На прогулку она отправлялась дважды в день, говорила, что так лучше себя чувствует. Ходила всегда по одному и тому же маршруту, причем с такой скоростью, что за ней было не угнаться. Но однажды не смогла вернуться.
Женщина, которая к тому моменту испытывала трудности с памятью и ориентацией, успела сообщить мужу и дочери о том, что заблудилась. На ее мобильный телефон дозванивались родственники и волонтеры поискового отряда «ЛизаАлерт», искавшие ее сотрудники различных служб. Ее видели случайные свидетели, остались записи камер видеонаблюдения. Это не помогло в поиске.
Родные пропавших без вести часто отказываются говорить о произошедшем: это тяжелый опыт, делиться которым готовы далеко не все. Но дочь нашей героини согласилась рассказать о том, как искала маму и как вот уже три года живет с ощущением, что родной человек словно завис между двумя мирами. Ее историю дополняют волонтеры «ЛизаАлерт», принимавшие участие в поиске.
По просьбе семьи мы не публикуем личные данные, которые позволят опознать наших героев. Может быть, еще и потому, что имена и фамилии здесь не важны – такое может случиться с каждым.
«Я знаю, что ты моя дочь, но не знаю, как тебя зовут»
Мама – интеллигентный человек, очень интересовалась театром, любила книги, у нее прекрасная коллекция альбомов по искусству. Она по образованию химик, но в молодости отравилась химикатами в лаборатории и закончила с этой профессией. Устроилась в детский сад, а затем в кинотеатр – занималась подбором репертуара, была администратором.
У нее всегда был низкий гемоглобин – обмороки, усталость, разбитость, она много лет лечилась. Мама очень старалась помочь себе сама, потому что таблетки, которые ей прописывали, не помогали. Она выписывала журнал «ЗОЖ», постоянно покупала какие-то травы, делала отвары. Когда я сейчас разбираю ее книги, все время нахожу в них какие-то записочки, рецепты и прочее… Мама изо всех сил сопротивлялась этому состоянию и долго не признавалась, что у нее что-то происходит с головой.
После того как она вышла на пенсию, ей уже не надо было одеваться и следить за собой, и мама, всегда такая элегантная, стала ходить весь день в пижаме, перестала выходить из дома, целыми днями сидела перед телевизором, что-то вязала, шила…
В один прекрасный день она мне говорит:
– Ты знаешь, у меня что-то с памятью. Я очень хорошо помню все старое – то, что связано с Минском, где я родилась, помню одноклассников по именам и фамилиям, даже помню номера их телефонов, но у меня из головы выпадает то, что происходит здесь и сейчас: то забуду позвонить кому-то, то не помню, что запланировала.
Мы снова начали обследоваться. Сосуды шеи не очень, что-то с кровообращением, низкое давление, но ничего глобального. «Попейте эти таблетки, попробуйте эти…» И вот однажды она выходит из комнаты, смотрит на меня и говорит:
– Я знаю, что ты моя дочь, но не знаю, как тебя зовут.
Мы опять кинулись к врачам, стали делать тесты на Альцгеймер, на возрастные дегенеративные заболевания – она нормально все прошла, и такой диагноз ей поставить было нельзя. Но при этом человек тормозил и все забывал. С этого момента мы, конечно, старались ее одну никуда не отпускать. У нее был эпизод, когда она вышла за хлебом и начала бродить по району:
– Я не могу найти дом.
Я выглянула в окно – а она стоит во дворе…
«Все нормально, отстань»
В какой-то момент я познакомилась в коммерческой клинике с врачом-эндокринологом, которая нам очень помогла: дала список анализов и назначила обследования. Оказалось, что у мамы на нуле витамин D – несмотря на то, что она все лето была на солнце, критически низкий ферритин, аутоиммунный тиреоидит с бешеными антителами. Ее собственный организм атаковал щитовидную железу, а спутанность сознания – это как раз частый симптом для такого рода проблем.
Мы сразу же начали пить и витамины, и соответствующие гормональные препараты, и она расцвела. Стала много ходить со скандинавскими палками, говорила, что она от этого хорошо себя чувствует, и ходила так быстро, что я за ней не могла угнаться. В какой-то момент мама не то чтобы стала совсем прежней, но нормально соображала. Единственное – она постоянно ругалась:
– Мне надоело пить ваши таблетки, что это такое – двадцать штук на завтрак, двадцать в обед!
А потом… то ли она запуталась в лекарствах, то ли перестала их пить…
Это был июль, четверг, вечер. Я забрала дочку из детского сада, иду с ней по улице домой, и вдруг мне навстречу выбегает папа с выпученными глазами и кричит как ненормальный:
– Она не берет трубку, она меня послала!
Стали разбираться, оказалось, что мама, как обычно, ушла гулять с палками и потерялась. Когда папа пытался ей звонить – начинала злиться и бросала трубку, обругав его чуть ли не матом, чего с ней раньше никогда не случалось. Я его успокоила, говорю, что сейчас позвоню, узнаю, что происходит.
– Мам, что случилось, ты где?
– Пошла погулять, сбилась с маршрута, что-то не знаю, где я.
– Мама, рассказывай мне, что ты видишь.
И она начинает говорить:
– Я иду вдоль дороги, тут машины, я пытаюсь сообразить, на что это похоже… Ну я же вышла с дачи и пошла на эту сторону…
– Стоп, – говорю я ей, – ты не на даче – ты в своей подмосковной квартире!
А у нее твердая уверенность, что она на даче, и она там ищет дачные ориентиры. Я начинаю объяснять, но она мне говорит:
– Не-не-не, все нормально, я сейчас разберусь.
Я ей:
– Мама, пожалуйста, услышь меня! Подними руку, останови машину и попроси довезти тебя до большого магазина, ты знаешь, как от него идти – там всего 200 метров.
Но она отказывается:
– Нет, я буду идти сама, я уже вижу церковь, она такая-то, я ее знаю, я скоро выйду.
Папа не поверил – этого не может быть, церковь в семи километрах от дома! И уехал туда в надежде отыскать ее на месте, но вечер, пробки, понятно, что он доедет в лучшем случае часа через три. Я обратилась в полицию. Там меня долго воспитывали, мол, зачем я отпустила маму, почему мы не уследили. В итоге заявление приняли, велели ждать участкового. И я поняла, что надо звонить в «ЛизаАлерт». Первое, что мне там сказали: перестаньте ей звонить, потому что вы высадите заряд телефона, и мы вообще не сможем с ней связаться.
19:51
Заряд две палочки, телефон кнопочный, СМС отправлять не может, интернет есть, костра нет, фонаря нет. Качество связи нормальное. Адекватность пропавшей? Звуки на заднем фоне: шаркает палками для ходьбы.
– Вы в лесу?
– Да. Тут навалено, не знаю, куда идти, место незнакомое.
20:07
Процент заряда сказать не смогла.
– Какие ближайшие населенные пункты?
– Откуда я знаю? Вот приехала на машине, папа привез.
– Когда это было, утром?
– Утром, да. Я пошла с палками, каждый день хожу, на середине пути я провалилась вдруг, там очень много веток, теперь хожу тут, пытаюсь выбраться из этой глины, чтобы выйти на любую дорожку.
– Что-нибудь проходили? ЛЭП, газопровод, столбы?
– Нет. Там горит свет, близко. Орала – ни один человек не подошел, пыталась туда выйти.
– Что вы слышите?
– Внутри этой территории ничего не слышу, а там слышу поезд.
– Как часто?
– Не обращала внимания, ничего сказать не могу.
21:25
– Вы вышли из леса?
– Ну да.
– Передайте, пожалуйста, трубочку любому человеку рядом.
– Нету здесь никого, все заросло, я иду в сторону своего дома.
– Вы звонили в 112?
– Звонила, никакого ответа.
– Что они вам сказали?
– Ничего не сказали. Погас экран, и все.
– Наберите 112 и вызов, попробуйте, пожалуйста.
– Попробую.
– Вы луну видите?
– Нет, потому что тут очень густой кустарник и деревья.
– Вы на поляне сейчас?
– Почему на поляне? Я иду, тут дорожку кто-то протоптал, и я по ней иду.
– Вы также видите свет населенного пункта?
– Нет, ничего не вижу, потому что здесь высокие сосны, иду просто по дорожке.
Попросил еще раз набрать 112, объяснил, что нужно сделать. Сказала, что попробует (думаю, не сможет).
23:09
Многократно занято.
23:12
Заряда телефона почти не осталось. Луну не видит, слышала железную дорогу, как давно – не засекала, видит какие-то фонари…
«С этого момента она как сквозь землю провалилась»
Около полуночи мы с братом приехали из Москвы в мамину подмосковную квартиру. Папа уже пообщался с участковым, побегал по округе, поездил на машине. Начали подтягиваться ребята из «ЛизаАлерт», координатор, стали распределять квадраты для прочеса вокруг этой церкви, которую она упоминала в разговоре со мной. С ними вместе мы там лазили до утра. Утром доехали до дачи – вдруг она туда добралась на какой-то попутке, раз стремилась на дачу. Приехали без ключей, брат перелез через забор, убедился, что там никого нет.
Последним с мамой разговаривал сотрудник ДПС – это было в полночь с четверга на пятницу (мама потерялась в четверг вечером). Со стороны служб ее искала одна полицейская машина, одна ДПС и одна пожарная. И они ей все звонили. Она им тоже сказала, что идет через лес…
Мы нашли свидетелей, которые видели, как она шла по дороге: они обратили на нее внимание, потому что она шла с палками там, где обычно никто не ходит. Это действительно было за церковью, в семи километрах от ее квартиры. Нашли запись на камере, где видно, что она сошла с дороги и повернула в сторону поселков. За поселками лес, за ним снова поселки.
И с этого момента она как сквозь землю провалилась, потому что ни на каких других камерах – а их там достаточно много – ничего нет, и никто ее не видел.
Мы два месяца обходили эти дома в поселке, потому что не все жители были сразу на месте. Прочесывали леса, ходили по ночам, обзванивали морги, больницы, психиатрические больницы. В крупные больницы приезжали сами, заходили туда, оставляли ориентировку, везде были, объехали всю округу, даже предупредили медицинское сообщество в ее родном Минске, если вдруг она туда доберется, – ничего. Мы сделали все, что могли. И что не могли.
«Я часто ищу пожилых людей с деменцией в смешанной среде, у меня сотни поисков, поэтому для меня это было не ново, и, когда я взяла эту заявку, было полное ощущение, что мы быстро найдем бабушку.
Бабушка была на связи, и мы пытались локализовать ее по телефону, но в случае с человеком, у которого есть расстройство памяти, это почти невозможно, если рядом нет прохожего, который взял бы трубку и помог. Пропавший путается, забывает названия предметов или называет их не своими именами, плюс у них могут быть галлюцинации, воспоминания, и что из этого правда, что нет, понять невозможно. Поэтому такие прозвоны могут нас, наоборот, запутать. Из-за этого я не привязывалась к тому, что говорила пропавшая. Слушала записи разговоров и видела, что речь у нее спутанная, понимала, что ее описание местности вряд ли может нам помочь.
Во время активного поиска я находила время, чтобы отойти от штаба и посмотреть, как выглядит местность, потому что на таких поисках сложно работать просто по карте: важен каждый закуток, каждый поворот, каждая тропинка, которых на карте нет.
На этом поиске было то же самое. Мы получали свидетельства о том, что ее видели на дороге, потом мы проверили все повороты и нашли ее на записи с камеры одного из СНТ. Поэтому надо было понять, куда она свернула после камеры.
Дальше был поворот на грунтовую дорогу, которая шла через поле, и потом большой лес. Я до сих пор думаю, что она туда и повернула, потому что, если идти прямо, упираешься в другие садовые товарищества, но оттуда не было получено ни одного свидетельства. Если бы она пошла туда, ее бы нашли.
Мне казалось, что мы вот-вот разгадаем эту загадку. Я ходила сама, отправляла группы, объясняла им задачи, они кричали, проверяли все возможные повороты, но ничего не нашли. Я возвращалась с поиска домой, смотрела карту. Помню, когда активная часть поиска уже закончилась, в какой-то момент мне показалось, что я нашла это место – какая-то дорога, заканчивавшаяся тупиком, которую мы проигнорировали. Мы поехали вдвоем с мужем, прочесали это место – и это тоже не привело ни к какому результату.
Если посмотреть треки, то видно, что мы все тщательно прошли. На мотодельтаплане летал классный пилот, который обнаруживал людей там, где увидеть вообще никого невозможно – в траве, в камуфляже. Летали на БПЛА, смотрели все открытые пространства. Там было поле, частично засаженное кукурузой. Прочесать его было невозможно, с воздуха тоже ничего не видно, и у нас было предположение, что когда соберут урожай, то найдут останки. Но урожай собрали, и ничего не нашли.
Пытались локализовать ее по телефону, и у полиции есть условная зона, где он выключился. Но это довольно большая территория. Мы знали, что она где-то там – но не знаем точно где.
Для меня этот поиск – странный и нелогичный. Бывают истории, где с самого начала все как-то мутно, близкие говорят то одно, то другое, но здесь все было изначально понятно: бабушка с нарушениями памяти оказалась в природной среде, и дело за малым – локализовать и вытащить. Мы таких людей обычно находим, а если не мы, то их находят прохожие. Чтобы совсем исчезнуть – такого совсем мало. Поэтому мне казалось, что мы вот-вот поймем, куда она свернула. Но этого не произошло».
«Спустя полтора года осмотрели квартиру: следов крови не обнаружено»
С полицией на этом поиске у нас сложилось… неоднозначно. Участковый честно отработал свою часть: когда мы заходили в магазины, расположенные в поселках вокруг того места, где пропала мама, и спрашивали охранников, можно ли повесить ориентировку, они говорили: «Да, мы все знаем, нам уже сказал участковый». Была даже ситуация, когда у нас кончились ориентировки и нам в магазине бесплатно сделали копии, потому что тоже уже знали нашу историю.
Нам никто не отказывал, все шли навстречу – и обычные люди, и сотрудники магазинов, аптек, транспорта. Но кроме участкового, никто из полиции ничего не делал.
Через неделю поисков я поняла, что кроме «ЛизаАлерт» и наших друзей никому до нас нет дела. Названивали знакомые, которые только отвлекали нас своими соболезнованиями, а со следователем встретиться почему-то не удавалось. Папа плохо себя чувствовал, очень переживал, винил себя, постоянно поднималось давление. Но когда его вызвали в полицию, сразу туда помчался. Правда, он так и не смог дождаться, когда его пригласят в кабинет: тогда еще действовали ковидные ограничения, и в здание пускали по одному. Отец ждал три часа на жаре, ему стало плохо.
Потом следователь вызывала меня для взятия образцов ДНК. Я договорилась на конкретное время, но за полтора часа до назначенного срока она позвонила и заявила, что, мол, не может меня больше ждать и вообще уходит в отпуск. В результате мы с папой сходили в Москве в бюро судебно-медицинской экспертизы, там у меня взяли образец слюны и переслали в Подмосковье, в их базу.
На этом наступила тишина.
Через полтора года у меня вдруг зазвонил телефон: оказалось, у нас новый следователь. Она приехала, осмотрела квартиру и составила акт, что следов крови не обнаружено. А я, честно говоря, уже к тому моменту не могла спокойно воспринимать все это. Конечно, нету, говорю, мы же за полтора года уже успели все убрать.
Потом, спустя почти два года, полиция вдруг решила поехать в этот лес с собакой. А на майские праздники, когда мы с друзьями отдыхали на даче, мне на телефон неожиданно стали присылать фотографии. Сначала фрагмент тела с ухом, в ухе сережка, спрашивают: ваша мама носила такие серьги? Потом какие-то полусгнившие штаны – не ваши?.. Думаю, что причина такого внезапного интереса спустя долгое время – что нужно было закрывать дело, а материалов не хватало. Но я тогда была в полном шоке.
«Активный поиск продлился восемь дней, потом на свидетельства выезжали автономные группы поисковиков и продолжали проверять разные версии.
А после этого наша волшебная доброволец Алена стала собирать желающих и снова и снова возвращаться на место поиска, прочесывать лес. Как только сходит снег, они начинают ездить, и так до начала теплого сезона, когда в отряде традиционно много поисков из-за того, что все идут в лес. Сезон заканчивается – они снова едут, пока не лег снег, каждые выходные. Потом снова ждут весны и опять выезжают. Видимо, ее зацепила эта история. Она упорная – ей надо, и она ходит и ищет.
Каждую весну я звоню родным: «Что у вас?» – «Ничего». – «Ну, тогда мы поехали опять искать», – и Алена с ребятами опять едет.
Алена – вечный двигатель этого поиска. Она заранее ищет по чатам людей, собирает команду. Это не так просто, потому что далеко не каждый человек готов ехать искать погибшего, причем погибшего давно. Хотя, в принципе, если поисковик идет в лес, ему надо быть готовым к тому, что он может найти человека умершим, даже если он пропал всего часа два назад. Но на таких поисках все-таки высокая вероятность, что мы найдем человека живым. А тут, конечно, без вариантов».
«Она в каком-то другом измерении. Надеюсь, ей там хорошо»
С момента, когда пропала мама, прошло три года. Сейчас мне страшно оттого, что, по сути, никто никому не нужен. Когда я с этим столкнулась и начала общаться с людьми, узнала, что такие истории – не редкость. Мне рассказывали и рассказывали: «Дедушка ехал на дачу, стало плохо в электричке, вызвали скорую, вывели его на станции, скорая от госпитализации отказалась, дали ему какую-то таблетку и уехали. И с тех пор дедушку никто больше не видел». Таких судеб много, люди до сих пор не найдены – ни живыми, ни мертвыми. Они как будто уходят куда-то в параллельные миры.
Врачам мы тоже не нужны. Мама постоянно наблюдалась в поликлинике, но ей не поставили ни одного диагноза – ни болезнь Альцгеймера, ни Паркинсона. По анализам было не очень хорошее снабжение мозга, но действующего лечения в поликлинике так и не предложили.
Поэтому, когда меня спрашивают советов, я всегда говорю: если у вас начались конфликты с пожилыми родственниками, если они хоть раз вышли из дома и заблудились в своем районе, не обижайтесь на них, а фиксируйте все, что происходит. Если у человека, который всегда наводил дома стерильную чистоту, вы вдруг увидели, что плохо помыты чашки, не убрано – это один из сигналов, что надо внимательнее наблюдать.
В прошлом году мы похоронили бабушку. Еще когда мама была жива, у нее диагностировали деменцию, с ней было сложно уживаться из-за агрессивного течения болезни. Бабушка умерла, так и не узнав, что произошло – мы решили ее не тревожить.
Маме надо вступать в права наследования, но ее нет, хотя по документам она пока жива. Поэтому мы можем столкнуться с тем, что рано или поздно бабушкино имущество станет вымороченным и государство заберет его себе. Юрист говорит, что лучший для нас сейчас вариант – сидеть и ждать, когда будет пять лет с момента маминой пропажи, потому что если затевать суд, чтобы ее признали умершей раньше, то, во-первых, мы заплатим 300 тысяч за юридические услуги, а во-вторых, он совершенно не гарантирует нужный результат: могут признать, а могут и нет.
Когда человека нашли, в этом есть какое-то счастье: все закончилось, ты можешь по-человечески попрощаться. Сидеть и думать, что мама где-то и ей там плохо, а ты не поможешь, очень тяжело.
В какой-то момент, отчаявшись, мы обращались за помощью к тем, кто занимается парапсихологией. Нам даже называли какие-то конкретные адреса, тыкали в карту, и мы бежали туда, искали, а люди от удивления таращили на нас глаза – конечно, мамы там не было. Все эти экстрасенсы в один голос сказали: ее нет на земле – ни живой, ни мертвой. Я тогда еще удивилась: как нет, а где она тогда? Пожимали плечами и говорили: она как будто ушла на какой-то иной уровень.
Не знаю, правда ли это, но хочется верить, что ей там, в этом другом измерении, хорошо.
Фотографии из архива «ЛизаАлерт»
