…еще не позабыв, что мы – ваши дети,
вы про нас говорите: в семье не без урода…
мы – нарост на вашем теле,
но пока что мы не сели.
вы нас очень не хотели,
мы вас тоже не хотим!
(песни 80х)
С Андрюшкой я познакомилась в психушке, куда интернат его направил для профилактики побегов и забыл на 8 месяцев. Ему было 14 лет, но выглядел он намного младше. Мальчишка вышел и сразу обнял меня. Расспрашивал о брате, показывал свои рисунки… В больнице он научился писать, читать и считать, и, когда его выписали, взяли сразу во второй класс, а после летних каникул перевели в пятый. Вот такой он умный!
Осенью поругался с завучем, она пригрозила посадить его в третий, он вскипел и рванул в Москву, под платформу, к старшему брату. Мы часто виделись и много разговаривали, но вытащить его было трудно – он боялся снова загреметь в психушку. К тому же одна девочка взяла его на слабо – и он стал колоться.
Приходил ко мне домой на день рождения, принес нательную иконку Божией Матери Семистрельная. Он всегда в каждом храме искал такую икону – свою любимую.
Андрюшка сильно похудел, про таких говорят: одни глаза, ходил полуголый – в тонких трениках и курточке на голое тело. Всю зиму. Ему ничего не нужно было – кроме «бутора». Тем более, что детям его чаще продают – аптекарям спокойнее. Он и ел, когда я заставляла, и то не каждый день. Понимал, что плохо, остановиться не мог. Попросился в Екатеринбург, в реабилитационный центр «Города без наркотиков», там не взяли – 15 лет, 2 класса, куда его. Решили попробовать в Питер, рванули – и там не взяли – несовершеннолетний. Вернулся под платформу, колоться.
Весной не хватило на бутор, и он, с отчаянья, прямо у аптеки, вырвал у кого-то мобильник…
Сейчас в психушке – четвертый месяц, ждет суда. Езжу к нему (два часа в один конец), а тут лечащий врач выступила: Вы ему никто, отдали передачу и валите!
Все равно в четверг поеду.
Максик сбежал из интерната в 13, и сразу попал к нам, на Курский. Горячая голова – отец у него грузин. Мама от передоза умерла, папа шестой год сидел. Пацан высокий, красивый, но все звали все чуркой, обливали мочой. Мыкался-мыкался, пригрелся у одной парочки наркоманов – Медузы и Большого Макса. Жили на чердаке сталинского дома напротив вокзала. Стрелял деньги на бутор прямо у аптеки – на всю компанию. Максу хорошо подавали. Но все-таки он решился в Екатеринбург – попробовать. Договорилась с интернатом, он меня туда проводил, а сам схоронился в кустах. Минут сорок я оформляла документы, вышла – его нет. Бегала, искала – нет нигде. Пошла в милицию.
– Беспризорника не видели?
– Много у нас таких.
– Где поискать можно?
– Да где-нибудь с пакетом сидит.
– Он не дышит, он колется.
– Значит, где-нибудь ширяется.
– Где, например?
– Ну, если поближе – на Пушкинской, там мак варят в каждом дворе.
Не нашла. Искала неделю, каждый день, везде, даже на его чердак лазила – по шахте лифта, страшно. И вдруг его встретил один знакомый, участник движения, на Павелецком, поздно вечером. Примчалась, взяла билеты в первый же поезд, поехали этой же ночью в Екатеринбург.
И так его там хорошо встретили, и учился хорошо, и с ребятами там все нормально было, да сманил его один местный пацан, сбежали и жили в Тагиле. А когда его поймали, отправили домой – папа из тюрьмы вышел, затребовал сына.
Сейчас Максик живет с теми же «друзьями» и там же берет бутор, только ему уже четырнадцать и никуда не хочется.
С Володей мы познакомились два года назад. Застенчивый паренек самой деревенской наружности.
Жил под платформой, потом пропал. Через полгода поползли слухи, что у него СПИД… Появился еще через пару месяцев. Зима, стужа, на нем джинсовка на рыбьем меху на голое тело. Еда, как на грех, задерживалась.
Пошли в подъезд дома напротив, там жила моя подруга, она нас запустила. Стояли у батареи, грелись. Она вынесла нам две чашки чая, потом куртку на Вовку, потом шапку и шарф. Счастье!
Его пробило: тетя Таня, помогите мне лечь в НАН (детская наркология в Москве, куда берут беспризорников)!
-Нужен хоть какой-нибудь документ, что ты за человек, Володька.
Он дал телефон бабушки. Она долго недоверчиво меня расспрашивала, обещала дать копию паспорта. Поехала к ней на окраину Москвы, долго ждала ее на ледяном сквозняке. Она появилась неожиданно и так же неожиданно отказалась мне дать копию паспорта, зато дала телефон отца.
Отец не сразу смог встретиться, но копию паспорта привез, и я взяла парнишке в Комитете Здравоохранения направление, да Володька снова пропал. Пока родные решали, кто будет мне копию паспорта давать. Бабушка мне названивала еще несколько месяцев – каждый день, по часу рассказывала, что за сволочь отец, как он угробил Володькину маму. Один раз я не выдержала, отшила.
Володька появляется раз в несколько месяцев, ему все хуже. Последний раз пришел весной в свой день рождения, надеялся, что мы подарим ему нательный крестик. Крест я купила позже, но Володю так и не встретила. Говорят, он умер.
В начале весны мне позвонила взволнованная незнакомка, сказала что неподалеку от своей работы часто видит одного мальчика, бледного и хромого, как ей кажется, совсем больного. Он неохотно идет на контакт, но все же с ней общается, и даже, кажется, ждет.
Приехала, встретилась с ней, нашли его через час. Ходит согнутый, хромает. Капюшон, белое лицо, синяки под глазами. На вид – лет тринадцать. Семью потерял лет семь назад. От ларька не отходит, а я со своими расспросами мешаю ему настрелять нужную сумму денег. За ним наблюдали два мальчика постарше. Не стала его раздражать, купила лекарства, бинты и поесть, уехала. Вернулась через неделю – все то же.
Помолитесь о них, православные!
