«Благотворительность сегодня в большой моде. Если раньше это было делом богачей, то сегодня ею занимаются все – и средний класс, и те, кто победнее, и совсем бедные. Это престижно. Это почетно. Это рукопожатно. Это хорошо. Из каких бы соображений люди ни старались помогать другим. Но… Вам не кажется, что как-то уже через край?».
В.В.Верещагтн, «Хор дервишей, просящих милостыню. Ташкент» (1870) /http://vsdn.ru/
Так начинает свою колонку-реплику под названием «Благотворительность или попрошайничество» журналист и блогер Марина Талагаева, и хотя такой поворот темы далеко не нов, «жесткий взгляд» на благотворительность и на «правомерность слабости» всегда оказывается актуален и обсуждаем. Будучи очередной раз сформулирован, он всегда находит сторонников.
В материалах такого рода всегда найдется нота защиты здоровых и богатых от бедных и больных, как бы переворачивание сюжета: да, всем ясно, что благополучные люди должны помогать неблагополучным, но … «Почему жизнь работающего условно благополучного человека менее ценна, чем жизнь дитя гастарбайтеров, трудного подростка или беременной зечки?», – спрашивает Марина.
В качестве примера «недобросовестной просьбы» Талагаева приводит недавнее интернет-воззвание Евгения Ройзмана (признан иноагентом в РФ), который «предлагает нам скинуться на жилье многодетной семье». «Но давайте начистоту. По сути нас опять разводят – на эмоции и на лишние рубли. Вы лично пропагандируете многодетность? Я – нет…». Это опять же цитата из колонки. Не хочется вырывать слова из контекста. Но, если уж очередной раз начат этот разговор, давайте начистоту.
Мы готовы вернуться к этому вечному изводу филантропического сюжета. Давать или не давать. Если давать – кому? Есть ли плохие и хорошие «несчастненькие»? Действительно ли собирать деньги для тех, кто сам должен был бы о себе заботиться (скажем, на дом многодетной семье) – аморально?
На эту и сопутствующие темы рассуждают Анастасия Отрощенко и Евгения Пищикова.
Анастасия Отрощенко:
– Когда Евгений Ройзман (признан иноагентом в РФ) призывает скинуться на квартиру многодетной семье (беременная мама пришла к нему в приемную, и он узнал о трудной жизненной ситуации своих горожан – ни муж, ни жена не работают, ожидают седьмого ребенка), я не готова откликнуться на его призыв. Но совсем не по той причине, что Марина Талагаева – она пишет о том, что не пропагандирует многодетность, а потому и не готова скидываться на дом большой семье.
Я не определилась с тем, стоит ли пропагандировать большие семьи или нет, но знаю другое. Часто многодетные родители считают факт наличия большого количества детей достаточным для того, чтобы уже ничего дальше не предпринимать – не работать, не строить, не оформлять документы на льготы. Огрубляя, они говорят примерно так: «Мы родили, а вы теперь должны нам помочь». Но слово «должны» тут лишнее. Люди рожают детей не для кого-то, а, в первую очередь, для себя. Потому что любят детей, потому что считают, что их воспитание – самое творческое занятие на свете. Причин много.
Не могу сказать, что помощь бывает лишней, она всегда кстати. Любая. Но ее нельзя требовать и нельзя выбивать всеми способами из окружающих, манипулируя и используя их. Не мне давать советы мэру Екатеринбурга, но способ решения квартирного вопроса своих горожан, конечно, очень спорный. Почему бы не помочь мужу устроиться на работу или почему бы не предложить выкупить какое-то городское жилье по себестоимости и в кредит.
Наверняка, сужу по Москве и Подмосковью, это не единственная многодетная семья в городе, у которой не решен квартирный вопрос. Когда им будет куплена квартира или дом, сколько беременных мамочек окажется у Ройзмана в приемной? Как он будет решать эту проблему? Мне кажется, что в случае с квартирами важно выработать системный подход помощи – работа, доступная аренда, государственные кредиты и проч., а не призывать скидываться всем миром, демонстрируя неспособность решить данный вопрос.
Важна помощь в протягивании человеку удочки, а не уже выловленной и приготовленной рыбы, как это часто бывает у благотворительных начинаний, к которым нас постоянно призывает интернет-сообщество. Даже там, где дело касается болеющих детишек, казалось бы – святое. Но на вопрос, а что сделано здесь, в России, по квотам, бесплатно – ответы не всегда находятся. Более того, эти вопросы считаются неприличными, на них обижаются, а задающего их начинают упрекать в черствости и бестактности.
Об этом не принято говорить вслух, но раньше просить о помощи считалось постыдным. Ты сначала делал все, что в твоих собственных силах, чтобы справиться с обрушившимися на тебя обстоятельствами, и только в самом крайнем случае вставал на паперть с протянутой рукой.
Я помню, как в передаче владыки Пантелеимона (тогда еще протоиерея Аркадия Шатова) на радио «Радонеж» мы почти 10 лет назад предпринимали первые попытки рассказывать о нуждах, горе, болезнях. Тогда к нам обращались в каких-то абсолютно безвыходных ситуациях.
Помню, мы сотрудничали с госпиталем Бурденко, где лежали солдатики из дальних регионов, у которых вдруг в процессе службы в армии, обнаруживались какие-то страшные диагнозы – рак, например. И вот молоденькие ребята 18-19-ти лет, мальчишки, оторванные от дома, родителей, всего привычного круга оказывались тут совершенно одни.
Мы собирали им какие-то продукты – добровольцы возили им по субботам пирожки, а иногда мы искали через радиослушателей транспорт и кто-нибудь возил их на несколько часов, например, погулять в лес. Сейчас таких просьб нет.
Это не тоска по былому, не попытка сказать, что «раньше все было лучше». Это просто констатация того, что просить сейчас стало привычно. Одни попросили, другие, третьи – всем собирают, люди ездят и реабилитируются по всему миру. Вроде бы все правильно и хорошо.
С другой стороны, «нуждающиеся» далеко не всегда готовы довольствоваться тем, что дают. Кто-то просит о средстве реабилитации и на предложение воспользоваться им же, но б/у, обижается. Кто-то хочет собрать денег на курс лечения, но из-за небольшого и вполне разрешимого конфликта с секретарем, который работает в фонде и просит принести ряд документов, или с журналистом, пишущим просьбу, разрывает отношения с фондом, упрекая всех окружающих в черствости.
Особенно, конечно, вдохновляют письма «нуждающихся», которым по каким-то причинам не была оказана помощь. Эти люди начинают проклинать всех здоровых, желая им «родить такого же ребенка, как у меня». Чем больше я думаю о том, что сейчас происходит вокруг сборов денег на нуждающихся, тем больше уверяюсь в том, что далеко не все способны правильно принимать помощь.
Как-то раз я столкнулась с двумя разными детскими домами. В одном все было «по высшему разряду»: игрушки, мебель, наряды детей, подарки, которые им дарили посетители – все это было такого уровня, что не снилось ни в каких снах моим собственным детям, которые, как мне кажется, мало в чем имеют отказ.
Другой детский дом был из разряда «хороших, но скромных» – ремонт, но советского разлива, когда на розовато-бежеватых стенах крупно нарисованы герои мультиков про Винни-пуха или мамонтенка, который искал свою маму. Там были простые игрушки, обычная одежда и компот из сухофруктов, но главный врач этого заведения, общаясь с журналистами, сказал: «Я мечтаю лишь об одном, чтобы дети, которых забирают отсюда приемные родители, никогда бы не вспоминали этот дом».
В этом региональном детском доме была очень высокая усыновляемость, кстати. И вот когда я думаю о сборе денег на какие-то нужды, я всегда вспоминаю эту фразу. Нельзя взять системно нуждающегося человека (я не говорю сейчас о внезапно возникших обстоятельствах – тяжелая болезнь, пожар, катастрофа) и просто купить ему все самое дорогое и за рубежом.
В статье Марины Талагаевой есть правильно поставленные вопросы. Но, отвечая на них, она подменяет понятия. Она считает, что Евгений Ройзман поступает неправильно, поэтому помогать – это потворствовать попрошайничеству. А правильный вывод не таков – помогать надо, но помощь не должна заключаться лишь в коллективном сборе денег. Найти специалиста или обеспечить семью, узнавшую о диагнозе ребенка, консультацией психолога, может быть важнее, чем деньги.
Евгения Пищикова:
– Ничего особенного экстравагантного в обсуждаемой нами колонке нет: автор хотя бы признает, что детям и старикам давать «можно». В общем, читывали мы тексты и пожестче. Перед нами уже даже немного старомодный дискурс – пик холодного отношения «успешного человека» к благотворительности пришелся на нулевые годы, которые теперь, задним числом, начали называть «золотыми стабильными».
Вот в эти золотые стабильные Вера Ивановна Прохорова, внучка создателя Трехгорной мануфактуры, прошедшая лагеря, несгибаемая наследница «старых денег» (деньги-то у ее семьи, разумеется, отобрали, характер остался), говорила мне: «Я недавно видела телевизионную передачу про богатых. Герои говорили: почему бы нам не жить хорошо; мы всего добились сами; бедные просто завидуют. Одна из дам сказала: спонсорством мы не занимаемся, это не модно. Что ж они с такой серьезностью о себе – богатство да богатство? Почему бы не сказать попроще: «Я человек со средствами». И сразу станет понятно: богатство это средство. В том числе и средство помочь. Ну, стоите вы на более высокой ступени иерархической лестницы, однако это же не значит, что для вас смерти нет. Все смертны, все подвержены болезням и страданиям, сочувствие – суть жизни, а не мода».
В начале нулевых годов Вера Прохорова была уязвлена ледяным отношением к «спонсорству», которое не в моде. За последнее десятилетие благотворительность в моду вошла. Стала частью городской, хипстерской культуры, способом получения «гражданского удовольствия». Я не говорю о тех людях, которые занимаются делом серьезно, я о мальчиках-девочках, в бложиках которых соседствуют милые самопрезентации успеха, такое девичье-роскошное («ох, сейчас поеду на велосипеде сжигать вчерашний «Пушкин»), и рассуждения «о добром» («нет, все-таки я за то, чтобы давать просящему не рыбу, а удочку»).
Для меня все, что написано в обсуждаемой нами колонке, опрокидывается одной нехитрой цитатой из английского беллетристического романа: «Мой дядя тоже говорил, что в благотворительности нуждаются только бездельники, и каждый человек сам отвечает за свое благополучие, пока ему в Ковентри не оторвало бомбой обе ноги».
И все. Больше говорить-то и нечего. Никто не бессмертен; помимо собственных усилий, всякая история успеха включает в себя еще и удачу, которая может случиться, а может и не случиться; жизнь длиннее молодости и счастья; сочувствие – суть, основа жизненной ткани.
Доводы ценителей успеха и успешности опровергаются довольно легко. Как там в колонке? «Нельзя обесценивать чужие деньги, чужой труд и чужие потребности. И, в конце концов, чужую жизнь. Нельзя писать «ах, для вас это просто чашечка кофе». Это не просто чашечка кофе, это чья-то честно заработанная чашечка. Почему жизнь работающего условно благополучного человека менее ценна, чем жизнь дитя гастарбайтеров, трудного подростка или беременной зечки?»
Все абсолютная правда. Передернуто совсем немного. Все-таки с жизнью «условно благополучного человека» никто расстаться не просит. Денег просят. Речь идет о древней дилемме – кошелек или жизнь. На кону у благополучного лежит кошелек, на кону у неблагополучного – жизнь. Согласитесь, большая разница.
Сравнивать эти две возможные потери – это придавать деньгам слишком уж большое значение. Демонстрация чрезвычайного уважения к кошельку.
Как тут не привести еще одну цитату – из мемуара Любови Петровны Воропаевой, тоже купеческой внучки, которая так пишет о своей бабушке, отличавшейся болезненной прижимистостью: «Марфа Марковна каждый раз, возвращаясь из церкви, была уверена, что на сей раз не раздала милостыню только потому, что нищие были «нехорошие». То слишком сытые, то слишком наглые: «культяпки свои прямо в лицо тыкали». А однажды вернулась в сильнейшем негодовании: мальчик просил денег, сидя на паперти с бубликом в руках, и, закричав: «Барыня, копеечку», невольно плюнул в ее сторону крошками. Это событие показалась Марфе Марковне доказательством ее совершенной правоты и нравственного падения паперти. Она ходила по комнатам и восклицала: «Просит на хлеб и хлебом в меня плюет!» Дочери ее, чтобы успокоить, ходили за матерью и говорили: «Может, он голодный был. Подали ему бублик! Ну, неужели его не жалко?» Но Марфа Марковна только махала руками. Денег-то было жальче, чем мальчика».
Всякий раз, когда я читаю заметки о том, какие «нехорошие» бывают персонажи, просящие помощи, я все вспоминаю Марфу Марковну. Вот она, пронесись через время, огненный текст-то бы написала: и про удочку, и про то, что давать опустившимся людям деньги аморально.
И последнее – почему, на мой взгляд, такого рода энергический, холодный, расчетливый взгляд на филантропическую работу не допустим. Из чувства, знаете ли, гражданской ответственности.
Недавно я познакомилась с руководительницей благотворительного фонда, которая сама ходит за больными, по-настоящему много делает для своих подопечных – и очень боится нравственного похолодания, приметы которого видит сейчас в общественной жизни. Она говорила мне: «Боюсь безжалостности. Мы становимся безжалостными. Надо как-то смягчаться, что ли». Сказала, что со временем напишет о своем фонде книжку и назовет ее «Они сражались за Родину». Говорила: «По нынешним временам многие скажут, что кощунственное название, а что в нем кощунственного? Мы ведь не своих больных спасаем (у нас хроники, их ведь и не спасешь), мы сражаемся за то, что бы страна была не такая жестоковыйная».
Справка:
Марина Талагаева молодой автор, интересующийся «новой маргинальностью». Историями жизненного успеха и жизненного провала. Написала книгу «Маргиналы новой формации. Кабанов стори», в которой анализирует причины семейной трагедии и преступления Алексея Кабанова – человека из общества, блогера и ресторатора (хотя и неудачливого ресторатора). Кабанов, если вы помните, убил свою жену, и, в первые дни после преступления, устраивал бесстыдный сетевой балаган, обращаясь к волонтерам и «неравнодушным людям» с просьбой помочь с поиском супруги. Это нашумевшее дело многим запомнилось; по документальной книге будет снят сериал.
