ПРОВЕРКА
Всех, кто на зону приходит, зэки испытывают сначала. Вообще на зоне ни одного явления нет, которое бы они не проверили – чего это стоит. Когда я пришел, мне устроили такую беседу – я только потом почувствовал, что это не беседа, а допрос, что ответы мои их не интересуют, не интересует, ЧТО я говорю, а – КАК я это говорю. Много-много вопросов, и тут главное – не смутиться, не стушеваться. Спрашивают: «Зачем на зону приехал, что тебе тут нужно?» – «Приехал, чтобы у вас тоже была возможность души свои спасать». – «А мне это не нужно!» И здесь, если бы я растерялся, а потом начал из книжек проповедовать, что это всем нужно, что без этого нельзя, они бы сразу почувствовали, что это фальшь, что я просто заученные слова говорю, а в душе у меня другое. Но православному человеку легко – я ведь там послушание несу! Я так и говорю: «Не нужно – значит, не нужно, я никого не собираюсь принуждать. Вообще – пошел бы я разве к вам по доброй воле? Приятно мне это, что ли? Никогда бы не пошел! Это послушание мое, я здесь должен служить». Говорят: «Мы, батюшка, совсем не против». Вот так проверяют они, чего ты стоишь.
ПРЕСТУПНИКИ
Был у меня поначалу такой помысел, искушение: как их там причащать на зоне? Нельзя их причащать. Это же потерянные люди: человек, когда тяжкие убийства совершает, у него же психика меняется и все мировосприятие. Какая-то грань переходится, за которой человек не может тем же остаться. За грехи такие надо епитимью накладывать. А епитимья – это что? Это отлучение от причастия. Но если им епитимью сообразно их преступлениям давать, это ж они по 20-30 лет причащаться не будут! И останутся, значит, без всякой помощи. А как там без помощи? Церковь – единственное, что их на зоне может спасти, там все так устроено, что исправиться, перевоспитаться невозможно, а можно только дальше падать.
И помысел этот отошел. Так сложилось, что более года епитимью не назначаю. Если кается человек искренне – значит, что-то осталось в душе. В общем-то, это такие же люди, только попавшие в беду. Есть там и невиновные, есть такие, которые за небольшие провинности большой срок получили. У нас ведь как бывает: увел какой-то человек мать семейства, соблазнил, семья распалась, дети несчастливы, и женщину погубил. А другой телевизор в этой семье украл. Чей грех больше, какое «воровство» тяжелее для семьи? Но первому от людей – почет да уважение за молодечество, а второго – в тюрьму. Так что суд человеческий не может быть справедливым.
Но если сидит человек за дело – хорошо это, что хоть какое-то он наказание несет, какие-то страдания претерпевает за то, что закон Божий попрал.
ОБЩИНА СТРОГО РЕЖИМА
У нас там большая территория за колючей проволокой – три зоны: две общего режима и одна строгого. Всего примерно 4500 человек. Та, которая строгого режима, гораздо лучше: там есть какое-то постоянство, там люди надолго устраиваются жить и не портят жизнь себе и другим мелкими пакостями. Складывается какая-то община, какие-то отношения. А на зоне общего режима нет постоянства, люди меняются, отношения выстраивать не стремятся. И дисциплины там меньше.
На зоне строгого режима есть у нас церковь и при ней постоянная церковная община, 15 человек (остальные – «праздничные» и «пасхальные»). У них есть свой староста, замечательный человек. Я ему очень благодарен за помощь. Он, конечно, по природе своей никакой не преступник – живи он в старые времена, никогда бы преступником не стал. Он дружинник по натуре, воитель. Служил он в десантных войсках, потом его за участие в драке посадили. Уже будучи старостой, он все, что я им приносил с кануна (печенье, мед), раздавал старикам, которые на зоне живут.
За время служения у меня сложилось убеждение, что на зоне необходимы два направления работы: создание церковной общины и отвоевывание для нее духовного пространства. Без общины нет спасения. Человек быстро разочаровывается в своих силах и отчаивается. Община держит его в этот момент: «Где двое или трое собрались во имя Мое, там Я посреди них», – говорит Господь.
В нашу общину пришли те, у кого какой-то образ Церкви в сердце сохранился. У кого мать верующая, родственники, кто сам в детстве крещен был, кому в письмах пишут: «Ты уж крестик свой носи…» – за кого дома молятся… Некоторые сначала приходят просто развлечься. (Там это тоже развлечение, им же делать нечего совсем. Работают на зоне 10% – раньше 100% работали, остальные, как тюлени, валяются на нарах, в потолок плюют, телевизоры и видео смотрят, а там – боевики всякие, насилие, т.е. то, за что они здесь и сидят. Летом некоторые спортом занимаются – в настольный теннис играют, а так делать совсем нечего.)
У общины этой свой устав, уклад. Служба бывает раз в две недели, но каждый день они вместе собираются на утреннее правило, а после него вместе читают три канона и акафист. И вечером правило. Администрация уже знает и не препятствует им собираться. Все они с большим благоговением делают. В алтарь без благословения никогда не войдут, а кого благословили – входят с величайшим трепетом. До того как на зону попасть, они в храм не ходили, не знают, как там обычно себя ведут, поэтому обо всем этом из книг узнают. А в книгах что написано? В храме стоять на одном месте, не разговаривать, сосредоточенно молиться и бороться с помыслами, которые тебя отвлекают от молитвы. Вот они и стоят, за всю службу с места не сдвинутся, даже с ноги на ногу не переступят, с благоговением, трепетно, с помыслами борются. Приходят к такому как-то раз во время молитвенного правила о чем-то спросить, а он стоит, внимания не обращает. Перед ним уже руками машут, на часы показывают, на аналой ложатся перед носом, а он стоит не шелохнется. Делать нечего, 40 минут так ждали. Он молитву закончил, из церкви вышел, дверь запер и только после этого спрашивает: «Что случилось-то?» – «Да нам это вот нужно!» – «Да это не ко мне, – говорит, – это к такому-то обратитесь!»
ХРАМ
В храме они все своими руками сделали: рамы резные для икон, подсвечники, дарохранительницу даже. С удовольствием делают и красиво. Надо только им образец принести показать, они по образцу сделают. А изнутри, от себя они, конечно, пока не могут, потому что нет в них еще духа церковного, не знают они этого, не видели. Как-то им администрация поручила расписать храм, иконы написать – тем же зэкам, что плакаты всякие малюют. Так это ж страшно смотреть, что получилось! Приходишь – на тебя зэки со всех стен смотрят, лики зеленые, красные! Уж лучше купить софринских картонных икон и в рамочки резные вставить.
(На зоне и для приходской церкви вырезали рамки для икон, подсвечники. Церковь-то наша в приходе какая? Отдали нам под храм обычный старый дом. Мы обои оторвали, щели в бревенчатой стене забили. Из ткани сшили сами занавесочку, крестами украсили и вот эти резные деревянные подсвечники расставили да рамки развесили. Получилось все очень просто и уютно.)
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ
Это все – о зоне строгого режима. А на зонах общего режима молитвенные комнаты находятся в штабах, в одном помещении с воспитательными отделами. Тяжело это, мешает очень. Церковь на зоне должна быть духовно независима и от зэков, и от администрации (конечно, соблюдая какие-то необходимые правила). Пока же она остается как бы под крылом лагерного начальства. А для человека с зоны идти молиться в блок администрации – это большое препятствие и искушение. Он там себя не очень уютно чувствует, и на зоне к нему может недоверие возникнуть – мало ли зачем он туда пошел? Мы уже просили администрацию перенести эти молитвенные комнаты, есть там такая возможность. «Платите, – говорят, – миллион – перенесем». А ведь им это никаких денег не будет стоить, заключенные сами все сделают, все перенесут и обустроят с большим удовольствием. Но нет, начальству это не нужно. Пока формально подходят – для галочки, для отчета. С них спрашивают: какую воспитательную работу ведете? Они отчитываются: вот, есть молитвенная комната, священник приезжает.
Зэки некоторые тоже могут попытаться как-то использовать церковь в своих интересах – церковь ведь не станут «шмонать», обыскивать, значит, там можно что-то припрятать недозволенное. Церкви нужно сохранять независимость и от той, и от другой стороны.
Можно было бы, конечно, пойти и по другому пути: прийти с подарками, попросить администрацию, чтобы всех собрали, подарить подарки, поговорить о том о сем. Так, может быть, больше бы людей в церковь пришло, да и потом бы приходило. Да не может быть, а точно больше! Но насколько это будет серьезно, глубоко?
Протестанты, например, так и делают: приезжают, дарят подарки разные, улыбаются. У них получается что-то вроде тусовки. А что бы зэкам не потусоваться? Это никаких усилий от них не требует. Глубоко-то протестанты не копают, им этого не нужно, но у них отчетность строгая: выделили деньги на программу, нужно отчитаться, сколько потратили, на что, сколько зон обошел, сколько людей привлек. Их стиль на зоне – приспособиться. С администрацией они – одни, с зэками – другие, но тоже «свои в доску».
А если серьезно подходить, то не может быть такой жизни – сразу и по тем, и по другим, и по третьим законам. Нужна свобода духовная, которая в Церкви дается, надо почувствовать ее и стоять в ней, не приспосабливаясь ни к кому. Несколько лет назад был у нас на зоне строгого режима один очень серьезный конфликт между церковной общиной и местными «блатными». На зоне для разбора таких конфликтов есть «смотрящий», который судит по воровским законам, и как он рассудит, так зона свой суд и вершит. И вот дело до драки дошло, староста взял в руки железный лом. «Смотрящий» рассудил и говорит: «Ты же знаешь, что по закону тебе должны руку сломать?» Он говорит: «Ломайте! – и руку протягивает. – Но тогда я им по закону должен голову проломить». – «Почему?» – «Потому что разве это по человеческому закону – в алтаре, в святом месте спиртное хранить?» Смотрящий говорит: «Мне не так об этом сказали». Расспросил, как дело было. «Все, – говорит, – вопросов нет больше». Слава Богу, обошлось все, но староста ведь не отступился и готов был стоять до конца. Такая твердость нам необходима постоянно, чтобы иметь свое духовное пространство в этом аду. Кто-то должен совершить подвиг, не подчиниться никакому влиянию, давлению, поскорбеть за истину, и тогда Господь освятит это место.
ВОРОВСКОЙ ЗАКОН
С некоторыми вопросами я впервые на зоне столкнулся. Даже не понял поначалу. Например, там у них есть такая категория – «опущенные». С ними по законам зоны никто не может даже из одной посуды есть. И вот для других зэков, которые только-только к вере приобщились, на Причастии смущение: Чаша-то одна, лжица одна! Как же им из одной Чаши причащаться? Приходится объяснять им, что нет здесь для православного человека никакой преграды и что не будет никогда отдельной Чаши – это кощунство самое настоящее!
Но законы зоны во многих въедаются крепко. И разделения все, и стиль поведения, который тебе по «статусу» полагается. Как-то идет у нас служба в храме, пришел один и стал раскорякой посередине, спиной к алтарю, ко мне лицом, весь перекособочился, руки в бок. Я после молебна спрашиваю: «Это что было такое? Что за раскоряка?» Оказалось, «авторитет» местный. И ведь он ничего плохого не хотел, оскорбить там или еще что-то. Он просто по-другому уже не может.
ИЗМЕНЕНИЕ ДУШИ
Люди, к которым я прихожу, очень трудно, долго и почти незаметно меняются. Что им больше всего мешает к Богу прийти? Злопамятство, которое они в душе носят. На жизнь, на людей. И злопамятство это – такая печать, что человек вроде и пошел бы, да что-то его не пускает. Такая там брань внутренняя идет, такое напряжение, что воздух от него звенит. Но злопамятство это отступает и побеждается, если ты кому-то какую-то милость, утешение подал. С кем-то поговорил или, наоборот, промолчал, кому-то в чем-то помог. Поэтому начинается там все не с молитвы (какая у них там молитва? начало только!), не с поста (ну какой там пост?), а с милости, которую кому-то оказал. Добрый, от сердца, поступок – это прямой путь к тому, чтобы почувствовать присутствие Божие и Его помощь, благодать, любовь. Преподобный Исаак Сирин говорит: где милость совершил, там и Бог рядом. Только так они и могут почувствовать присутствие Божие – тут сразу и помощь от Него, и утешение. И потребность уже и каяться, и поститься, и молиться.
Место действия ИВС – изолятор временного содержания. Срок содержания обычно не превышает трех суток, но может быть продлен до 30 суток. В среднем «пропускная способность» всех ИВС России за год составляет около 6 млн человек. СИЗО – следственный изолятор. Предназначен для содержания арестованных, в отношении которых судебный приговор не вступил в силу. Есть отдельные камеры для женщин, несовершеннолетних, арестованных впервые и рецидивистов, больных, приговоренных к смертной казни, работников правоохранительных органов и судов. ВК – воспитательная колония для несовершеннолетних от 14 до 18, иногда до 20 лет. Содержится обычно от 200 до 700 подростков. ИК – исправительная колония для совершеннолетних. Подразделяются на колонии: общего режима – для мужчин, впервые осужденных по нетяжким преступлениям, и для всех женщин, за исключением особо опасных рецидивисток; строгого режима – для мужчин, уже отбывавших наказание в виде лишения свободы, и для женщин, особо опасных рецидивисток; особого режима – для мужчин, признанных особо опасными рецидивистами. Колония-поселение – учреждение полузакрытого типа для впервые осужденных за неумышленные преступления или для заключенных, переведенных из колоний общего, усиленного и строгого режима. Бывают специализированные ИК: для больных туберкулезом, инвалидов, бывших работников правоохранительных органов, лиц без гражданства, лесные. Тюрьма – для осужденных за особо тяжкие преступления или направленных из колонии за систематические нарушения. Осужденные почти все время в камерах, откуда выводятся на один-два часа в сутки. Режимы наказания: общий, усиленный, строгий, особый. |
