Свалка возле поселка Кучино существует с начала 70-х годов. Это крупнейший полигон по переработке мусора в Московской области, столица выбрасывает сюда 390 тыс. тонн в год, или примерно 30% своего мусора. Почти две трети принятого мусора вскоре уходит с полигона. Однако для того, чтобы заработать на отходах, требуется их глубокая переработка. Многочисленные металлические амбары на полигоне набиты дорогостоящими импортными агрегатами. Одни измельчают провода, отделяя потом пластиковую крошку от металлической, а последнюю разделяя еще на медную и алюминиевую. Другие дробят пластик, чтобы был компактнее при перевозке, третьи прессуют корпуса старых холодильников. На полигоне установлено множество прессов самого разного калибра и предназначения – для железа, сплавов алюминия, пивных банок, пластиковых бутылок, полиэтилена, картона и т.д. Но, чтобы эти машины работали, каждое утро на полигон стекаются сотни людей, которые встречают мусоровозы и сортируют привезенный груз: железо в один контейнер, битое стекло в другой…
В очередной раз сбившись с пути, мы остановились у ларька спросить дорогу. Мы решили, что ехать в гости с пустыми руками не очень хорошо, надо что-то купить. Продавщица в ларьке убедила нас, что еды у кучинских бомжей достаточно, мыла тоже, а вот спички и свечи пользуются большим спросом. – «Мы эти свечи только ради них и завозим, просят очень». Набрав побольше свечей и зажигалок, мы отправились в указанном направлении.
Скоро характерный запах и неутомимые вереницы мусоровозов подтвердили правильность выбранного пути. Высокий забор и административные здания из красного кирпича немного заслонили от нас гигантскую гору отходов, над которой кружили, крича, бесчисленные стаи черных птиц. На воротах стоял охранник, но нам удалось пройти на территорию полигона. Правда, внутри мы пробыли очень недолго. Фигуры с фотоаппаратами наперевес быстро привлекли внимание, и нас повели знакомиться с начальством. Так мы встретились с Антониной Петровной, заместителем гендиректора полигона: «Наш девиз – не обмануть бомжа. Они помогают существовать нашему центру: очищают природу от отходов, не боятся в них копаться. Все сейчас хотят красивые дома, шикарные машины, и никто не хочет разбирать отходы, а они это делают. Мы этим людям очень благодарны и они благодарным нам вдвойне, так как получают деньги за свою работу. Мы не считаем, что они маргиналы, просто в силу обстоятельств у них так сложилась жизнь».
Бомжи в «Кучино» делятся на два лагеря: те, кто живет при полигоне в бытовках-вагончиках с электричеством (в основном таджики) и те, кто обитает в некотором отдалении в «трущобах». Все они работают на полигоне. Вагончик стоит 340 рублей в месяц. Максимально в него набивается до 10 человек. На всех бытовок не хватает, да и многие отказываются платить и строят себе жилье сами из подручных материалов. По подсчетам местного участкового, в «диком поселении» живет около 250 человек. Обитатели поселения рассказывают, что участковый собирает у всех копии документов, если документов нет – на работу не пускает. Он следит за порядком в Бомж-граде, как его назвали телевизионщики, снимавшие тут фильм. По дороге к неофициальному поселению мы встретили мальчишку, одетого в старенькие полосатые брюки, кирзовые сапоги и черную куртку с капюшоном. Эдиком согласился проводить нас по городку. Сам он приехал в Кучино два с половиной года назад, ему тогда было 12 лет. Его приемные родители переехали в Ногинск, а он решил начать самостоятельную жизнь. Неподалеку от свалки Эдик построил себе хибару из подручного материала: картона, деревянных ящиков, обрывков одеял, остатков детских кроваток, фанеры… (Надо сказать, по местным меркам довольно уютно получилось и тепло, с настоящими полиэтиленовыми окнами, больше нигде окон мне не встретилось). К нему присоединились еще несколько друзей разного пола и возраста: сорокалетняя Маша, подросток – тоже Эдуард, Димон и еще кто-то. Мы их не видели, потому что все были на работе. Бомжи в городке сбиваются кучками или импровизированными семьями. Перед зимой строго делят обязанности: кто-то один остается утеплять жилище к холодам, заниматься хозяйством, остальные идут на работы. Внутри гнезда-жилища обычно стоит печка-буржуйка, по стенам устроены полати. На них – найденные на свалке (как и все остальное) рваные одеяла, обрывки теплой одежды. Спят все вместе – зимой так теплее. Пока не наступили морозы – едят и готовят пищу на улице. Очень распространенное явление – «летняя веранда» или, проще говоря, навес из полиэтилена над столом. Основное время они проводят там, сидя в мягких разномастных креслах без ножек или без подлокотников, или вообще на одном каркасе, накрытом тряпьем, распивая различные крепкие жидкости. «Фунфырики», – сказал Эдик. Я никак не могла понять, что же это такое. В конце концов он принес мне уже опустошенную баночку из под тонизирующей жидкости для ванн с женьшенем: «в ней 90% спирта, и если разбавить, получается практически джин». Джин он, правда, не пробовал, но думает, что должно быть похоже.
Эдик отвел нас к своим соседям, сестрам-близняшкам Вере и Надежде. Они проводили нас в свою хибару, показали печку, похвастались целым выводком котят, которые пригрелись у них. Обе были сильно пьяны. Мы спросили, почему они не на работе и выяснилось, что бомжи получают свои деньги за выполненную работу, а не за рабочее время. То есть могут неделю работать, потом месяц отдыхать. Свой график они составляют сами. Обычный рабочий день начинается в 7 утра. Все желающие должны прибыть вовремя, будильников, кстати, у них тьма, у многих они стоят в рядок друг за другом. Собравшимся выдаются мешки, в которые надо набрать 300 стеклянных бутылок и 30 алюминиевых банок. В 11 часов утра мешки с тарой надо сдать приемщику, и он выдаст талон на право индивидуальной трудовой деятельности. Не успевшие выполнить норму в этот день уже ничего не заработают. Они могут продолжить собирать стеклотару на следующий день пока не получат заветный талон. После этого работники расходятся по полигону. У каждого есть своя специализация. Кто-то собирает битое стекло, кто-то металл, кто-то чугун, кто-то пластик… Самое выгодное, по словам Веры и Надежды, собирать картон: 30 копеек за килограмм. Картона на свалке пруд пруди. Несколько человек собирают контейнер. Вечером машина отвозит его на весы и по количеству собранного работникам выплачивается гонорар. В день можно заработать 250-300 рублей.
Заработанные деньги бомжи тратят только на себя. То есть на спиртное, на сигареты или копят. А все остальное, что требуется, можно найти на свалке. Многие говорят, что можно найти не только необходимое, но и много изысков, каких они дома никогда не пробовали. Креветки, маринованные кальмары, крабы, красная рыба, икра… все это в больших количествах я видела у них на столах. Особый ажиотаж на свалке в конце месяца. В эти дни сюда привозят просроченное пиво разных сортов и алкогольные газированные напитки. Все продукты, конечно, уже подпорчены, упаковки вздуты и есть все это довольно опасно.
Профессионалы утверждают, что здесь можно найти все. Я спросила у Михаила, который был самым трезвым из следующей компании бомжей, куда нас привел Эдик, что самое любопытное он нашел на свалке? Он ответил, что самой ценной находкой был работающий телевизор. Его сразу продали в соседнюю деревню. Чаще попадаются приемники – и они пользуются спросом у жителей Бомж-града. Электричества нет, но радиоприемник можно подключить к аккумулятору. Еще Миша рассказал много увлекательных легенд, как кто-то нашел 10 тысяч долларов в старом диване или золото в карманах поношенной одежды. Вещи, представляющие ценность, сбываются на «блошиных рынках» Москвы и Подмосковья. Приличную одежду, например кожаные куртки, бомжи оставляют себе.
Орудие труда работника помойки – крючок из проволоки, которым он выковыривает желаемый предмет из кучи мусора. Местные обитатели говорят, что давно преодолели брезгливость и относятся к свалке как к складу бесплатного питания и одежды. Однако смрадный запах, жуткий пейзаж с тысячами копошащихся крыс и бесконечный поток мусоровозов с отходами человеческой жизнедеятельности все-таки немного мешают чувствовать себя счастливым обладателем халявы, успевшим в последний момент поймать «птицу счастья» за хвост…
Последними, к кому мы зашли, были Игорь, Алла и Антон. Они не разрешили себя фотографировать, но с удовольствием показали нам свою хижину-берлогу. Потолок настолько низкий, что к последней «комнате» начинает казаться, что ползти удобнее, чем идти. «Это, – объясняет Игорь, – для тепла. Зимой очень холодно, и помещение с низкой крышей протопить значительно проще». Игорь с трудом выговаривает слова, но очень стремится рассказать мне свою историю. Во время рассказа он часто сбивается, начинает сначала. Видно, как тяжело ему дается вспомнить… Он родился в Каунасе. Отслужил там в армии. Потом хотел остаться контрактником, но заболела его бабушка, и он поехал к ней. В это время пришло письмо, что его брат повесился, обратный адрес был адресом кучинского полигона. Игорь собрался и приехал. Тут он долго искал брата или кого–то, кто его помнит, и, к счастью, оказалось, что брат жив. Он уговорил Игоря остаться. Скоро он встретил тут Аллу, которая жила со своим 15-летним сыном Антоном. Они вместе построили домик и вот уже полгода живут втроем. Игорь сказал, что с Антоном они большие друзья, мечтают накопить денег и купить нормальный дом в деревне.
Таких планов на будущее я больше не слышала, в основном всем обитателям свалки нравится их положение. Они утверждают, что живут очень хорошо. У них есть жилье, продукты, одежда и деньги. То есть они обеспечены всем необходимым и уезжать отсюда считают глупым. Напоследок Алла углубилась в недра своей хижины и отрубила топором от огромного застывшего куска шоколада (с ведро, наверное) ломтик килограмма на два – нам в дорогу (ломтик этот мы потом «забыли на пенечке»: очень стыдно, но взять его собой в машину, а тем более съесть мы не смогли. При виде этого куска шоколада, несмотря на то, что он был завернут в белоснежную тряпочку, меня давил рвотный рефлекс. Не думаю, что шоколад пропал, наверняка его очень скоро снова нашли).
Игорь и Алла очень звали нас снова в гости. Но, сказав «до свидания», я поперхнулась. Возвращаться не было ни малейшего желания. Честно скажу, что дома я очень долго отмывалась в ванной, мне все казалось – я пахну помойкой, я постирала все вещи, а рюкзак еще три дня держала в коридоре. Мне стыдно от своей брезгливости, от того, что эти люди были благожелательны ко мне, даже добры, а я, сидя на кухне в уютной квартире, не могу есть, потому что вспоминаю запах, который их окружает. Я никак не могла понять свое отношение к ним. Они ведь не совсем бомжи. То есть бомжи, конечно, если судить по разбитым опухшим лицам, по окружающей грязи и нечистотам, по дурманящему запаху, по полуживотному образу жизни, который они ведут. Но они бомжи привилегированные, элитные что ли. Они живут на огромном «бесплатном складе», где за небольшие усилия им выдают даже деньги. Если кто-то заболеет, участковый может вызвать «скорую». Они совершенно довольны своей жизнью рядом с такой кормушкой. Значит, можно сказать, что они «живут хорошо». Но сказать это язык не поворачивается. Плохо они живут, плохо. Страшно смотреть на них, опустившихся и переступивших порог брезгливости. Один мой знакомый, повторяя слова Максима Горького, сказал: «человек выше сытости. Некоторые умрут, но из помойного бака есть не станут». Я не верю этому. Всякий, наверное, станет, если прижмет. Но это уж точно критерий плохой жизни. Как к ним относиться? Как к глубоко несчастным, жалким, бесхарактерным, беспомощным людям. Но они все-таки люди. Значит, их надо любить. «Любить, – воскликнула моя знакомая, – но как же? Они заходят в вагон метро и мне хочется выйти, я презираю их! Это рассадники микробов. Они прожили свою жизнь впустую, зря! От них нет пользы!» Как же им помочь вырваться из замкнутого круга? Нужна ли им наша помощь? Я так и не нашла ответов на эти вопросы.
Екатерина СТЕПАНОВА
«Нескучный Сад» №7 (2003 г.)
