Он мечтал стать летчиком, а воевал пулеметчиком, выучился на юриста и экономиста, а карьеру после работы в госплане и в секретных органах продолжил сторожем, был коммунистом, а стал диаконом.
Диакон Николай Петрович Попович, один из трех уцелевших фронтовиков Московской епархии Русской православной церкви. Этот клирик московского храма Спаса Нерукотворного Образа на Сетуни имеет боевые награды и весьма необычную биографию.
– За что вы получили свой первый орден, отец Николай?
– На фронт я попал в семнадцать лет. Мечтал воевать летчиком или танкистом, но пришлось командовать пулеметным расчетом. С боями прошел Белоруссию, Польшу. При форсировании Немана особых плавсредств не было, переплывал кто как мог. Я погрузил пулемет в лодку и переправился на противоположный берег. Там в песке мы окопались, чтобы отбиваться от немцев. И отбились. За это и получил орден Красной Звезды. Потом наступление продолжилось. Я был тяжело ранен. Лечился сначала в польском госпитале, потом в Каунасе. А перед своим последним боем я надел каску. Обычно мы их не носили, потому что они были тяжелые. Использовали пилотки. А тут гляжу, валяется новенькая каска – ну я ее и надел. Видно, это был перст Божий. Ночью немцы пошли в атаку на наши позиции. Я начал стрелять – и вдруг почувствовал страшный удар. Потерял сознание и пролежал до утра, истекая кровью. А утром меня подняли санитары. За глоток воды я, наверное, тогда отдал бы все. Позже, когда я стал верующим и узнал из Евангелия о страданиях Иисуса Христа на Голгофе, то, прочитав Его слова, произнесенные на кресте: «Жажду», – я заплакал. Потому что вспомнил, как хочет пить человек, истекающий кровью. Но у меня-то это было недолго, а у Господа длилось два дня. И я думал – какая же это была мука жажды! Меня это потрясло. Господь на кресте попросил попить, а ему дали уксус.
В госпитале я сказал врачу, что надел каску за час до боя. Он посмотрел на меня и сказал: «Видно, Коля, за тебя кто-то сильно помолился в ту ночь. Иначе ты бы здесь не лежал». В общем, мне сделали операцию. Но ранение было тяжелое. Отнялись левая рука и левая нога. Они у меня и сейчас слабые. Называется: остаточные явления полного левостороннего паралича. Из госпиталя нас вывозили на самолетах «У-2». Помню, радовался – все еще бредил авиацией. Руку и ногу отняло, а я радуюсь! А когда полетели, то нарвались на «мессершмитта». Как он нас не сшиб – не знаю! Это чудо. Наш летчик полетел буквально по макушкам деревьев. И поскольку скорость у «мессера» большая, а у «кукурузника» маленькая, то мы каким-то образом проскочили. В конце концов приехал домой инвалидом Отечественной войны второй группы.
– Как вы пришли к вере?
– У человека бывает два рождения. Отец мой был дворянин, офицер. Дед и прадед по отцовской линии – тоже офицеры. Прадед принимал участие в освобождении Болгарии от турок и воевал под Плевной. С маминой стороны было представлено духовенство, поэтому начальное воспитание я получил очень хорошее. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, отца арестовали и расстреляли. Потом – война, юридический институт (нынешний юрфак МГУ), экономический институт и геологоразведка в Якутии. В этот период я был абсолютно уверен в правоте марксизма-ленинизма. Однако после ХХ съезда партии произошло крушение этих идеалов. Я, тогда уже член партии, сам читал письмо Хрущева к съезду и был им потрясен. А когда приехал в Якутию и узнал, что там похоронены десятки тысяч невинных людей, полностью изменил свое отношение к марксизму. Вернувшись из Якутии, трудился в Госплане РФ, на секретной работе в Комитете оборонной техники, в Комитете по труду и зарплате. Постепенно началось мое разочарование во всех партийных идеалах.
Я видел, как все стремительно обессмысливается. При Хрущеве, несмотря на всю его «оттепель», возобновились гонения на церковь. А это был, между прочим, реальный показатель того, что никакой настоящей свободы в обществе так и не наступило. Не может быть свободным государство, где заколачиваются храмы и преследуются верующие, где вновь распинают Христа.
Потрясли меня события в Венгрии и Чехословакии. Наконец, в 1968 году я сдал свой партийный билет. На этот шаг меня благословил мой духовник – почивший протоиерей, профессор Московской духовной академии Александр Ветелев. Слава Богу, репрессии меня миновали. А могли запросто посадить в сумасшедший дом, ведь у меня было ранение в голову. Кому ж, как не «сумасшедшему», могла прийти идея в голову сдавать партбилет? Но Бог миловал. Я оставил светскую работу и в 1970 году ушел в церковные сторожа.
Встреча с духовником и стала моим вторым, духовным рождением. Отец Александр, удивительно эрудированный человек, раскрыл мне глаза на красоту православия, которое уже две тысячи лет хранит учение Христа в неповрежденной целостности и чистоте. Считаю, что родился по-настоящему только тогда, когда стал православным христианином. Я был потрясен тем, что увидел в христианстве. Появилась точка опоры, долгожданная доминанта. Стало наконец ясно, что такое человеческая история, во имя чего приносились наши жертвы, открылся подлинный смысл жизни, феномен смерти и бессмертия. Все стало на свои места. А когда я глубже ознакомился с учением церкви, то понял, что она, как говорил апостол Павел, – «столп и утверждение Истины» (1 Тим. 3, 15). Не осталось больше никаких сомнений в бытии Божием.
– Скажите, а как относится церковь к войне в свете заповеди «не убий»?
– «Не убий» – заповедь универсальная. Но полное ее выполнение, увы, невозможно из-за несовершенства общества, в котором мы живем. Поэтому приходится соотносить планку этой заповеди с категориями «справедливости» и «несправедливости». Есть войны агрессивные. Это война Германии с СССР, Америки – с Вьетнамом и Ираком, СССР – с Финляндией и Афганистаном. Несмотря на численное превосходство противника-агрессора, он как оккупант обречен на поражение, потому его цель изначально захватническая, богопротивная. Вспомните, как маленькая Финляндия в 1940 году самым невероятным образом отстояла свою независимость.
Но вот что важно отметить. Конечно, когда на Россию шел немец, он был убийцей, так как самочинно вступил в пределы чужой страны, чтобы силой захватить ее народ. А когда в наступление шел русский солдат, то он был освободителем, так как защищал свою землю и свой народ. Однако Святая православная церковь считает, что даже и освободитель с точки зрения высшей правды все равно нарушает заповедь «не убий». Это очень хорошо выразил Александр Сергеевич Пушкин, чей творческий гений испытал огромное благотворное воздействие со стороны православия. В поэме «Полтава» есть удивительно точные по своей верной духовности строчки:
«Но близок, близок миг победы.
Ура! Мы ломим; гнутся шведы.
О славный час! О славный вид!
Еще напор – и враг бежит.
И следом конница пустилась,
Убийством тупятся мечи…»
Да, когда борьба с врагом является вынужденной и необходимой защитой, она освящается Богом и церковью. Но когда ты преследуешь убегающего противника и повергаешь его ударом меча в спину – это уже убийство. Так что война – это совершенно особая реальность. Чтобы понять, кто в ней прав, а кто виноват, нужна высшая, библейская мудрость. И эта мудрость в лице Святой церкви утверждает, что убийство убийству – рознь. Вынужденное убийство, то есть когда ты убиваешь, чтобы предотвратить еще большее по масштабу насилие со стороны врага и дальнейшее разрастание зла, рассматривается церковью в плане духовном совсем по другим меркам, чем, скажем, кровавые действия убийцы-насильника и агрессора. Это всегда надо иметь в виду.
Тем не менее до революции, по требованию той же церкви, русские солдаты, вернувшиеся с поля брани, обязательно проходили исповедь и получали от священника епитимью. Хотя они и были самоотверженными героями-защитниками, ибо ценой смертельного риска выполняли другую заповедь: «Нет большей любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.,15,13).
А то что убийства не должно быть вообще – ну что ж, это самый высокий идеал. Прийти к нему в земных условиях пока что, увы, не получалось. Но, безусловно, к нему надо стремиться.
– Как же понимать выражение «христианин – это воин Христов»?
– Действительно, каждый христианин всегда находится как на войне. Только поле битвы – внутри самого человека, в его душе. Непрекращающаяся борьба со страстями, борьба жестокая, не на жизнь, а на смерть. Православная церковь сохраняет верность Писанию, в котором отражены вечные истины. Ведя свою духовную брань, она продолжает свое шествие через бушующее житейское море к берегам спасения.
Ходанов Михаил
