Мария Островская, президент благотворительной организации «Перспективы» (Санкт-Петербург)
Питерские «Перспективы» стали помогать детям и взрослым с ментальными особенностями в России одними из первых. Эта благотворительная организация стала ледоколом, который торит путь для тех, кто пускается в плавание поддержки особым людям сейчас. К сотрудникам «Перспектив» за советом обращаются люди со всей страны.
Уже много лет «Перспективы» возглавляет Мария Ирмовна Островская. Мы попросили рассказать ее о том, как капитан попал на корабль, что им движет и чем занята команда.
Все началось с баронессы в джинсах
— Мария Ирмовна, в прошлом году «Перспективы» отметили 20-летие со дня основания. Знаю, что все началось с немецкой подданной, правильно?
— Да, именно так. С немки Маргареты фон дер Борх. Она основатель нашей организации.
Это удивительная женщина, а тогда была удивительная девушка — баронесса в джинсах. Она влюбилась в русский язык, стала его изучать, и однажды как переводчица случайно попала в детский дом-интернат.
То, что Маргарета там увидела — детей с инвалидностью, которые постоянно лежали на кроватях, накрытые одеялами, и которых мыли в ванне раз в неделю, — ее потрясло. Она решила действовать. Но как именно, она не понимала — просто денег, которые Маргарета собирала в Германии, для изменений было недостаточно. Поэтому она стала искать специалистов, которые могли бы помочь. Одним из таких специалистов стала и я — пришла проконсультировать и осталась.
— А почему решили остаться?
— По образованию я клинический психолог. После университета работала семь лет в психиатрической больнице, на остром мужском отделении. Но в конце концов, ушла, хоть и ощущала себя предателем.
Я бы осталась, если там можно было бы сделать то, что согласовалось с моей совестью. Тогда психиатрия была совершенно бесчеловечной, и то, как с людьми обращались, у меня вызывало протест. Я была просто винтиком машины, с которой была кругом не согласна. Врачи и медсестры, хоть и хорошо ко мне относились, но чувствовали, что я не своя. Называли меня Офелией, я казалась им немножко чокнутой.
Маргарету я встретила, когда уже переквалифицировалась в консультанта и работала в частной компании. И поняла, что кто-то бесчеловечную систему все-таки пытается менять. И осталась.
Человек к человеку, идея к идее
— Как строились «Перспективы», на какой идее развивались?
— «Перспективы» вначале росли как кристалл, вначале у нас не было никакого системного плана. Нашли человека – втянули его. Он привел своих друзей, те — своих.
Есть домик под Калининградом, который местные называют «Хихи-хаха». В нем жили не совсем социально благополучные люди, они постоянно пристраивали к своему жилищу разномастные верандочки и чердачки. Он очень живописный, весь кривенький, слегка безумный с виду, но ужасно колоритный. Так какое-то время выглядели и «Перспективы».
Например, однажды кому-то из волонтеров пришло в голову, что детям в интернате нужна школа — они же должны учиться. Мы нашли коррекционных педагогов, отгородили комнатку в интернате, набрали 15 детей и начались занятия.
Потом обнаружили, что половина детей умирает в интернате в первые полгода после перевода из дома ребенка — от стресса. Меняется система отношений, ребенок теряет близких, оказывается в незнакомой обстановке. В интернате и условия хуже, меньше заботы, меньше персонала. Что делать, как помочь? Организовали группу адаптации, чтобы сглаживать переход.
Затем поняли, что многие дети попадают в интернат из семей. Значит, надо помочь тем родителям, которые находятся на грани, чтобы они не отказывались от ребенка с особенностями. Стали ловить эти семьи на входе, снабжать ресурсами.
Сейчас мы поддерживаем больше 120 семей. За все годы работы программы только два ребенка все-таки переехали в интернат.
А потом мы увидели, что наших детей в 18 лет сажают в машину и увозят туда, откуда не возвращаются. Помчались за ними, узнали, что их расселяют в восемь разных интернатов, и никто не знает, в какой именно интернат ребенок попадет. Получается, что дети, которые росли вместе, больше никогда не встречаются, теряют друг друга. В интернатах для взрослых они оказываются в полном одиночестве среди бывших заключенных, душевнобольных, стариков и быстро умирают.
Стали работать на то, чтобы предотвращать и эту катастрофу. В одном из ПНИ договорились, что они всех наших детей будут брать к себе после 18 лет в обмен на то, что мы будем там помогать. А где взять для этого людей?
Пошли в местный приход, объяснили батюшке, что нам нужны люди, которые могли бы с интернатскими гулять, вышивать, петь — в общем, что-то делать, чтобы они не просто сидели и раскачивались из стороны в сторону. Батюшка оглянулся, увидел девушку из хора по имени Лена и благословил ее нам помогать. И эта девушка создала целую программу, в которой работает в конечном итоге 40 человек.
«Нам очень важно незаформализоваться»
— А как вы переходили к системной работе?
— Появлялось все больше проектов, возрастала потребность в ресурсах и средствах — возникла потребность и в системном подходе.
Сначала мы очень зависели от немецкой помощи: Маргарета собирала деньги в Германии. Целая группа волонтеров в разных немецких городах подключилась к поиску ресурсов для нашей работы.
Однажды она сказала: «Маша, нужно хотя бы 15 процентов собирать в России». Я ответила: «Маргарета, ты с ума сошла, это нереально!». Но начали учиться фандрайзингу, привлекать благотворителей. Потихоньку появились постоянные крупные доноры, которые тоже привели друзей.
Конечно, если не было бы Божией воли, Его милости, то ничего не было бы. Но в том, что делают «Перспективы», есть какая-то притягательная сила. Я понимаю это так: ты видишь очень-очень большую нужду и понимаешь, что должен на это откликнуться. Поэтому люди и появляются.
Сейчас от нас требуется больше планирования, стратегических расчетов, но очень важно при этом не убить готовность откликаться, которая возникает не потому, что ты ее спланировал – а просто потому, что встретил нужду.
— Как эти вещи совмещать: живой отклик и планирование?
— Это большой вопрос и у меня пока нет на него ответа.
Одно другому противоречит, особенно когда речь идет о государственных деньгах. И важно, когда государство будет давать денег в сферу общественно-социальной работы, не убить душу. Не заорганизовать, не застандартизовать, не заформализовать эту работу.
Структура, ответственность, обязательства нужны – без них ничего не получится.
Но если мы слишком много предписываем сотруднику, у него остается очень мало свободы действий, умирает его мотивация.
Больше уважения – меньше выгорания
— В «Перспективах» работает сильная юридическая служба, думаю, к вам часто обращаются за консультациями…
— Да, «Перспективы» видят свою миссию в том, чтобы как можно больше появлялось специалистов и волонтеров на пространстве помощи особым людям.
Мы очень благодарны Минэкономразвития — нам третий год подряд дают грант, на средства которого мы проводим бесплатные семинары, принимаем людей на стажировки. Интерес к работе с особыми людьми большой, к нам приезжают из самых дальних регионов — в том числе молодежь, представители православных приходов.
Радует, что молодежь хочет изменить мир к лучшему, потому что они видят нужду, потому что им не хочется просто так небо коптить.
— Но «помогательская» сфера — трудная, многие жалуются на выгорание. Как вы с этим справляетесь?
— Для меня этот вопрос не актуален. И вижу, что для многих наших сотрудников тоже. Годами не выгорают люди. Заметила, что верующие выгорают гораздо меньше, чем неверующие, потому что получают гораздо больше помощи и подпитки.
Нам иногда говорят: «Вы герои, это самопожертвование», но хочется сказать, что это все не так. Мы получаем большое внутреннее вознаграждение за то, что делаем. Мы удовлетворяем свою человеческую потребность в самоуважении. Я уж не говорю о дружбе с особыми людьми, которая нас всех питает, – вот сколько бонусов!
Очень сочувствую людям, которые сначала с огромным трудом зарабатывают деньги, а потом их быстро тратят. Зачем они так себе раздвоили жизнь? Ведь можно с утра до ночи получать удовольствие, помогая кому-то.
Выгорание происходит от гордости, от завышенных ожиданий. Когда ты все время неудовлетворен тем, что сделал, потому что думал, что вообще все перевернешь, то теряешь силы. А когда многого от себя не ждешь, а просто радуешься тому, что у тебя хоть что-то получилось, это силы дает.
Однажды у нас в «Перспективах» случился иконоборческий конфликт
— По вашим словам и рассказам видно, что вы — верующий человек.
— Да. Я крестилась в 28 лет, в начале 1980-х. Помню, что мой крестный просил священника, чтобы тот не записывал меня в книгу, хотя я об этом и не просила. Но в то время такие были меры предосторожности. Я не боялась, а крестный проявил осторожность.
Воцерковлялась очень постепенно. Тогда даже не было молитвословов, не то чтобы Евангелия. Моя первая книга о Церкви была — закон Божий для первого класса церковно-приходских школ, еще с ятями и ерами. Я ее переписывала от руки в тетрадку. Каждое слово для меня было открытием.
Очень-очень постепенно входила в храм. Было время ригоризма, когда мне казалось, что съесть вафлю в пост или включить телевизор — это ужас. Сейчас все не так, конечно.
Вообще, мы — прихожане Иоанновского монастыря, моя квартира неподалеку.
— А как религиозный вопрос решается внутри «Перспектив»?
— Мы с Маргаретой, которая является протестанткой, в самом начале решили вопрос о религиозной принадлежности «Перспектив».
Во-первых, это светская организация — мы принимаем на работу всех, вне зависимости от их религиозных взглядов.
Во-вторых, конфессионально «Перспективы» — православное пространство.
Когда мы только-только стали работать в детском доме в Павловске, я подумала, что надо бы детей крестить и причащать. Попросила помочь своего духовника. Мы долго придумывали, как везти Святые Дары — надо было ехать издалека и везти их для множества детей. Как-то придумали.
Потом я попросила помощи протоиерея Даниила Ранне из храма Марии Магдалины в Павловске. И он совершал Литургию прямо в интернате. Помню, привозил специальный столик, укладывали на него антиминс, делал алтарную преграду из скамеек, чтобы дети не заползали, и служил.
По его молитвам вскоре появился благотворитель, который построил при интернате домовую церковь. То же самое произошло в ПНИ.
Однажды у нас в «Перспективах» случился иконоборческий конфликт. Это было лет 15 назад. Сотрудники одного из наших проектов возмутились тем, что мы повесили иконы, никого не спросив.
Все было настолько драматично, что мы теперь, если люди против, иконы не вешаем.
Никого из сотрудников не призываем к православному укладу, однако в Раздолье он у нас заведен. У нас тут и молитвенное правило, и богослужения. Есть невоцерковленные сотрудники, для которых это тяжеловато, но они справляются. Никто не заставляет их креститься или молиться, но рядом с воспитанниками во время служб они быть должны, — как и во все остальное время.
Раздолье, эмпатия и выбор
— Мария Ирмовна, вы упомянули Раздолье — там у «Перспектив» вместе с отцом Борисом Ершовым дом сопровождаемого проживания для особых людей. Что самое важное в подобных проектах?
— Самое важное, чтобы у особого человека была возможность выбора. Вот чего мы хотим добиться, организуя сопровождаемое проживание. Чтобы человек мог выбрать, где ему жить, в Раздолье или психоневрологическом интернате.
У тех, кто вырос в интернатах, где десятилетями никакого выбора не было, никто у тебя ничего не спрашивал — ни что поесть, ни куда пойти, ни когда лечь спать, угасает контакт с самими собой, они самих себя перестают спрашивать, что им надо.
Когда спрашиваешь: «Что ты хочешь?» — они теряются.
Из 15 человек, которым мы пробно дали пожить у нас в деревне, 9 все-таки вернулись в интернат. Да, человек может сделать такой выбор. Да, он всю жизнь там жил и это деформация личности, но это — и выбор человека. Важно это учитывать.
— Насколько это удается понять — что выбрал человек с ментальными особенностями? Ведь у вас там есть два неговорящих жильца.
— Люди с особенностями более эмпатичны, они много и тонко чувствуют. Они способны осознать, чего хотят, но, действительно, выразить им это иногда тяжело. Мы постоянно ищем альтернативные формы коммуникации для неговорящих.
Когда человек не может себя выразить, не может никак повлиять на свою жизнь, чтобы другой его понял, растет огромное напряжение. Это хроническое состояние человека, которому трудно себя выразить понятным окружающим образом.
Наши особые ребята хуже, чем мы, переносят непредсказуемость, шум, напряжения в отношениях. Когда между нашими сотрудниками возникают недомолвки, по ним сразу идет волна недовольства. Они для нас своего рода индикаторы, побуждают нас наши коммуникативные проблемы между собой решать быстрее.
— А как в деревне относятся к Дому?
— Сначала мы были настроены радужно, думали, что вот, откроем Дом и будут для местных новые рабочие места. Но оказалось, что люди боятся, не хотят к нам идти. Сотрудники у нас в основном из Петербурга.
Но мы очень рассчитываем на местную молодежь. Однажды мы предложили директору школы прийти с нашими ребятами в гости в школу, но для начала он позволил показать школьникам о них кино.
После просмотра мы попросили детей заполнить небольшую анкету, чтобы понять реакцию. Только один или два человека поставили галочку напротив слова «отвращение» в графе о том, что они чувствовали при просмотре. Кто-то испытал страх. Но большинство отзывов были в регистре «удивление, уважение, интерес».
Сейчас школьники приходят к нам просто потусоваться, порукадельничать, чаю попить, помочь немного. Надеемся, что из них мы и вырастим сотрудников для Дома.
Фото: Павел Смертин
Ссылки по теме:
