Привычная картина: о сиротах заботятся специальные организации и учреждения. А как в решении таких проблем участвуют простые люди? В конце XIX века этими вопросами заинтересовалось Частное этнографическое бюро князя В. Н. Тенишева(1). Оказывается, у крестьянской общины было свое представление о том, какой должна быть опека над детьми, оставшимися без родителей.
Крестьянин Новгородской губернии, отвечавший на вопросник, разосланный бюро, так описывает цели опеки: «Присмотреть за ребятишками, а то, пожалуй, избалуются, что и в пастухи не годны будут. Креститься и молиться некому научить будет, а матюгаться и похабные песни петь сами спознают. …И настоящий хозяин есть над именьишком, так и то трудно уберечь. А ну-ка, оставь сиротское без призору, так, пока малыш-то растет, ничего и не будет, не к чему станет и гнезда прививать. Ну, а как назначишь, значит, опеку, тогда все… Хоть всего не убережешь, а все что-нибудь да останется. Выйдут ребята путевые, глядишь, и есть к чему пристать».
Вообще-то формы призрения крестьянских сирот в конце XIX века были разными: опека, подворное кормление, отдача детей на вскормление за деньги, усыновление, помещение в сельскохозяйственные приюты (после появления таковых в 1890-1900 годах)(2). Дети, оказавшиеся на попечении родственников, оставались жить под кровом той же семьи, находя в ней защиту себе; иное дело, когда у сироты не было взрослых родственников. Опека над детьми устанавливалась в случаях смерти отца или матери или обоих родителей, их умопомешательства, безвестного отсутствия более трех лет, ссылки в Сибирь.
Русский крестьянин, принимая на себя опекунство, руководствовался различными мотивами: экономическими – возможность получить рабочие руки, упрочить свое материальное положение за счет имущества малолетних; морально-этическими – достойно выглядеть в глазах общества, принять оказанную честь; религиозными – стремление проявить христианское милосердие.
Тотчас после смерти родителя по приказанию старосты собиралось на сход сельское общество. Если умерший не назначил в духовном завещании кого- либо из посторонних лиц (а «завещание о назначении опекунов исполняется свято»), то здесь, на сходе, решали, кого избрать опекуном. Право первой очереди предоставлялось матери, которая считалась «естественной» опекуншей. Но в случае ее неблаговидного поведения или недоверия общества к ней приставляли дополнительно опекуна часто из родственников мужа, а иногда и совершенно постороннего человека. Если мать выходила замуж второй раз, зачастую опекуном становился отчим, но лишь в том случае, если был достойным человеком и перед всем сходом давал обещание заботиться о детях жены. Иногда «вотчим дает письменное обязательство вскормить сирот, девушек обрядить и отдать замуж». После матери право на опеку имели близкие родственники, преимущественно богатые. Бедняков также назначали опекунами, «если общество было уверенно в их неподкупной честности». Корреспонденты единодушно отмечали, что главное при выборе или назначении опекуна – его нравственный облик, близость родства и порядочность.
Корреспонденты из Орловской губернии называли опеку честью, оказываемой избираемому, и если от этой чести отказывались, «то и против воли могли назначить». В других губерниях отмечали, что «ежели кто не хочет, то мир не может принудить» к опеке, которую здесь называли «карой небесной за грехи». Однако тут же добавляли, что «всегда находятся добрые люди, которые приютят у себя малолетних, если бы даже у них не осталось никакого имущества».
Участь детей как удовлетворительная, сносная или даже хорошая описывалась там, где была сильная, дружная община. Сила общества проявлялась в подчинении членов общины решениям схода. Крепкая община тотчас убирала негодного опекуна, слабая предпочитала жить по поговорке «моя изба с краю», и даже, видя тяжелую участь сироты у нерадивого опекуна, не вмешивалась, уповая на то, что «Бог-то видит, кто кого обидит». В таких случаях участь сирот была незавидна.
Возраст опекуна, видимо, не имел значения. Самым молодым опекуном, по документам Тенишевского архива, был 16-летний мальчик-сирота, который при поддержке мира стал опекуном над своими малолетними братьями и сестрой.
После выбора или назначения опекуна на сходе староста с вновь избранным и с понятыми из крестьян описывают имущество и опись эту вносят в отдельную книгу, называемую «опекунской». После чего здесь же, на сходе, делается «общественный приговор», который вносится в «приговорную книгу», хранящуюся у старосты. Оглашение «приговора» соответствовало началу новых отношений между сиротой и его опекуном.
Насколько свободно и в каком размере мог пользоваться опекун имуществом опекаемого, решал сход. В каждой волости был свой размер вознаграждения. В некоторых волостях вознаграждение не было установлено и «часто зависело от совести опекуна». Во время опеки опекун «сеет сиротскую землю и из доходу с земли получает себе две части прибыли, а третья идет на сирот»; если от скотины приплод, то по соглашению с обществом старую скотину продают, заменяя ее молодой. Опекун может пользоваться 5 копейками с рубля сиротского дохода (Вологодская губерния), «однако ничего не получает, так как доход незначительный… да и всякий может еще упрекнуть в корысти». Это же отметил корреспондент из Тверской губернии: «По народным воззрениям, пользоваться прибытком от имущества малолетних или приплодом от скота опекун не имеет права… Доходы должны идти на нужды малолетних». Те же корреспонденты отмечали, что опекун не получает за управление имуществом «никакого вознаграждения, только благодарность общества и сирот». Более того, «если бы заметили, что опекун чем-либо пользуется от имения, то донесли бы обществу, которое высаживает тотчас его и выбирает нового опекуна».
В других губерниях опекун, не получая платы за труды, пользовался всеми доходами от имущества сироты. Если же опекун не имел средств, то мир отдавал ему за одного сироту 1,5 пуда муки, мерку картофеля, 10 фунтов круп, 1,5 фунта конопляного масла и 1 рубль на одежду ежемесячно. По договоренности с обществом, опекун мог взять опекаемого себе в работники. В крестьянском хозяйстве 12-летнего мальчика рассматривали как хорошего помощника и подспорье. Опекун из Новгородской губернии, прекращая опеку, говорил: «…я, правда, кормил, поил, одевал его, так ведь и он мне работал. Если хорошенько разобрать, так мне придется доплачивать ему».
Значение деятельности опекуна оценивалось настолько высоко, что мир освобождал опекуна от каких-либо общественных обязанностей, а все повинности по наделу малолетних брал на себя. Так, сельский староста Одоевского уезда Тульской губернии взял под опеку трех сирот «с условием, чтобы земля малолетних до их совершеннолетия перешла в его пользование и чтобы общество в текущем году обрабатывало ему эту землю, и засеяло, и взяло на себя все повинности по этой земле».
Часто имущество опекаемого переводилось в деньги, которые помещались в банк под проценты, «на депозит общества». Из этих средств платили воспитателю. В деревне Воротишино Самосорской волости Новгородской губернии единственный родственник малолетних сирот был пьяницей, поэтому общество продало имущество за 1000 рублей, положило деньги в банк и «за проценты надежный сосед держит детей у себя».
Глубокие христианские традиции наблюдались в заботе об имуществе, в стремлении приумножить добро сироты. Крестьянин деревни Песьино через 13 лет после принятия под опеку малыша, с наступлением совершеннолетия, возвратил все его имущество, что принял сам, со словами: «Мне чужого не надо, я не из-за корысти взялся, а для Бога и сироты».
Помимо опекуна общество зачастую выбирало еще попечителя, своего рода надсмотрщика над ним. Кандидатуру попечителя утверждали волостное правление, староста или земский начальник.
Правда, о контроле над опекуном сведения весьма противоречивы. Так, встречаются замечания о том, что контроль в большинстве случаев совсем отсутствовал. Из Новгородской губернии писали, что «контроль редко простирается дальше того, что они только поговорят в глаза или позаглазно опекуну, если тот не совсем бережно поступает с чужим добром». Нерадивых «опекунов осуждают, сирот жалеют, помочь никто не может и не хочет, так как не хотят заводить вражду, не любят вмешиваться, думают, что за сирот Бог вступится, говоря: «За сиротою сам Бог с калитою».
Крестьяне не припоминают, чтобы дело о растратах имения опекаемых доходило до судов. «Случаи растрат редки очень, – пишет корреспондент из Вологодской губернии, – так как общество следит строго и каждое скрытое действие влечет внезапную ревизию старосты с выборным». Приводится в пример следующий случай. По недосмотру общества при осмотре имущества малолетнего сарай не вошел в опись. «Опекун продал его, кутнул, но проделка его открылась, от опеки его «слобонили», деньги за сарай взыскали».
Часто на руки опекуну выдавали особую книжку, в которую он записывал приход и расход по имуществу опекаемого. Один или два раза в год опекун представлял устный отчет сельскому сходу с участием волостного старшины и волостного писаря, писарь просматривал имущество, которое было при прошлогодней проверке. По материалам бюро кн. Тенишева ясно видно, что возможность вмешательства мира в любой момент служила силой, сдерживающей беззаконные действия.
К 11-12 годам опекаемый заканчивал обучение в сельской школе, и общество отдавало его куда-нибудь в «мальчики» (т.е. в прислугу, в ремесленное обучение, на железную дорогу и т.д.) или, чаще всего, в пастухи в своей же деревне, а девочек отправляло учиться шить или в «пестуньи» (няньки). С этого момента опекаемые сироты уже сами зарабатывали себе на хлеб. Деньги, полученные сиротой в работниках, отдавали опекуну, который принимал на себя обязательство вернуть их после прекращения опеки.
Возраст снятия опеки по документам колеблется от 18 до 25 лет. Обычно опеку снимали по достижении 18 лет. В Орловской, Новгородской, Вологодской губерниях за совершеннолетний возраст был принят 21 год, до исполнения которого опекаемый не имел права распоряжаться деньгами и оформлять нотариальные сделки.
При снятии опеки опекун при полном собрании всего сельского общества во главе с сельским старостой снимал с себя опекунскую обязанность и, объявив о совершеннолетии опекаемого, представлял письменный отчет в своих действиях. Имущество принимали по описи, кроме того, опекун показывал книгу приходов и расходов. Если общество не находит «погрешностей, то идет осматривать опекаемое имение… когда все исправно и согласно с описью, и заметит старания опекуна… поблагодарит его за усердие и с честью снимают» с него опеку. «Если имущества недостает без уважительной причины, опекун должен заменить своим, а если такового не имеет, то его миром отдают под суд»; если же имущества стало больше, чем было, то приобретенное делится пополам между опекуном и опекаемым.
Корреспонденты отмечали, что никакого отличия между опекой над мальчиком или девочкой не существует. Однако крестьяне считали, что взять девочку под опеку менее желательно, так как опекуну бывает много хлопот: как выдать ее замуж.
Мальчики же «получают по возрасте то имущество, которое им было завещано, или деньги, хранящиеся в банке или у родственников, а мир наделяет их землей по возвращении на отцовские усадьбы».
1) Частное этнографическое бюро было создано в 1898 году князем В.Н.Тенишевым с целью изучения современной жизни крестьян Центральной России и просуществовало до 1901 года. В 1897-м была разработана программа-вопросник, охватывающая практически все стороны крестьянской жизни, которая рассылалась в центральные губернии России. Опрашивались учителя, священники, писари, крестьяне, которые должны были за небольшую плату сообщать факты в соответствии с вопросами программы. Ответы, присылавшиеся с мест, составили архив кн. Тенишева, который находится в Русском этнографическом музее Санкт-Петербурга. Вопрос об опеке был включен в программу среди других.
2) Сироты, у которых нет никакого имущества, кормились на счет мира у того, кто согласится их принять, или ходили из дома в дом поочередно и тем пропитывались до 12 лет. После чего мальчики шли в пастухи, а девочки в няньки или батраки и жили своим трудом. Такая форма призрения называлась подворным кормлением. Бывали случаи, когда таких сирот брал богатый крестьянин. Участь других – приют. Способных отдавали «в чужие люди», для обучения ремеслу или в услужение за небольшую плату. Случалось, что малолетних, если они непослушны и склонны к шалостям, отпускали «в куски» – прокармливаться сбором подаяния Христа ради.
Ирина Соловьева
