петь песню про маму, все больше и больше стала напоминать мне чудесный сад старушки-волшебницы, куда попала Герда, пустившаяся на поиски Кая.
«Тут вам не там!»
И вот, очнувшись от приятного сна, почти как Герда, увидевшая вдруг на шляпке волшебницы розу, я стала искать варианты другой школы – для обычных детей, где кричат и даже иногда бегают на переменках, хотя это и строго преследуется.
Директор одной замечательной православной гимназии пошел мне навстречу. Он сказал, что готов попробовать и взять моего мальчика в обычный класс, если учительница не будет возражать. Учительница не возражала, но встал вопрос о сопровождающем тьюторе.
И вот тут я столкнулась с обстоятельствами «непреодолимой силы». Первый педагог-дефектолог, которого мне посоветовали, как «продвинутого» и «современного», пригласила нас на консультацию, чтобы «познакомиться с мальчиком поближе». После консультации она сказала, что да, конечно, в коррекционной школе ему будет скучно, но других вариантов у нас нет.
Нельзя инвалида учить с обычными детьми, все эти современные веяния, инклюзии – не благо! «Поучите его хотя бы в начальной школе там, а потом уже подумаете про переход в обычную». «А что изменится через 4-5 лет?» – думала я.
Расстались мы на том, что она вспомнила о своей ученице, молодой девушке, недавно окончившей институт, которая, по мнению этого педагога, могла бы решиться на эксперимент с нами.
В ожидании телефонного звонка от потенциального тьютора, я вышла еще на нескольких маститых дефектологов. Каждый из них считал мою затею блажью. «Он будет мешать другим детям учиться», – говорили они мне. Как будто другим детям не надо знать о существовании в мире людей, не похожих на них самих.
И потом, эта проблема как-то решается в других странах, где инклюзия существует уже много лет. У таких детей – индивидуальное расписание. Часть предметов они изучают вместе с остальными, а часть – по собственной программе. Пример опыта европейских стран, давно доказавших успешность инклюзивной модели, натыкался на один и тот же ответ, кратко сформулировать который можно так: «Тут вам не там!»
«Там, другие люди, они более терпеливые и привыкли к инвалидам…» Очень хорошо, но они смогли привыкнуть к инвалидам, увидев их в непосредственной близости. Кто может привыкнуть к чуть другому человеку, если его не видно? Я, в какой-то степени, готова пойти на этот риск и дать возможность этим детям – нашим будущим одноклассникам – познакомиться с необычным человеком, понять его и полюбить (а полюбить его, поверьте, есть за что). Но мне говорят: «Сидите, мамочка, на пятидневке ближайшие 12 лет, а там видно будет».
Сделать мир трехмерным
Наконец, раздается звонок потенциального тьютора – молодой девушки, которая недавно стала педагогом-дефектологом. «У нее, наверное, нет этих шор, доставшихся нам всем с советских времен, – думала я. – Пускай у нее мало опыта, но наверняка молодому специалисту будет интересно освоить что-то новое, попробовать другой подход, применить на практике достижения современной европейской педагогики».
«Вы знаете, – сказала мне милая девушка-дефектолог. – Я подумала и не смогу быть тьютором вашего сына. Мне нужно будет его от всех детей ограждать, а я не смогу».
Я даже не стала пытаться ей объяснить, что в задачу педагога не входит «ограждать» ребенка-инвалида от всех остальных. Я не стала ей говорить, что если бы хотела его от кого-то оградить, то со спокойной душой оставила бы его в красивой школе за высоким забором. Я поняла, что это бесполезно. Если с таким представлением о нуждах человека с инвалидностью выпускаются из институтов молодые специалисты, чего мы хотим от старых, маститых, со стажем?
Я знаю, что прошибу эту стену, что найду своего преподавателя, который будет смотреть на эту проблему так же, как и я. Который будет разделять ту точку зрения, что инвалида не надо ограждать от мира, а нужно просто объяснить другим людям, что каждого человека на Земле создал Бог, и абсолютно каждый человек прекрасен, и с ним надо научиться находиться радом.
И тогда мир перестанет быть двухмерным, а станет трехмерным. И учеба ребенка с особенностями здоровья в одном классе с обычными детьми даст не только ему возможность войти в мир, но и им – увидеть его гораздо более сложным и удивительным.
Я найду этого прекрасного, тонкого и умного специалиста, потому что пути назад, в коррекционную школу, гетто для инвалидов, из которого нам с сыном с каждым годом вырваться будет все труднее и труднее, нет!
