Согласно официальной статистике, два процента населения страны – это лица без определенного места жительства. Трагическая цифра, если вдуматься, потому что почти 3 миллиона человек каждую ночь решают одну и ту же проблему – где они на этот раз будут спать.
У миллионов бездомных россиян в жизни одна радость – забыться
Не впускать!
Проведя несколько вечеров с православным движением «Дом на пути», волонтеры которого кормят бездомных на московских вокзалах, я уяснила из разговоров с их подопечными одну печальную вещь. Горьковские, то есть костылевские ночлежки, где скиталец в мрачные времена царской России мог рассчитывать на крышу над головой без кучи обязательных справок, сегодня – недостижимая мечта. А самые немилосердные из социальных приютов – московские.
Стою перед одним из таких – центром социальной адаптации «Люблино». Он рассчитан на 450 мест и считается самым большим в столице. Здание обнесено забором, на КПП сидят два охранника, рамка металлоискателя, рации. На столе перед ними кипа отсканированных фотографий с грифом «Не впускать!» Не иначе клиенты проштрафились за нарушение режима или поскандалили с администрацией – с этим в «Люблино» строго и карается отлучением. Фото не в стиле «их разыскивает милиция», а портретные. Специально, что ли, фотографировали? На другой пачке таких же фото надпись: «Выписаны!» И эти люди сюда больше никогда не попадут, пусть даже будут очень нуждаться – по два раза одним и тем же в этом приюте не сочувствуют.
Выясняется, что без разрешения замдиректора «Люблино» Валентины Рагимхановой меня за забор не пустят, так как «у них режимный объект». А замдиректора на совещании у директора, поэтому ждите. На улице холодно, пошел дождь. Вместе со мной конца совещания ждет тихий бомжик. Он пытается что-то о себе рассказывать, но перебитая челюсть делает его речь абсолютно невнятной. С улицы на территорию заходят постояльцы, некоторые из них – из магазина: через пакеты просвечивают хлеб, консервы, туалетная бумага. Охрана тщательно досматривает поклажу, но никто не ропщет.
Час ожидания, мы с бомжиком все стоим… Наконец меня зовут к телефону, чтобы сообщить: без разрешения начальника отдела помощи бездомным департамента соцзащиты правительства Москвы Пентюхова разговаривать не будут. Пытаюсь взывать к добрым чувствам, говорю, что очень замерзла, но Валентина Борисовна жалости не ведает. Еще 15 минут переговоров с Андреем Пентюховым – результат тот же: «Я вас лично не знаю, пришлите запрос из редакции». Впечатление, что пытаюсь пройти в тюрьму, а не в приют.
Зона строгого режима
Приходится информацию о «Люблино» собирать, перехватывая людей за ближайшим углом. У многих в разговоре то и дело проскальзывало: «Как на зоне». Особенно были эмоциональны женщины: «Помогают выправить паспорт, пенсию, но за это цыкают на нас, рыкают, бесконечные окрики – сюда не ходи, здесь не сиди, это не делай, да как ты смеешь так вольно разговаривать, кланяйся в пояс, что тебя сюда взяли…. А что мы, убили кого? Или ограбили?»
У мужчин эмоций, как водится, меньше, а конкретики больше. Рассказывает один из них (из-за возможных репрессий их имена опустим):
– Вчера мой сосед опоздал на вечернюю поверку, и его отчислили, не пустили назад. Я живу на этаже, где находится общежитие. Здесь в комнатах по 12–15 человек, двухъярусные нары, то есть кровати. Правда, есть кухня, где с разрешения администрации можно себе что-нибудь приготовить. Мыться – тоже по разрешению. В одиннадцать вечера свет отключают. Под нами этаж, где лежат совсем больные. А на самом верху – гостиница, там по двое в комнатах. Говорят, это поощрение за примерное поведение.
Еще одно свидетельство:
– Везде стоят видеокамеры. Иногда бомжи начинают ругаться между собой, все же нервные. Если долго не успокаиваются, охрана пристегивает их наручниками к батарее рядом с постом. И медсестру позовут, та сделает усмирительный укол. Чтобы попасть в приют, я три дня подряд ходил в санобработку на Курском вокзале. Там дезинфектор нажимает кнопочку в полу, и на вас брызгает едкая дрянь, от которой зудит кожа. Без справки санобработки не берут в приют, а она действительна только один день. Если не успеваешь заселиться вовремя, иди снова к дезинфектору.
Еще один очевидец:
– Кормят два раза в день, но не всех. Плохо себя ведешь: проносишь спиртное, скандалишь – оставляют без ужина. Я получаю пенсию по инвалидности, поэтому могу что-то купить в магазине. Слышал истории, что в приютах пенсии отнимают, но со мной такого не случалось. Те, кто называет здешние порядки тюремными, просто не были в тюрьме. Я там шесть лет провел. Приют – детский лагерь после этого.
Брат похоронил брата
Координатор движения «Дом на пути» Анна Федотова, услышав, как я не попала в «Люблино», говорит:
– С таким же скрипом они и бездомных принимают. Гоняют за справками в ДЕЗ, милицию, еще куда-то. А именно этого те панически боятся. Поэтому и выпадают из жизни, что не настроены на борьбу за свои права. Им же нравятся крепкие духом, да еще чтоб не врали. Жалуются нам: «Мы ему помогали, а он нас обманул!» То есть психологии бездомного совсем не понимают. Но самая большая проблема столичных приютов – берут только москвичей. К нам вечером приходит человек, его ограбили. На улице он ночевать не умеет, но устроить его в приют невозможно. Во-первых, в 6 вечера все они наглухо закрыты. Хоть умри под воротами – не откроют. А уж если узнают, что приезжий… Умоляем, звоним Пентюхову, но срабатывает редко.
– Чтобы устроить бомжа-немосквича в столичный приют, надо много усилий, – подтверждает фельдшер Центра помощи бездомным на Курском вокзале Галина Долженкова. – А человек вышел из больницы, точнее, его выпихнули оттуда. У него была сломана челюсть – раз, черепно-мозговая травма – два. Ему бы еще где-то полежать несколько дней, прежде чем ехать домой на электричках или в товарняках. Не берут. Нужны элементарные богадельни.
Католический приют ордена матери Терезы в Измайлово – именно такое место. Его настоятельница матушка Лилия принимает всех, независимо от гражданства и вероисповедания. Вот только места у сестер совсем мало. «Несколько дней жил рядом, ждал, когда койка освободится», – вздыхает седобородый Николай. История Николая – типичная для людей его положения: украли паспорт. Когда стал восстанавливать – послали запрос в Курганскую область. Оттуда ответили, что такой человек умер. Оказалось, брат Николая, чтобы целиком завладеть их домом, похоронил вместо него кого-то другого.
…Один из самых знаменитых греков Эврипид говорил, что плакать надо не тогда, когда человек умирает, а когда он рождается, поскольку его ждут большие страдания. Глядя на бездомных, от этой мысли не отвязаться.
Татьяна ФИЛИППОВА
