Тема ювенальной юстиции, поднятая нами в декабрьском номере «НС», была бы неполна без рассмотрения еще одного вопроса — о правах детей. Именно здесь — основное непонимание между чиновниками и православными родителями. Есть ли они, эти права? Можно ли заставлять ребенка поститься или прислуживать в алтаре или это эксплуатация и нарушение свободы совести? Кто и за что изымает детей из семей?
Как животное
В 1874 году в Нью-Йорке судили чету Конноли за жестокое обращение с животным. Супруги били, запирали в шкаф и выгоняли на мороз… свою восьмилетнюю приемную дочь Мэри Эллен — она и выступала на процессе в качестве домашнего питомца. Дело в том, что никак иначе защитить ребенка было невозможно: закона, запрещающего жестокое обращение с детьми, еще не существовало, а общество защиты животных уже действовало вовсю.
Дело получило широкий резонанс, и после его завершения (мачеха отправилась на год в тюрьму, а девочку удочерили другие родители) в Американское общество защиты животных потянулись ньюйоркцы с похожими историями и просьбами помочь. И в 1875 году создатель общества Генри Берг основал еще и Нью-Йоркское общество предотвращения жестокости по отношению к детям. Вскоре подобные организации стали появляться и в других штатах, затем — в Англии. С тех пор в Европе началось общественное движение в защиту детей.
Сейчас основным документом, рассказывающим о правах детей, является Конвенция ООН от 1989 года. И к ней у многих православных родителей имеются вопросы. Наряду с безусловно важными пунктами о праве ребенка на заботу взрослых, на освобождение от воинской или трудовой повинности и т. п., а также довольно забавных положений вроде права детей на свободу собраний и ассоциаций, в Конвенции упомянуты и такие права: свободно выражать собственные взгляды по всем вопросам, затрагивающим ребенка, причем взглядам ребенка уделяется должное внимание; право на личную жизнь и тайну корреспонденции и т. п.
Не выводят ли такие формулировки детей из-под власти родителей, не получится ли так, что скоро уже ни прикрикнуть на чадо, ни шлепнуть, ни в магазин нельзя будет отправить — ведь все это можно истолковать как насилие, использование рабского труда и унижение? Все громче звучат голоса, обеспокоенные, как бы, сдувая с детей пылинки, государство не разрушило иерархическую структуру семьи.
«Семья — не демократия, — уверена православный семейный психолог, мать восьмерых детей Екатерина Бурмистрова. — Права у ребенка есть, но он не равноправен с родителями. Семья — это монархия, где ребенок — подданный. Бывают тирании, когда подданных надо спасать от собственной власти, но работа с такими семьями — криминальными, алкогольными и т. п. — должна вестись отдельно от работы с семьями нормальными. Права ребенка — в юрисдикции родителей, и только если родители не могут реализовывать его права сами, тогда должно вмешиваться государство. Иначе, спасая асоциальную семью, мы разрушим нормальную».
Политика поиска врага
Неработающая москвичка Татьяна родила вне брака двоих детей. А еще у нее есть две сестры и мама, и живут они все в двухкомнатной квартирке в «хрущобе». В доме постоянная склока и ужасный беспорядок, иногда заходит отец детей и пытается, например, выбить дверь; семья живет без телефона, потому что провода оборваны, а платить электрику нечем. Когда Таня забеременела в третий раз, ее мама не выдержала, собрала подписи с подруг-соседок и отправилась в местную опеку с жалобой: дочь, мол, детьми не занимается, оставляет их без присмотра. Это было неправдой, но опека, не разбираясь, приехала с милицией, беременную Татьяну приковали наручниками к коляске, детей забрали. Суд полгода откладывал заседания: то истцы — представители опеки не явятся, то свидетели — сотрудники приюта, где содержались дети после изъятия; а потом за полчаса лишил Татьяну родительских прав. Стало ли детям лучше в детдоме? Вряд ли: изъятие из любой семьи, даже неблагополучной, негативно сказывается на психике детей. «Часто даже в очень сложной, искаженной семье маме удается сохранить теплые отношения с ребенком, — утверждает Екатерина Бурмистрова. — Если есть хоть какая-то надежда хоть на одного члена семьи, если видно, что ребенку в семье что-то ценно, изымать не надо. Ребенку необходим личный опекающий взрослый, этого не заменит ни один, пусть самый лучший, детский дом». Правда, оговаривается Бурмистрова, в России нет системы помощи кризисным семьям. Но с другой стороны, Татьяна-то из нашего примера даже не пьет.
В России число родителей, лишенных родительских прав, стабильно растет: если в 2000 году их было 42 917, то в 2006-м – 62 597, а в 2008-м уже 63 957. Лишение происходит в судебном порядке, причем в среднем удовлетворяется около 90% соответствующих исков. Процент же людей, восстановленных в правах, ничтожен. Так, в 2006 году восстановили 1470 человек — всего 2,3% от числа лишенных прав за тот же период.
За что отнимают детей? Семейный кодекс РФ позволяет лишать родительских прав тех родителей, которые уклоняются от выполнения обязанностей родителей, отказываются забирать ребенка из госучреждения (обычно речь о больницах), злоупотребляют родительскими правами, жестоко обращаются с детьми, болеют хроническим алкоголизмом или наркоманией либо совершили умышленное преступление против жизни или здоровья детей. Целых шесть оснований, но более-менее точное юридическое определение имеют только три — болезнь, преступление и отказ. А еще три основания оставляют довольно широкий простор для трактовки. Например, что считать жестоким обращением?
«Если бы меня попросили определить политику охраны детей в России, я бы сказала, что это — политика поиска врага, — говорит докторант чешского университета Масарика (тема исследования — сравнительный анализ кризисной интервенции в семью в странах Восточной Европы), кандидат психологических наук Виктория Шмидт. — При этом опасна ли ситуация или нет, решает опека. И практически не неся правовой ответственности за изъятие, она может легко пойти на применение такой жесткой меры».
Суд постановил: кровь перелить
История Татьяны из предыдущей главы неоднозначна. При всех минусах ее семьи, она — любящая мать, возможно, материнский инстинкт — одно из немногих свойств души, которое в ней не повреждено (что видно хотя бы из того, с какими упорством и затратами она четвертый год обивает пороги судов и правозащитников в тщетных пока усилиях вернуть детей). Но все же семья ее — в достаточной степени асоциальная, и мотивы органов опеки ясны. Однако сейчас все чаще опеку опасаются вполне состоявшиеся, благополучные люди. Боятся они именно расширительного толкования понятия прав их ребенка.
То и дело в интернете вспыхивают обсуждения очередной истории изъятия (или угрозы изъятия) детей: у мамы — сторонницы этностиля, спящей на полу и родившей дома, у родителей, назвавших своих детей архаичными именами и выбравшими для них домашнее обучение и т. п. Есть семьи вегетарианцев, кто-то не делает своим детям прививок, а кто-то, может, хотел бы вырастить монаха. Кто и как определяет, может ли та или иная особенность семьи стать причиной для претензий органов опеки?
Как объяснил нам Алексей Головань, бывший тогда уполномоченным по правам ребенка при президенте РФ, вопросы образования, лечения, вероисповедания детей решаются их родителями. Если ребенок не хочет, например, исповедовать родительскую религию, он может от нее отказаться, лишь достигнув совершеннолетия. Можно даже отдать ребенка в алтарники, несмотря на законодательные запреты на вовлечение детей в трудовую (как-никак, а алтарник — это младший клирик, тоже работа) и «религиозную деятельность». Родители имеют право так поступить.
А можно ли православным ребенка «постить», иудеям и мусульманам — обрезать, «Свидетелям Иеговы» — запрещать делать переливание крови? Здесь, утверждают правозащитники, главное — понять, не приносит ли это вреда здоровью.
«Еще никто не доказал, что пост и вегетарианство вредны для здоровья, — говорит директор РОО «Право ребенка» Борис Альтшулер. — Обрезание тоже ничем мальчикам не грозит. А вот обрезание девочек, практикующееся в некоторых мусульманских странах, вредит здоровью, поэтому в Европе пришлось принять законы, запрещающие этот обряд в семьях эмигрантов-мусульман. Не так давно родители-неофиты «Свидетелей Иеговы» категорически запретили делать операцию по переливанию крови своей 12-летней дочери, и врачи не могли ослушаться. К счастью, дело было в будний день, главврач тут же обратился в прокуратуру, а та — в суд. И суд в тот же день вынес решение удовлетворить ходатайство прокуратуры. Переливание сделали, девочка осталась жива».
Однако на практике решение принимают органы опеки, а они не всегда стоят на таких либеральных позициях.
«Нельзя в законе прописать определения того, что считать риском для здоровья и жизни, — говорит Виктория Шмидт. — Кроме того, всегда стоит вопрос, что в данной ситуации лучше: безопасность, или право семьи на автономию, право ребенка быть в «своих» условиях. Увы, в России специалисты органов опеки об этой дилемме мало задумываются. Я бы охарактеризовала теперешнюю ситуацию с детско-родительскими правами как диктат идеи безопасности.
Между тем невмешательство в частную жизнь семьи — необходимое условие того, что человек вырастет со своим опытом, со способностью делать выбор и нести за него ответственность, с опытом переживаний и привязанностей. Если семья находится под микроскопом служб, то ни о какой спонтанности в отношениях родителей и ребенка не может быть речи».
«Семья — это не инкубатор, в котором следует поддерживать правильную температуру и влажность, чтобы выращивать жизнеспособных детей, — уверена Шмидт. — Есть и вправду «черное» родительство, когда родитель осознанно или неосознанно вредит ребенку в такой степени, что терпеть этого нельзя, но нет «белого», идеального родительства — приемлемое родительство всегда разных цветов.
Но в 1994 году в Семейный кодекс была введена 77-я статья, утверждающая внесудебный порядок изъятия детей. Тогда на это мало кто обратил внимание, и до сих пор многие оправдывают эту беспрецедентную норму тем, что детей надо спасать. В итоге изъятие ребенка за синяк под глазом или драные колготки становится в России реальностью». А когда соберется суд (ведь лишение родительских прав, в отличие от изъятия ребенка из семьи, производится все же в судебном порядке) и захочет ли он реально разобраться в ситуации — это, как мы видели, большой вопрос.
Не все семьи равны
Откуда же такое расхождение между декларациями о благе ребенка и разрушительной для семей практикой? «В опеке работают вовсе не какие-то особенно жестокие люди, — говорит специалист по семейному устройству детей-сирот Татьяна Губина. — Просто у них нет другого ресурса для работы с кризисной семьей, кроме репрессии. Необходимо создание эффективной системы поддержки проблемной семьи, психологической и социальной помощи! Такая работа требует времени, терпения и квалификации».
Екатерина уверена, что на законодательном уровне должны быть разделены обычные семьи и семьи группы риска. Во внутренние дела нормальной семьи государство не должно вмешиваться ни в каком случае, «проблемные», конечно, «вести» — а если надо, то и изымать оттуда детей.
«К сожалению, не всегда обращение ребенка «в органы» с жалобой на родителей является нарушением пятой заповеди, – отмечает прот. Михаил Резин, настоятель Знаменского собора города Ардатова Нижегородской области много лет окормляющий детскую колонию. – Пятая заповедь – про благочестивых родителей, а если мамаша в полиэтиленовом пакете выности младенца на помойку – разве распространяется на нее заповедь о почитании? И если дети в семье подвергаются насилию, если их заставляют воровать (я знаю такие истории из жизни воспитанников колонии) – тогда о нарушении заповеди при жалобе говорить не приходится.
Общество должно осуждать недобросовестных родителей. Но как – просто кричать матери «ты плохая» или помогать ей выйти на другой уровень отношений с ребенком? Обличать нужно, во-первых, своим примером, а уже потом принимать репрессивные меры. Понятно, что любое резкое карательное вмешательство в процесс семейного воспитания не всегда адекватно воспринимается обществом. Но нам что важно? Зафиксировать потом факт гибели ребенка от рук собственных родителей или этим вмешательством, хотя бы на какое-то время спасти его жизнь? Важнее жизнь ребенка или внешний имидж этой плохой семьи? Я думаю, важнее жизнь ребенка. И потом этот ребенок когда-то нас поймет правильно, поймет, что мы действовали в его интересах».
Но важно помнить и другое. «Ювенальная юстиция — это всего лишь технологии, — отметил в своем выступлении на парламентских слушаниях по этому вопросу председатель Синодального отдела по взаимодействию с правоохранительными органами протоиерей Димитрий Смирнов. — Многие действительно могут действовать на благо. Но нужно, чтобы и в голове, и в сердце каждого человека, который берет их, чтобы использовать на благо детей, была презумпция сохранения и поддержки семьи». Если же презумпции сохранения семьи у чиновников от ювенальной юстиции не появится, все нововведения в лучшем случае уйдут в песок, а в худшем — обернутся очередной антиутопией.
Комментарий:
Председатель Комитета Госдумы по делам женщин, семьи и детей, доктор юридических наук Елена МИЗУЛИНА:
— Мои западные коллеги, с которыми я беседовала, сомневаются, что им удастся возродить традиционную семью как основу общества. Мы так не считаем и надеемся, что нам удастся возродить крепкую семью, основанную на наших традициях, и благодаря этому добиться решения задач, в том числе и демографической, которые стоят перед Россией.
При модернизации законодательства нужно стремиться сохранять российские традиции. Нужны особые процедуры для рассмотрения дел с участием несовершеннолетних, но наделять детей свободным правом обжаловать действия родителей в специальной инстанции нельзя. Среди родительских обязанностей — забота о детях и их воспитание. Среди детских — послушание и уважение к родителям. Невозможно добиться уважения к родителям, если ребенку внушать, что он может жаловаться на них по любому поводу. Хотя некоторые и полагают, что это защищает детей, на самом деле это их развращает.
Если кто-то в нашем комитете и сомневается в озвученных мной принципах, то голосуют все в полном соответствии с ними. Однако опасность в том, что принцип свободы обжалования действий родителей детьми может проникнуть в законодательство не только через наш комитет.
Степан АБРИКОСОВ
