Вот чем хорошо жить в Церкви долго и встречать Пасху год за годом на протяжении нескольких десятилетий.
Есть годы, когда ты думаешь, что качество встречи Пасхи зависит от того, насколько качественно ты провел Великий Пост.
Есть годы, когда ты думаешь, что качественно провести Великий Пост – это не есть ничего скоромного, или ходить на большее количество служб, или больше читать Писание, или усилить молитву за других, или делать добрые дела. Или не ругаться (ага, стиснуть зубы, но не ругаться, не ругаться!). Или еще какая борьба со страстями.
И всякий раз, год за годом, десятилетие за десятилетием, вылезает это смешное маленькое «я», которое что-то там делает: не ест вот этого, читает Библию, старается, выпрыгивает вон из кожи, или, наоборот, сидит и бездельничает. Но каждый год всего этого как было недостаточно, так и есть. На этом, кстати, отлично строится неоригинальный фундамент раздражения против церковной жизни как таковой («стараюсь, стараюсь, а всё мало, так, может, и не стоит?»). К счастью, присутствие в жизни Бога Живого здорово и радикально меняет ракурс таких размышлений.
А иные годы сидишь как у разбитого корыта: я же старался, и всё зря. Где обещанный «профит» вроде плодов Духа, вынь, Господи, да положь плоды-то за мои старания! Иные годы перестаёшь делать хоть что-то – потому что толку-то, все равно Пасха настанет, но радости в этом тоже, как оказывается, ровно никакой: словно ты обманул учительницу, которая тебе все равно поставила «пять».
В этом году у меня был новый опыт: поститься по «диете пророка Исайи» («раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом»). Не очень-то приглядная история приключилась в связи с этим: человек, которому я помогала и призывала помогать других, оказался обманщиком. Последней каплей стали утащенные со стола после ночевки в моем доме две тысячи рублей, торчавшие из-под клавиатуры. Обида, душевная тяжесть, опустошенность: использовали не только тебя, но и людей, которые тебе верили. Причем как получилось – совершенно непонятно: за четверть века в благотворительности – первый «прокол».
Что ж, имела смелость цитировать в свое время Исайю – нужно иметь смелость говорить и об остальном. О том, как сидишь ты в ночи, ревешь, раскачиваешься и говоришь: «Ну что, Господи? Как Ты там говорил? «И будешь ты как напоённый водою сад и как источник, которого воды никогда не иссякают»? Всё сделала, как Ты велел. Вот, Господи, снова ерунда вышла.» А Господь – насколько Его слышно – говорит: «Деточка. Ну опять ты «делала» что-то. Опять отсебятина. Ты хоть раз Меня-то слушала, на Меня смотрела? Или как байкер – прыг на мотоцикл, включила мотор – дррын-дын-дын, Папа, пока, я пошла поститься?»
И вот странное дело: когда Господь тебе дает понять, что ты что-то сделал не так, нет чувства, что тебя наказали, проучили («а я же говорил»). Только радость одна: Он есть, Он жив и Он бесконечно любит тебя, такого нелепого. Только тем ты и жив. Всё, что можешь Ему дать взамен – это благодарность. Ну, старался, как мог, слепил свой кривой подгорелый куличик, ну, сделал аппликацию, руки все клеем измазал, ну, молодец. У других ровно такие же, вся чокнутая семейка старалась для Любимого Папы. А у кого-то ничего не получилось, только материал зря перевел, рукав к штанине пришил и всё такое. Так что, Папа его меньше любит, что ли? Ерунда какая. Хорошо-то как, люди.
А я в этом году встречаю Пасху в тридцать первый раз.
Я даже рада, что в первые годы в Церкви у меня почти ничего не было, кроме Евангелия, «У стен церкви» С.И. Фуделя, только что переведенных Н.Л. Трауберг «Бесед о блаженствах» Саймона Тагуэлла, самиздатских проповедей митр. Антония Сурожского да «Писем Баламута» Льюиса. Зато был Бах, был какой-то особенный воздух, было личное предстояние, были свои вопросы и вслушивание в ответы. Духовные же наставники мои были не из тех, что стремились давать ответы на все случаи жизни. За эти тридцать лет так много произошло: я стала певчей, потом регентом, окончательно влюбилась в наши богослужебные тексты, потом, приобретя некий клиросный профессионализм, поняла, что молиться совершенно не умею а иногда – и это открытие было ужасом – и не хочу.
Покойный прот. Леонид Цыпин, которому я однажды рассказала: раньше было стремление узнавать тексты, потом – совершенствовать клиросную технику, а теперь не хочется ничего и на службу иной раз тащишь себя за шкирку – сказал мне с неожиданной радостью: «Ну вот видите, как здорово! Теперь и начинается настоящее служение!»
Кроме того за эти годы я увидела и изнанку церковной жизни. Очень неприглядные вещи. И снова радость: жив Господь, мы Им живы.
Еще за эти годы ушли из жизни десятки любимых людей.
И как же необыкновенна всякий раз Пасха. Она действительно всякий раз нова, тиха и прикровенна. Как говорил мой незабвенный духовник, о. Георгий Чистяков, «мы – люди Великой Субботы» – пытаясь выразить невыразимое.
Ведь только Бог знает, что всякий раз совершается на Пасху: что-то в воздухе такое, в каждом вздохе. Год за годом, десятилетие за десятилетие, обходишь храм со своей свечечкой в руке, и небеса смотрят на тебя, и, кажется, умереть не страшно, и никто у Христа не потерян. «Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет от вас. И в тот день вы не спросите Меня ни о чем».
