Про Катю
То, что она беременна, Катя, наконец, осознала, находясь в психиатрической клинике. Срок беременности уже зашел далеко за половину, но до этого момента болезнь мешала женщине понять, что именно с ней происходит. Узнав о будущем ребенке, Катя…обрадовалась. За плечами к тому времени у нее была история, отчасти типичная для людей с ее диагнозом.
Катя родилась и выросла в Москве, папа умер, когда ей было девять, и мама воспитывала дочку одна. Катя окончила университет, потом нашла работу в финансовой сфере. Когда работа потребовала второго высшего, Катя получила и его. Вышла замуж, брак оказался бездетным. А потом умерла мама.
По-видимому, смерть близкого человека стала моментом, с которого все покатилось.
По наблюдениям врачей, депрессия часто становится спусковым крючком при Катином диагнозе.
По крайней мере, дальше они развелись с мужем и разменяли общую квартиру. Потом была еще череда обменов – и каждый раз Катина жизнь становилась хуже и хуже.
Сначала из своей квартиры она перебралась в комнату, потом продала и комнату и оказалась на улице. Возможно, к тому времени женщина оказалась на крючке у «черных риелторов», — куда всякий раз исчезали деньги от продаж, она не помнит.
Потом еще какое-то время Катя снимала койки в общежитиях. Работа тоже ехала вниз: бухгалтер большой компании стала менеджером-кассиром в парфюмерной сети, потом кассиром в «Пятерочке». Потом была улица, потеря документов, темнота. К счастью, в результате какого-то полицейского рейда Катя очутилась в центре социальной адаптации «Люблино». Потом больница и два диагноза — «психиатрия» и «седьмой месяц беременности».
Кто поможет?
http://www.huffingtonpost.com/carly-snyder-md-/healthy-mom-healthy-baby-part-2-of-3-anxiety-and-depression-in-pregnancy-and-why-treatment-matters_b_9577968.html
Проблема людей, подобных Кате, еще и в том, что заниматься ими у нас в стране почти некому.
Когда «пациентка с психиатрическим диагнозом ждет ребенка» — для психоневрологических интернатов это аборт на раннем сроке, либо отказ от ребенка с помещением его в Дом малютки – если дойдет до родов.
То же касается детских домов-интернатов, где воспитанницы содержатся до восемнадцати лет: совместное пребывание матери и ребенка в спецучреждениях не предусмотрено.
«На воле» одинокая женщина, даже если она дееспособна, у нее есть жилье и какой-то доход, — с такой ситуацией без посторонней помощи тоже справится вряд ли. При ухудшениях – иногда несколько раз в год — нужно ложиться в больницу; ребенок на это время остается без присмотра. Да и саму маму проконтролировать бывает не лишним.
Подопечную с таким комплексом проблем – когда надо и лечить мать, и заботиться о ребенке, — возьмет к себе далеко не каждый приют. Получается работа «по двум фронтам», причем постоянная, очень специализированная и разнонаправленная.
А вот в семье подобная ситуация, с большой долей вероятности, разрешилась бы так, что службы опеки даже не нашли особого повода для беспокойства. Просто часть забот и о маме, и о ребенке взяла бы на себя бабушка. Или тетя, или сестра, или муж – кто-то из родственников. Но в случае с Катей семьи нет.
Почему ребенка нельзя просто «изъять»
«Это вы сошли с ума! Мать точно не справится, а ребенка вы подвергаете риску! Надо просто изъять ребенка, поместить его в Дом малютки, и его усыновят нормальные люди!»
Эта логика кажется железной, если бы не несколько «но».
Есть диагнозы, при которых человек достаточно долго не признает, что болен. В этом случае сама постановка вопроса: «Вы должны отказаться от ребенка», — покажется маме бредом.
Да и почему вообще кто-то вдруг решил, что от него нужно отказаться, тем более, от ребенка желанного. А без отказа, даже если доказать в суде, что мать в связи с заболеванием представляет для ребенка опасность, родительских прав ее не лишат, а только ограничат.
В случае ограничения прав малыша нельзя будет усыновить, можно только оформить над ним опеку, причем потенциальным опекунам сообщат информацию о маме. Как показывает практика, желающих взять ребенка в подобных ситуациях оказывается немного. Зато даже месяц, проведенный в детском учреждении, где вместо мамы – двадцать разных нянечек, может оставить глубокий, иногда некорректируемый отпечаток на психике ребенка. Не говоря уже о том, что и для мамы такая ситуация – трагична.
А еще бывают случаи, когда заболевает мама уже подросших детей. И тогда помещение в детский дом для них – осознаваемая и очень серьезная травма.
Вторая – после понимания того, что мама заболела. В общем, при всей, казалось бы, странности такого решения, попытка сохранить семью будет лучше для всех – и для детей, и для матери.
Рассказывает психолог Благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям сиротам» и псковской благотворительной организации «Росток» Юлия Курчанова:
— Мы не можем заранее предугадать судьбу этой мамы, но я знаю случаи, когда даже очень тяжелые заболевания удавалось компенсировать, и мамы справлялись.
Идею поместить ребенка в детдом «на время, пока все не определиться», нельзя признать удачной. Мама с шизофренией может и не уйти в устойчивую ремиссию, время от времени переживая новые приступы и ложась в больницу. Состояние мамы с умственной отсталостью вообще едва ли когда-нибудь изменится кардинально. Но при этом такие женщины вполне могут чувствовать себя мамами и пытаться по мере сил позаботиться о ребенке.
Важно понимать, что материнские чувства и умения развиваются, только когда ребенок рядом, то есть на практике.
И потому у нас есть такая проблема: традиционно, всякий раз, когда появляется тема рискованного материнства, наши социальные службы пытаются ребенка забрать, чтобы его «подрастить» и вернуть.
Но понятно, что мама, у которой и сейчас-то родительские навыки низкие, за полгода, на которые ребенка можно поместить в дом малютки, их только растеряет. И получит она совершенно не того ребенка, которого она знала – с другими навыками, с другими потребностями.
То есть вместо того, чтобы оказывать маме содействие, плотно сопровождать и писать заявление уже тогда, когда становится очевидным, что мама навыков не набирает, ситуацию откладывают. Но, мне кажется, не попробовать – просто несправедливо. Потому что мы понимаем: женщина пойдет рожать еще раз. Любому человеку, у которого что-то не получилось, но он этого не признает, свойственно пробовать что-то вновь и вновь.
Малыш + мама + «социальная бабушка»
В ситуациях, когда мама нуждается в помощи, наиболее комфортный выход для всех – сопровождаемое проживание. Такую форму практикуют сейчас некоторые приюты и фонды, в том числе, псковский «Росток». Теоретически к такой форме жизненного устройства способны не только мамы с проблемами, но практически все обитатели нынешних ПНИ, а также многие из тех, кто проживает в родных семьях. Ведь там нагрузка по уходу ложится на родственников, а родственники, увы, не вечны.
Смысл сопровождаемого проживания таков: человеку с ограниченными возможностями предоставляется максимальная свобода, на которую он способен.
А система сопровождения похожа на конструктор: программа сопровождения зависит от нужд конкретного человека.
Кого-то нужно кормить с ложечки, где-то нужна социальная мастерская, а где-то – сопровождение психолога и няня для ребенка.
Например, героиня нашей истории Катя некоторое время прожила в «Теплом доме» — социальном приюте фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Позже фонд нашел для нее новую схему помощи: съемная квартира+няня. Чудесная женщина Лидия прожила с Катей и ее дочкой около года; Катя за это время несколько раз добровольно ложилась в больницу, а между госпитализациями постоянно общалась с психологом.
Конечно, идеально-благополучной историю Кати не назовешь. За прошедшие годы, по разным причинам, она сменила несколько приютов. Хотя контакты с психологом сохранила. Сейчас Катя нашла постоянную работу на телефоне, а ее дочка ходит в детский сад.
Рассказывает Юлия Курчанова:
— Это был долгий путь. Мы с Катей научились видеть ее болезненные состояния, выделять их, растождествляться с ними и понимать, что ей в какой-то момент нужна помощь. Это была огромная работа, которую мы с ней провели, которая помогает ей критично смотреть на саму себя и отличать свои здоровые идеи от нездоровых.
Мы двигались в эту сторону в течение двух лет, и эту работу реально провести, если быть с человеком открытым – взаимодействовать, не нарушая контакта, не обвиняя, не стараясь сильно давить.
Сейчас Катя живет в другом приюте, но, когда у нее было очередное обострение, она позвонила мне, четко назвала признаки. Мы с ней обсудили, к какому психиатру ей обратиться и что дальше делать. Сейчас Катя реально способна быть критичной к тому, что с ней происходит.
Мне кажется, это очень важная сторона работы с мамой, чтобы она понимала, какие стороны ее жизни сохранны, а какие нарушены.
Нынешнюю ситуацию я, конечно, не могу назвать идеальной. Но, наверное, она идеальной быть и не может, всегда сохраняются разные риски. Но то, что Катя до сих пор проживает с ребенком, а ребенку уже четыре с половиной года, — это победа.
