На протяжении последних восьми лет Анна Каретникова каждый день бывала в столичных следственных изоляторах. В составе Общественной наблюдательной комиссии за соблюдением прав заключенных она общалась с теми, кто оказался в тюремной камере.
Выясняла, в чем люди за решеткой нуждаются, и старалась помогать: рекомендовала выдавать людям одежду, предметы обихода, добивалась лечения заболевших, ремонта в камерах, непригодных для жизни, и многого другого.
Мы встретились с Анной Георгиевной уже после того, как она вышла из состава московской Общественной наблюдательной комиссии и получила предложение стать советником по правам заключенных в Федеральной службе исполнения наказаний РФ (название должности пока уточняется).
Она рассказала о своей работе в ОНК, о том, как «попала в тюрьму» и некоторых сторонах тюремной жизни.
«Тюрьма стала моей профессией»
– Я в тюрьме оказалась случайно. Личного интереса к теме у меня никогда не было. Правда, недавно вспомнила, что у меня отец родился в тюрьме. Его мать арестовали, когда она была беременной, и отправили в Казахстан, в лагерь для жен врагов народа. Там папа и родился.
Когда был принят закон об общественном контроле (Федеральный закон от 10 июня 2008 г. N 76-ФЗ «Об общественном контроле за обеспечением прав человека в местах принудительного содержания и о содействии лицам, находящимся в местах принудительного содержания»), меня спросили: пойдете в ОНК? Я согласилась. Тюрьма стала моей профессией только благодаря моему любопытству и любви к нормативной базе.
Но я благодарна судьбе, что последние восемь лет практически прожила в тюрьме. Мои умения помогли нашей комиссии многого добиться. Была создана система нормального взаимодействия общественников и ФСИН. Но теперь все это под угрозой.
Учитывая, что в ОНК Москвы остались всего несколько человек, в чьей порядочности я могу не сомневаться, кто будет защищать права заключенных? Кроме общественного контроля, никаких других способов изменить ситуацию в системе исполнения наказаний нет.
Роль ОНК заключалась в том, что мы были связующим звеном между руководством ФСИН и заключенными. Валерий Александрович Максименко (заместитель директора Федеральной службы исполнения наказаний РФ) так и сказал, когда приглашал меня на работу: «Вы хотя бы расскажете, что в тюрьме происходит на самом деле, где коренится тот абсурд, за который нас ругают». Я согласилась на работу во ФСИН, но с условием, что буду по-прежнему общаться с арестантами.
В тюрьме есть плохие люди, действуют плохие законы, но еще есть вещи, которые ничем, кроме апофеоза идиотизма, объяснить нельзя.
Медицина в тюрьме как бег вверх по эскалатору, который едет вниз
В тюрьме лучше не болеть. Моя коллега по ОНК Зоя Светова писала о заключенном Мухаммеде Кассасе, гражданине Сирии. Он в течение года пытался добиться внимания от врачей, а когда добился-таки, у него выявили рак легких в терминальной стадии. Недавно его, наконец, освободили, заставив помучиться от мыслей о том, что он так и умрет в тюрьме.
За восемь лет в ОНК нам удалось многого добиться для арестантов в плане условий содержания и питания. А вот ситуация с медицинской помощью похожа на бег вверх по эскалатору, который идет вниз.
Недавно в 3-м изоляторе больным ВИЧ выдали просроченные компоненты антиретровирусной терапии. Это просто безумие.
Несколько месяцев из-за бюрократических нестыковок у ВИЧ-инфицированных не брали кровь на статус и не назначали лечения из-за этого. Их жизнь оказалась под угрозой. Однако этих людей в тюрьму посадили, а не приговорили умирать от ВИЧ.
Есть стоматологи, которые зубы отказываются лечить ВИЧ-инфицированным. И подействовать на них нельзя, потому что врач сам имеет право определять план лечения. В частном разговоре такой стоматолог мне говорит: «Я не буду ВИЧовым лечить зубы, потому что зубная пыль полетит мне в лицо, вдруг я заражусь». А официально он пишет: «В соответствии с планом лечения целесообразно зуб удалить, лечению он не поддается».
Надо какую-то работу с медперсоналом проводить, объяснять, что люди с ВИЧ только выглядят, как мы с вами, но наш насморк и их – это разные вещи. Сегодня человек может шутить и смеяться, а завтра умрет.
Во всех медсанчастях московских СИЗО должно по штату работать 420 человек, но не хватает почти четверти. Многие уволились. Зарплата у сотрудников невысокая, социальных гарантий нет.
Уксус и «рагу овощное»
Раньше в рационе арестантов были сплошные маринованные овощи, консервируемые в российских колониях. Они долго хранятся – там огромное количество уксуса. Два года назад их пообещали убрать из рациона, потому что уксус принимать в пищу нельзя.
По одному из приказов можно было заменять одни продукты другими: молоко – сгущенкой, фрукты – овощами, соль – сахаром и так далее. Я утрирую, но замены одного вида еды на другой примерно так и выглядели.
Года три назад мы с коллегой Максимом Пешковым были в СИЗО, спросили сотрудников: «Что будет на ужин?» Нам ответили: «Рагу овощное». Когда рагу привезли, наконец, на корпуса, по которым мы ходили, оказалось, что это смесь из сушеного картофеля и перловой крупы. Нам объяснили, что был осуществлен «ряд замен» и получилось такое «рагу».
После наших многочисленных вмешательств в следственных изоляторах пытаются готовить так, чтобы еду можно было есть. Сейчас можно сказать, что в каких-то СИЗО кормят хорошо, а в каких-то – похуже. Рагу овощное попрощалось с нами.
Битва за одежду
Почему человеку, попавшему в СИЗО, трудно получить чашку, ложку, одежду? Бывает, они отсутствуют на складе. Но проще говоря, один сотрудник забывает передать о нуждах заключенного другому сотруднику.
Два года руководство СИЗО было уверено, что при отсутствии собственной одежды у заключенного, выдавать ее можно только на этап. Но ведь арестанту нужно что-то на себя надевать, чтобы на прогулку выходить, в суд ездить. Люди могли в шлепанцах зимой по улице ходить.
Я нашла приказ № 216, который регламентировал выдачу одежды раздетым арестантам. Там об этапе не было ни слова.
В СИЗО мне говорили: «Одежда выдается только на этап». Я показывала приказ. Мне снова: «Только на этап». Я опять показывала приказ: «Тут написано, что при отсутствии одежды ее нужно выдавать». «Только на этап». Эта грандиозная битва продолжалась где-то полгода и завершилась тем, что со мной согласились. Но это не значит, что одежду начали выдавать.
С августа я просила обойти тех, кому нужна одежда, составить списки и раздать необходимые вещи. Списки составили, но одежды пока все равно нет.
«Отрицательный опыт» тюрьмы
Тюрма «Кресты», внутреннее убранство одиночной камеры. Фото с сайта pravo.ru
Люди выходят из тюрьмы с ненавистью. Тюрьма никого не исправляет. Арестант не может вернуться к жизни таким, каким он был. Он становится другим. Дело даже не в том, вернется он или нет к нормальной жизни. Просто есть вещи, как те, которые Варлам Шаламов называл «отрицательным опытом».
Отрицательный опыт – когда для того, чтобы получить таблетку анальгина, нужно несколько дней стучать в дверь камеры. Отрицательный опыт – год звать врача, чтобы узнать, наконец, что ты скоро умрешь, потому что врач пришел к тебе слишком поздно.
Зачем нужна тюрьма в том виде, в котором она существует? Как институт устрашения? Я не знаю ответа на этот вопрос.
Приспособиться и не сойти с ума в другом мире
Когда человек попадает в тюрьму впервые, это крушение всей его прежней жизни.
Не важно, кем ты был до этого – из одной системы координат ты попадаешь в другую. И ты не сойдешь с ума только в том случае, если сам что-то не сделаешь для того, чтобы этого не произошло. Государство тебе в этом не поможет, не окажет никакой качественной психологической помощи. Государству наплевать на твой шок.
Тебе поможет криминальная субкультура – предложит свой свод правил, как в турпоходе. И по этим правилам ты будешь жить несколько месяцев, полгода, год, три. Субкультура заставит тебя переключиться, отвлечься от прежней жизни. Сейчас ты совсем в другом мире – будь другим.
Субкультура, конечно, заточена, в основном, под то, чтобы выжать из арестанта как можно больше денег, но психологическую поддержку она, тем не менее, предоставляет.
«Я тебя услышал», или Ничего не обещайте
Общественный наблюдатель в камере ничего не должен обещать арестанту. Пожелания ОНК носят рекомендательный характер – не надо об этом забывать. Конечно, можно сказать: «Сейчас тебе принесут ложку, кружку и матрас», но вдруг этого не сделают те, кто обязан, после нашего обращения? Нужно говорить: «Я постараюсь, чтобы вам принесли ложку, кружку и матрас».
Нужно всегда стараться понять, что тебе пытаются сказать и что от тебя пытаются скрыть. Я года три училась этой науке.
Манипуляция – первое, что с нами пытаются проворачивать, когда мы приходим в камеру.
Например: «Нам плохо, нас не лечат, не кормят, врача видели последний раз месяц назад, мы все умрем! Но если нам сейчас принесут телевизор, то жалоб нет».
Это совершенно прозрачная манипуляция – у меня она не вызывает негатива, потому что желания тех, кто пытается манипулировать, вполне естественны. Они хотят не болеть, смотреть телевизор, пользоваться холодильником. Это слышно. Кстати, в тюрьме не говорят «я тебя понял» – там говорят «я тебя услышал».
У меня не было эмоционального выгорания, хотя иногда я ощущала звоночки профдеформации. «Нет у тебя тапочек? Ну и ладно, без тапочек посидишь. Есть более серьезные проблемы – на втором этаже пытают кого-то…», – бывало искушение таким образом проигнорировать интересы человека, нуждающегося в тапочках. Но это неправильно.
Порой сотрудникам нужно по 25 часов в сутках
Бюджет, выделяемый на тюрьмы и колонии, в 2017 году уменьшится на 22%. Урежут расходы на жизнеобеспечение, сократят зарплаты сотрудникам, начнутся сокращения. А если сотрудников станет меньше, то и права заключенных будут ущемляться больше.
Меня иногда упрекают в том, что я защищаю интересы сотрудников. Но представьте – раньше сотрудник выполнял только свои обязанности, а после оптимизации он вынужден работать за троих. Он раньше заявления регистрировал, а теперь таблетки и еду разносит, гулять выводит. Когда все успеть?
Но и проступки сотрудников, совершенные из-за нехватки времени, оправдывать нельзя. Нужно все время ставить себя в положение того, кто сидит в камере. Арестанта не должно волновать, что у инспектора слишком много работы, и что он не успевает всех вывести погулять, помыться или внести в список на визит к врачу. Арестант имеет право на прогулку, баню, встречу с адвокатом, передачу.
Иногда идешь по коридору СИЗО, а они пустые. Там тихо, безлюдно, мигают лампочки, в двери стучат люди, но к ним никто не подходит, потому что просто некому. Умирает там кто-то, заболел – стучать можно долго.
Я как-то подсчитала, что если врач в изоляторе решит посетить все камеры и поговорить с каждым заключенным хотя бы по пять минут, то в сутках ему потребуется 25 часов. И заниматься он будет только обходом.
О бывших сотрудниках – ни слова
Сотрудники СИЗО регулярно сами становятся заключенными. Садятся по обвинению в проносах запрещенного, за вымогательство. За побеги и самоубийства заключенных.
У системы столько предписаний, что выполнить их все невозможно физически. Поэтому оказаться на нарах рискуют все. А если люди понимают, что их за любую провинность могут уволить или посадить, как они будут к своей работе относиться? Кто пойдет работать туда, где от человека ничего не зависит, а еще могут в тюрьму посадить?
Кроме того, у системы есть такая черта: когда сотрудника сажают, о нем тут же все забывают. Был человек – и исчез. Напоминать о нем – это дурная примета, табу.
На моей памяти только один сотрудник СИЗО просил передать бывшему коллеге, оказавшемуся в тюремной камере: «Анна Георгиевна, передайте ему, что мы не верим в то, в чем его обвиняют».
Абсурдные корни зла
Многие абсурдные предписания в тюрьме можно победить. Главное – настойчиво искать корень зла.
Раньше в изоляторы не разрешалось передавать огурцы и помидоры. Нельзя – и все. Но я упорно рыла и нашла документ, который это регламентирует. Правда, без подписей и печати – он много лет назад был разослан по изоляторам, никто не помнит уже, в какой связи, кто и почему запретил помидоры и огурцы в передачах.
Разрешилась ситуация, как только мы указали на абсурдность этого приказа. Так же происходит и с другими вещами, которые в системе заведены случайно, и никто не помнит, зачем. Когда есть возможность спокойно разобраться, откуда они взялись и что означают, все решается. Среди сотрудников тоже есть люди с головами на плечах.
