«Куда ехать, если дома идет война?!..»

О положении беженцев в России, помощи им рассказывает Валенс Манирагена, председатель правления Санкт-Петербургской региональной общественной благотворительной организации по оказанию помощи руандийцам, ищущим убежища, «Ичумби», члена Межрегиональной Сети «За преодоление социальной исключенности».

– Расскажите о себе, как Вы оказались в России?
– Я родился в Руанде, в 1964 году, в обычной крестьянской семье. В 1970 году я поступил в начальную школу. Далее была средняя школа, ее закончил в 1984 году. Еще во время учебы в выпускных классах надо было подать заявку в наше Министерство образования о желании продолжить обучение – либо в Национальном университете, либо за рубежом. Во втором случае, если заявка удовлетворялась, наше государство оплачивало и билет, и стипендию. В обращении можно было указывать три направления – я выбрал медицину, архитектуру и прикладные науки. В итоге, меня направили изучать вычислительные машины и системы. Так в 1984 году я приехал учиться в СССР, в Ленинград, на Подготовительный факультет Политехнического института.

Из нашего класса в СССР попали три человека. Один получил медицинское образование в Московском университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Сейчас живет в Сенегале, как беженец. Другой учился в Ленинградском университете. В 1990 году закончил, поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую, стал собираться домой. Это было в начале 1994 года. Я, уже закончив образование в СССР и находясь в это время в Руанде, писал ему, чтобы он подумал, прежде чем ехать, так как у нас в это время уже, можно сказать, началась гражданская война. Но он посчитал, что раз срок его учебы закончился, то он должен вернуться. В марте 1994 года он приехал, а 6 апреля убили нашего президента и началась резня… В этом же году, к сожалению, этого моего одноклассика убили. Это произошло в Заире.

Я проучился в ЛЭТИ с 1985 по 1991 год, в феврале защитился, а в марте уехал на родину. Два года проработал нормально, а потом началась война…

В июле 1994 года на самолете российского МЧС, который привозил помощь беженцам, наша семья (у меня жена – русская, и двое детей: младшей дочке тогда было всего два дня), вместе с семьями других российских граждан, которые там оказались, вернулся в Россию.

Когда мы вернулись в Россию, то у моей жены возникла проблема – уезжая в Руанду, она выписалась полностью и потеряла прописку. Мы обратились в ФМС: жена хотела получить статус вынужденного переселенца, но ей отказали, и она подала в суд, а я получил справку, что обратился в ФМС, чтобы получить статус беженца.

Жена уехала к родителям на Украину, а я остался в Петербурге – жил у друзей. Стал работать – копал траншеи для телефонных линий. Работа физически довольно тяжелая, к тому же давало знать пулевое ранение в плечо…

– При каких обстоятельствах Вы были ранены?

– Это произошло в Руанде, во время столкновений между Патриотическим фронтом и государственными войсками. Мы вместе с соседями, друзьями держались вместе – было просто смертельно опасно выходить на улицу. И вот когда продукты заканчивались, я совершал вылазки. В одну из таких вылазок меня и подстрелили, так как недалеко находились позиции Патриотического фронта. Было ощущение сильного удара, но добрался до дома, где меня сразу положили. Лекарств, врачей не было – лечили только народной медициной. Выходили.

– Как складывалась жизнь в Петербурге?

– Мой друг Теодор, ныне секретарь правления «Ичумби», в 1994 году случайно познакомился с предпринимателем, который искал специалиста по компьютерам. Я подошел. Наладил работу их офиса. И на этой работе мне фантастически повезло – бухгалтер этой фирмы прописала меня к себе. Правда, нормальных документов у меня все равно не было – был документ от ФМС, который продлевался каждые 3 месяца. Я туда регулярно ходил, через три месяца и мне ставили печать на свидетельство, в котором было написано, что я к ним обращался. Таким образом, единственный мой документ – то свидетельство, под таким-то номером. Где-то оно еще сохранилось у меня.

Даже инспектор, которая вела меня в ОВИРе, не понимала и возмущалась, почему мне не выдают нормальный документ и заставляют каждые три месяца приходить. Очень хороший человек – она очень по-человечески ко мне относилась. Мне очень с ней повезло. Я вообще довольно везучий человек.

– С правами, социальной помощью какие-то были проблемы?
– Когда у меня появилась прописка и я официально устроился на работе, у меня все стало нормально. Тогда, в 1994-1995 года, законы были довольно либеральные, и я, без визы, мог уехать в другой город, чем и воспользовался – поехал на Украину, к семье. К этому времени мне уже удалось кое-что заработать, и я хотел это отвезти семье. Однако на границе – сначала на российской, потом на украинской – я расстался со всеми своими деньгами. Пришлось откупаться, чтобы дали разрешение проехать, так как, по мнению сотрудника миграционной службы – сначала российского, потом украинского, с моим документом я не имел права проезжать. И обратно, побыв с семьей несколько дней, я уже добирался на деньги тещи.

В 1996 году мы с женой купили дом в городе Новосокольники, в Псковской области. Семья переехала туда. И я там зарегистрировался.

Проблемы с документами были. В 2005 году, когда я обратился по одному вопросу в ФМС, меня спросили, а был ли я когда-нибудь беженцем? – при том, что я регулярно в связи с этим посещал ОВИР в середине 90-х, и так бы и ходил неизвестно сколько, – в конце концов, мое свидетельство просто перестали продлевать.

Но мне опять повезло. Я ведь и из Руанды приехал без паспорта, и в посольстве мне долго не хотели выдавать документ. И в милицию обращался, чтобы мне выдали хоть какой-то документ, но не получил. И я подумал, что поскольку я женился в 1993 году на гражданке России, то по Закону о гражданстве имею право на получение гражданства, и подал в суд. Правда, когда уезжал из Руанды, не взял с собой оригинал свидетельства, а только его копию. Но в 1998 году мы с женой все равно выиграли дело – суд признал, что мы состоим в браке. В 2000 году – не без проблем, так как в Псковском ОВИРе, по месту регистрации моей жены, не хотели поначалу принимать документы, – я получил сначала вид на жительства, а потом паспорт гражданина России. Мне повезло – сейчас, по новому закону о гражданстве, такое уже невозможно. Сейчас надо получить разрешение на временное пребывание, потом вид на жительство, и так далее.

– Как и для чего была создана ваша организация?
– Еще с Руанды у меня был опыт предпринимателя – мы с друзьями в 1992 году создали там свой кооператив по обучению компьютерной грамотности, ремонту техники. Тогда еж создали среднюю школу, которая до сих пор работает. Еще была идея создать фонд помощи детям-сиротам. То есть идея создания негосударственной организации была мне близка. И уже в России с друзьями, которые были здесь, учились, но не уехали, в 1996 году мы создали «Ичумби», что в переводе обозначает «кров», «убежище», – организацию, которая поможет нам помогать друг другу, защищать нас.

В создании «Ичумби» нам большую поддержку оказала «Ночлежка». Именно там мы познакомились с Игорем Карлинским, который помог нам правильно оформить все документы, и с юридической стороны мы прошли регистрацию без проблем.

По соглашениям об образовании, иностранцы, которые закончили учиться, должны были уехать на родину. Но куда ехать, если дома идет война?!.. И где им здесь жить, ведь права на студенческое общежитие у них нет?! И где им работать, если нет прописки?!.. Ведь когда я, например, работал на рытье траншей, то это же было нелегально, по знакомству. При работе в таком статусе и получаешь меньше, и требовать ничего не можешь.

В 1996 году мы написали обращение во все ВУЗы, где учились наши земляки, описывали ситуацию, которая в этот момент была в Руанде, и нам пошли навстречу – ребята получили и бесплатную аспирантуру, и бесплатную ординатуру, и это давало им еще возможность оставаться в общежитии. Одно дело, когда ты идешь один и описываешь свою личную ситуацию, и другое – когда ты обращаешься от имени официально зарегсрированной организации.

К нам даже стали обращаться за помощью, содействием беженцы из Конго, где тоже началась гражданская война. В 1999 году мы распределяли гуманитарную помощь от Диаконического совета, и к нам даже обращались беженцы из Чечни.

– Чем Вы занимаетесь кроме общественой работы?
– Когда я в 1994 году вернулся в Россию из Руанды, в ЛЭТИ меня еще хорошо помнили, и ректор предлагал мне помощь. Но я тогда находился в состоянии сильнейшего стресса и не смог ничего ему ответить. А в 1997 году я поступил в аспирантуру, которую закончил, и с 2001 года работаю преподавателем.

– Можно ли назвать способ решения Ваших проблем типичной для беженца?
– Отмечу, что существует масса недочетов, несоответствий между существующими законами и выполнением их на практике. Кому-то предоставляют жилье и помощь – особенно бывшим российским гражданам, которые возвращаются в Россию в статусе беженца. Кому-то помогают родственники, готовые их принять. А кому-то ведь просто не получить статус беженца. Мне известны случаи, когда люди в течение 12 лет не могли добиться своего – чиновники отказывались дать такой статус, ссылаясь на постоянные изменения в законодательстве, и так далее. Из моих знакомых руандийцев только двое получили статус беженца нормально, а троим пришлось идти в суд.

Человек, получивший, например, разрешение на временное проживание, по закону имеет те же права, что и гражданин России, за исключением права участвовать в выборах. Но сами чиновники признают, что этот закон, как они сами говорят, не обеспечен. Например, должны предоставить жилье, но перед тем, как дать статус, спрашивают, есть где жить… Свободного жилья-то нет.

– Какую помощь помимо правовой, консультационной, гуманитарной помощи оказывает «Ичумби»?

– Важную роль для людей, оказавшихся в отрыве от своей культуры, играет психологическая помощь. В нашем ансамбле, где мы танцуем наши традиционные танцы, играем на барабанах – мы таким образом осуществляем арт-терапию – снимаем стресс.

Еще «Ичумби» пытается оказывать помощь в организации своего дела. Например, помогали получить грант от Верховного комиссара ООН на создание птицефермы, через Диаконический совет – на выращивание картофеля. Но тут столкнулись с общими проблемами малого бизнеса в России.

Я думаю, что если бы Россия хотела решить проблемы беженцев и при этом свои проблемы, то она могла бы предложить им какое-то жилье, необязательно в городе, и дать им возможность там нормально работать и жить, что имело бы только обоюдный положительный эффект. А так, когда людей держат в неведении относительно их дальнейшей судьбы, каждые три месяца надо ходить продлевать справку, а потом через несколько лет еще скажут, что вы не соответствуете статусу и должны уехать…

– Как бы Вы оценили ситуацию с толерантностью в России?
– Тема, конечно, актуальная. Толерантность и права человека – это сейчас модные темы. И поэтому об этом говорят, что, конечно, хорошо.

На своем опыте я убедился, что в России люди в большинстве своем толерантные, терпимые к другим национальностям, к людям другого цвета кожи. Я ездил в Псковскую область, в деревню, и стоило мне начать отвечать на вопросы местных жителей на русском языке, как сразу уходила какая-то напряженность. Меня признавали за своего.

Но есть нетолерантная система, люди, которые определяют параметры этой системы. Когда я обращался за статусом беженца в 1994 году, то чиновник в миграционной службе, в Москве, сказал мне, что я это делаю для того, чтобы получить материальную помощь от ООН, которая тогда была 50 долларов, а у него самого зарплата меньше. И ему была совершенно не интересна реальная причина моего возращения в Россию, от чего я бегу… Для него, мое желание получить статус беженца – это такой мой способ решить материальные проблемы. И это был чиновник высокого ранга – понятно, что его подчиненные будут думать так же, как он.

В обществе ситуацию нельзя назвать однозначной. В 2003-2005 годах неоднократны были случаи убийств именно по национальному, расовому признаку. Я думаю, что кто-то все это организовывал специально. Проводилась кампания по убеждению определенной части общества, что им плохо потому, что виноваты мы – приезжие, беженцы, мигранты, и так далее. И происходили убийства, и наказывали исполнителей, но я не убежден, что виновен только тот, кто убивал. Есть организатор, который ушел от ответственности.

Сейчас определенное затишье, но, на мой взгляд, именно затишье, то есть видимое спокойствие. Хотя в этом году было несколько нападений на африканцев – просто об этом уже не говорят.

А вот про убийства азербайджанцев, киргизов, про которые можно услышать по радио или по ТВ, говорят, что это они между собой. Нет доказательств, что это не так, но у меня некоторое недоверие. Возможно, что особое внимание к таким преступлениям – способ отвлечения общества от чего-то другого. Это же многократно испытанная практика манипулирования общественным сознанием.

– «Ичумби» входит в Межрегиональную Сеть «За преодоление социальной исключенности». В чем значение такого сотрудничества?
– Беженцы – тоже социально исключенные, в том числе могущие быть и бездомными, поэтому тема преодоления исключенности нам очень близка. Сеть – для нас также инструмент доведения до общества, до властей информации о положении людей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации. Чтобы при разработке соответствующих законов, учитывалась их ситуация, были созданы реальные, эффективные способы решения проблем. Хотелось бы понимания, что человек, который хочет остаться жить в другой стране, имеет на это реальные, а не какие-то корыстные причины. Если в Декларации по правам человека записано, что человек имеет право покидать свою страну, то должны быть условия и реально работающие механизмы для того, чтобы его принять в другой.

Вопросы задавал Алексей Варсопко

Источник: Межрегиональной Сети «За преодоление социальной исключенности»