«Разбор нищих городским присутствием»; фото из «Альбома Московского городского Работного дома».Фото: humus.livejournal.com
Как известно, отмена крепостного права, произошедшая в России в 1861 году, имела далеко не только позитивные последствия. Множество наших соотечественников — ранее, пусть худо-бедно, но присмотренных деревенской общиной, вместе со свободами получили отсутствие каких бы то ни было социальных гарантий. Не имея социального опыта проживания в крупных городах, предоставленные сами себе, они моментально становились обитателями городского дна. Именно эти люди в первую очередь нуждались в поддержке благотворительных институтов — как государственных, так и частных.
Чтобы выявить масштабы и характер бедствия, в 1882 году в Москве провели первую серьезную перепись населения. Среди прочих в ней, в качестве простого переписчика, участвовал писатель Лев Николаевич Толстой. Он вызвался добровольно — чтобы, во-первых, почерпнуть из этого мероприятия новые материалы для литературных трудов, а во-вторых, чтобы помочь нуждающимся словом и делом. Но тотчас передним встал вопрос всех благотворителей — что важнее — получить полные данные и обустроить помощную систему, или…
«Накормить старуху»
Л.Н.Толстой; ок. 1880 г. Фото с сайта bbc.com
Лев Толстой был не только участником переписи — он стоял в ряду ее инициаторов. Еще в самом начале 1882 года он писал в статье «О переписи в Москве»: «Будем записывать, считать, но не будем забывать, что если нам встретится человек раздетый и голодный, то помочь ему важнее всех возможных исследований, открытий всех возможных наук; что если был бы вопрос о том, заняться ли старухой, которая второй день не ела, или погубить всю работу переписи, то пропадай вся перепись, только бы накормить старуху!»
Планы самые благородные: «Я предлагал воспользоваться переписью для того, чтобы узнать нищету в Москве и помочь ей делом и деньгами, и сделать так, чтобы бедных не было в Москве».
Когда же дело дошло до дележа участков, Лев Николаевич выбралсебе один из самых неблагополучных, Проточный переулок и его окрестности. Стоявшие здесь доходные дома могли поспорить с точки зрения нищеты и криминала с легендарной московской Хитровкой, а во многом и превосходили ее. Большинство из них принадлежало к неформальному, и, прямо говоря, преступному, объединению «Ржаная крепость».
Толстой еще не прибыл к месту своей общественной деятельности, однако, антураж уже давал о себе знать. Лев Николаевич писал:
«Спускаясь под гору по Никольской улице, я поравнялся с мальчиками от 10 до 14 лет, в кофточках и пальтецах, катавшихся кто на ногах, кто на одном коньке под гору по обледеневшему стоку тротуара подле этого дома. Мальчики были оборванные и, как все городские мальчики, бойкие и смелые. Я остановился посмотреть на них. Из-за угла вышла с желтыми обвисшими щеками оборванная старуха. Она шла в гору к Смоленскому и страшно, как запаленная лошадь, хрипела при каждом шаге. Поравнявшись со мной, она остановилась, переводя хрипящее дыхание. Во всяком другом месте эта старуха попросила бы у меня денег, но здесь она только заговорила со мной.
– Вишь, — сказала она, указывая на катавшихся мальчиков, — только баловаться! Такие же ржановцы, как отцы, будут.
Один из мальчиков в пальто и картузе без козырька услыхал ее слова и остановился.
– Что ругаешься? — закричал он на старуху. — Сама ржановская козюлиха!
Я спросил у мальчика:
– А вы тут живете?
– Да, и она тут. Она голенищи украла! — крикнул мальчик и, подняв вперед ногу, покатился дальше.
Старуха разразилась неприличным матерным ругательством, прерываемым кашлем. С горы в это время, размахивая руками (в одной была связка с одним маленьким калачом и баранками), шел по середине улицы белый как лунь старик, весь в лохмотьях. Старик этот имел вид человека, только что подкрепившегося шкаликом. Он слышал, видно, брань старухи и взял ее сторону.
– Я вас, чертенята, у!– крикнул он на ребят, направляясь как будто на них, и, обогнув меня, взошел на тротуар».
Сказать, что Лев Николаевич был обескуражен – значит ничего не сказать. Разумеется, он сталкивался с нищетой, но нищетой крестьянской. В тульской Ясной Поляне неимущие и больные, шли к барину на прием. Это была другая нищета, от которой пахло землей, навозом, костром — запахами самой природы.
Увы, город обостряет признаки нищеты. Нищий здесь еще более жалок, еще более несчастен, более неприятен. Его подножный корм — не ягоды и не грибы, а содержимое мусорных отвалов. Он болен, физически слаб, не способен к тяжелому труду. Он обречен, как ни ужасно это слово.
Толстой не ожидал, что все окажется так страшно.
Переписной лист переписи населения Российской империи. Фото с сайта demography.academic.ru
«Косоглазый черт»
«Как только я вошел во двор, я почувствовал отвратительную вонь. Двор был ужасно грязный. Я повернул за угол и в ту же минуту услыхал налево от наверху, на деревянной галерее, топот шагов бегущих людей, сначала по доскам галереи, а потом по ступеням лестницы. Прежде выбежала худая женщина с засученными рукавами, в слинявшем розовом платье и ботинках на босу ногу. Вслед за ней выбежал лохматый мужчина в красной рубахе и очень широких, как юбка, портках, в калошах. Мужчина под лестницей схватил женщину.
– Не уйдешь! –проговорил он, смеясь.
– Вишь, косоглазый черт!– начала женщина, очевидно польщенная этим преследованием, но увидала меня и злобно крикнула: – Кого надо?..
Трактир очень темный, вонючий и грязный. Прямо стойка, налево комнатка со столами, покрытыми грязными салфетками, направо большая комната с колоннами и такие же столики у окон и по стенам. Кое-где у столов за чаем мужчины, оборванные и прилично одетые, как рабочие или мелкие торговцы, и несколько женщин. Трактир очень грязный; но сейчас видно, что трактир торгует хорошо…
В сальной, вонючей кухне и сенях мы встретили старуху, которая бережно несла куда-то очень вонючую требуху в тряпке. Из сеней мы спустились на покатый двор, весь застроенный деревянными, на каменных нижних этажах, постройками. Вонь на всем дворе была очень сильная».
Это все – наблюдения Льва Николаевича. Но он и не подозревал, что в то же время сам является объектом наблюдения. Да не для нищих – то бы ладно – а для своего коллеги, московского литератора, пусть и начинающего.
«Напрасно он взялся за дело»
А.В.Амфитеатров; фото 1890 года. Фото с сайта wikipedia.org
По иронии судьбы — она бывает ох как саркастична — одним из «счетчиков», то есть студентов-переписчиков, приставленных к живому классику (каковым безусловно считался Лев Николаевич) был Александр Амфитеатров. В будущем – выдающийся фельетонист, театральный обозреватель, главный редактор журнала «Современник», один из первейших журналистских перьев России, он уже в то время отличался наблюдательностью и критическим складом ума. От него не ускользнуло то, что осталось за официальными рамками участия Льва Толстого в ржановской эпопее.
Впоследствии Амфитеатров писал: «Должен признаться, что мне крепко не нравилось отношение Льва Николаевича к переписи. Мне думалось, что напрасно он взялся за дело, коль скоро так явно пренебрегает им в самой идее его… Во время ее решительно ничто не обнаруживало в Льве Николаевиче, чтобы дело его затянуло. Напротив, видимо, мучился.
Кроме нескольких ярких бытовых встреч и эпизодов, его ничто не оживляло в переписной работе. Ходил по квартирам мало и неподолгу, скучный, угрюмый и брезгливый. Заметно пересиливал, ломал себя, трудно давалась ему победа над органическим отвращением к новой изучаемой среде…
Толстой ли не знаток народной речи? А с ржановцами он не умел говорить, плохо понимал их жаргон, терял в беседах с ними такт и попадал в курьезнейшие просаки.
Так, одного почтенного ржановского «стрелка» (любопытно, что это ходовое московское слово, обозначающее нищего с приворовкою, оказалось Толстому незнакомо, и он тешился новым речением, как ребенок) Лев Николаевич тихо и конфиденциально, тоном, приглашающим к доверию, спросил в упор:
— Вы жулик?
За что, конечно, и получил такую ругань, что — не знаю, как мы выскочили из квартиры!»
«Много врет, сочиняет болезни и проч.»
А.П.Чехов; фото 1889 года. Фото с сайта wikipedia.org
А в заключении — письмо Антона Павловича Чехова ярославскому поэту Леониду Трефолеву, датируемое 1888 годом.
«На этих днях к Вам явится с моею визитной карточкой подозрительная личность… Это Дмитрий Иванов, крестьянин, 12 лет, грамотный, сирота, беспаспортный и проч. и проч. и проч. По его словам, в Москву он приехал из Ярославля с матерью; мать умерла, и он остался на бобах. Жил он в Москве в «Аржановской крепости» и занимался милостыней. Эта профессия, как Вы и сами заметите, сильно отразилась на нем: он худ, бледен, много врет, сочиняет болезни и проч.
На мой вопрос, хочет ли он ехать на родину, т. е. в Ярославль, он ответил согласием. Сестра моя собрала для него деньжишек и одежонки, и завтра наша кухарка повезет его на вокзал.
Мальчик говорит, что в Ярославле у него есть тетка. Адрес ее ему неизвестен. Если у Вас в Ярославле нет адресного стола, то не найдете ли Вы возможным указать мальчугану те пути, по коим у Вас в городе отыскиваются тетки и дядьки? Куда ему идти? В полицию? В мещанскую управу? Может ли он жить в Ярославле без паспорта? Если нет, то куда ему обратиться за паспортом? Он грамотен и уверяет, что хочет работать…
Если он к Вам не явится, то придется, к прискорбию, заключить, что он вернулся назад в Москву, продал одежду и билет, т. е. надул».
Этот факт, и множество ему подобных, редко бывают известны. Подобными поступками как-то не принято бравировать, их совершают как нечто само собою разумеющееся, да еще и стесняясь, да с приличной долей самоиронии. Адресная благотворительность всегда выглядит симпатичнее системной. Той самой, которой увлечен был Лев Николаевич Толстой, и которая была описана им в трактате под названием «Так что же нам делать?».
