…«Известная читателям «Дамского журнала» за 1823 год убогая вдова, дворянка Варвара Якимовна Каткова, с двумя младенцами живет ныне в городе Чухломе, где дары милосердия могут найти ее по адресу на ее имя».
Это было одно из объявлений, которые регулярно, два раза в месяц, публиковались в новом женском журнале, издаваемого князем Петром Ивановичем Шаликовым (1767-1852).
Среди великолепных созвездий, восходивших и заходивших на поэтическом небосклоне России конца 18-начала 19 века, звезда князя Шаликова почти не привлекала к себе внимания: она мирно светила на краю неба.
«В тихие, нежные минуты вечера, в уединенной комнате, при бледном свете луны, томные звуки фортепиано, производимые женщиною в слезах… ничего не знаю трогательнее этого!», – писал он в «Путешествии в Малороссию» (1803).
Несколько строчек Шаликова высоко ценил Карамзин. Пушкин, который был моложе на треть века, сказал о князе: «милый поэт!» (что равносильно выстрелу в упор). Но прибавил: «человек, достойный уважения».
Шаликов стал единственным русским литератором, увидевшим пожар Москвы в 1812 году: из-за бедности он не смог выехать из столицы перед вступлением наполеоновских войск. Титул достался ему от деда, грузинского князя Шаликашвили. «Дамский журнал» он создал сам.
«…И на этом лице сияла печать мысли»
На заре 19 века, в то время, когда за спиной европейцев догорало пламя Великой Французской революции, а впереди разгорался пожар наполеоновских войн, поэты, ища забвения, подбирали золотой ключ к запертому саду – к той манящей и неуловимой вселенной, которую создавали и обживали женщины. Очертания этого таинственного острова синели вдали, словно сказочный архипелаг вечной весны, о рифы которого разбивались волны кровавой вселенной мужчин.
«Женщины всегда были и будут первою (хотя иногда невидимою) пружиною человеческих деяний, причиною всего изящного и великого…», – писал издатель журнала «Московский Меркурий» (1803) Петр Иванович Макаров (1765-1804).
Никогда женский образ не был окружен такой тайной, как в первые годы 19 века. Взгляд поэтов все чаще восходил от женских губ к ее лбу, бледному, как у скорбных ангелов, склонявших мраморные лица под петербургским дождем. «И на этом лице сияла печать мысли», – скажет позднее, в 1841 году, Лермонтов.
Голова этой женщины склонялась над книгой, как редкий, отягощенный лепестками, цветок. В тонкости ее запястий и невесомости ее газовых платьев воплощалась ее крылатая природа. Неслышно ступаящая по паркету бальной залы, она казалась приобщенной к тайнам жизни и смерти.
Именно тогда, на рубеже 19 века, русскому писателю Николаю Карамзину явился новый идеал женщины – в образе ангела милосердия. В стихотворении «Послание к женщинам» (1796 год) автор «Истории государства Российского» впервые написал о новом для России женском призвании:
«…Вам милы бедных кровы;
Для вас они священный храм,
…У вас учиться должно нам,
Как ближнему служить».
В следующем 1797 году именно женщина-поэт первой в истории русской поэзии призналась в любви к бедным: «За что всегда, мой друг, страдаешь/ Уже в почтенных сединах…?» – написала Александра Магницкая в стихотворении «Нищий» (1797, альманах «Аониды»).
«…В слезах, без пищи, одеянья
Сидишь у врат, ждешь подаянья…»
Каким образом могла светская дама протянуть руку этому нищему?
Во Франции 17 века эту задачу безуспешно пытался решить могущественный министр Людовика XIII, реформатор приходской жизни, создатель первых семинарий Венсан де Поль. В конце концов, для помощи бедным была создана знаменитая Конгрегация дочерей милосердия св. Венсана де Поля. Ее ядро составили бедные деревенские девушки, о чьей добродетели общество пеклось не больше, чем о репутации душистого горошка. Эти девушки беспрепятственно носили еду каторжанам и ухаживали за бедными в больницах. Именно о сестрах- винсентинках, или «серых сестрах» (soeurs grises), вспоминал в «Послании к женщинам» (1796) Карамзин, впервые в русской поэзии выразивший восхищение «орденом так называемых сестер милосердия», которых он видел в больницах французского Лиона.
Обычай 18 века не препятствовал русской аристократке навестить заболевшую крестьянку (императрица – мать всем подданным, помещица – своим крестьянам). Однако этикет не позволил светской даме отправиться (даже в сопровождении слуг) в бедные кварталы петербургской Коломны.
И вот в 1823 году появляется «Дамский журнал»
«В утреннем неглиже хороший тон требует…»
До войны 1812 года по салонам российских столиц уже порхала, подобно бабочкам, разноцветная стайка женских журналов: «Московский Меркурий» (1803) Петра Ивановича Макарова, «Журнал для милых» (1804) совсем юного, пятнадцатилетнего Михаила Николаевича Макарова, и «Аглая» (1808 и 1812) князя Шаликова. Но эти мимолетные издания умирали так же легко, как и жили – подобно бабочкам, еще до наступления осени.
Чего не хватало их читательницам?
Мы кое-что узнаем об их жизни со страниц «Дамского журнала».
Каждый шаг женщины большого света отмерен. Мерки снимаются в Париже. Еженедельно меняются размеры и цвета: лент, букетов, аграфов, вуалей, тулий и полей шляп, воланов, нашитых на платья, собачек, книжных переплетов и мужниных жилетов. Князь Шаликов, подобно своим коллегам из модных изданий (первое из них вышло во Франции 17 века и доставлялось к королевскому двору) с удовольствием рассказывает читательницам о новинках:
«В утреннем неглиже хороший тон требует, чтобы на мужчине была косынка из батиста, цвета водяной зелени, с концами массака; жилет из пике белого, лилового или небесно-голубого и застегнутый редингот. В большом наряде сельском – фрак мериносовый, василькового цвета, с бархатным воротником»
«Молитвенник дамы большого света переплетается в алый бархат с гербом и застежкою золотыми; альбом ее дочери – в лиловую объярь с уголками и готическими вензелями из стали». (*объярь – старинная шелковая ткань с золотыми и серебряными узорами).
С нежностью описывая воздушные замки из воланов, вуалей и лент, «Дамский журнал» проявляет чуть больше сдержанности в описании нежных чувств.
Даже самая юная его читательница либо замужем, либо помолвлена. Следовательно, неприлично говорить с нею о любовных переживаниях, которые остаются привилегией девушек пятнадцати – шестнадцати лет. В семнадцать – либо свадьба, либо похороны (литература того времени предпочитала последнее).
Поведение читательницы «Дамского журнала» и до, и после брака должно быть безупречно. Ей не дозволено даже маленькое развлечение, которое утешало сердца стольких мужчин – игра в карты.
«Женщина- игрок есть отвратительнейшее соединение двух противоположных вещей в нравственном мире. Пол и красота кажутся в этом случае призраками, опечаливающими сердце», – предупреждает «Дамский журнал». Пушкинская Пиковая Дама, промотавшая свои подмосковные деревни на карточной «игре королевы» в Версале в 18 веке, должна была казаться в этом мире чудовищем.
Положение в свете препятствовало читательницам появляться с детьми где-либо, кроме детских утренников и благотворительных концертов. «…Потом опять играли на арфах прелестные дети, участвовавшие прошлого года в концерте, данном в пользу бедных, – отмечает светский репортаж 1823 года. – Так в юных душах поселяется талантами – добродетель!».
Даже театр эта идеальная женщина посетить не могла (хотя ее модистке не возбранялось это популярнейшее развлечение, заменявшее в 19 веке кинематограф, ночной клуб и даже футбольный матч). Благородной даме предписывалось смотреть спектакль из привилегированной ложи театра. Ложи надо было абонировать на весь сезон: на театральных ложах разорилась не одна семья.
Мир моды, мир глянца не был миром свободы. В этой вселенной перед женщиной, которая ошиблась с формой шляпы или оттенком платья, закрывались двери. А за все ошибки жен платили мужья. Модная жена способствовала светским (читай – карьерным) успехам мужа. Но она же часто служила и причиной его падения.
Были ли у этих женщин крылья? Ранили ли они их о прутья своей золотой клетки? Мы не знаем, потому что мода на женские дневники еще не пришла.
Но известно, как часто им приходилось выбирать эпитафии для своих детей. Почти каждая из них потеряла хотя бы одного ребенка.
«Зачем есть смерть? – однажды спросил меня пятилетний ребенок. Лишась его, часто спрашиваю самого себя: «Зачем есть жизнь?»
Размышления о детской смерти и детские эпитафии часто встречаются на страницах «Дамского журнала», привитого к роскошному кусту сентиментальной поэзии.
«Как ранний гость долин, как утрення роса
Нам был приход ея… Своей назвать хотели.
Но ангел вспомнил небеса –
И мы осиротели!»
(Дамский журнал, М. 1824 ч. 5 с. 111).
И все же князь Шаликов угадал главное. Под модными платьями его читательниц бились сердца, которые хотели понимать, делать, любить.
И потому с самого начала «Дамский журнал» двинулся по орбите вокруг нового солнца, вовлекая в это движение всех, кто перелистывал его страницы.
Ангелы милосердия
В 20-е годы 19 века несколько российских журналов (в том числе «Дамский журнал», «Вестник Европы» и «Благонамеренный») начали регулярно собирать пожертвования для бедных. Публикуя краткую историю нуждающегося, его имя и точный адрес, издатели брали на себя роль современного банковского счета для перевода средств.
Профильным изданием в сфере российской благотворительности оставался официальный Журнал Императорского Человеколюбивого Общества (созданного в 1814 году).
ИЧО привлекало внимание читателей, прежде всего, к низшим городским слоям: бедным служащим, обремененным огромными семьями, нищим ремесленникам, их вдовам и детям. Бедный герой повести Гоголя «Шинель» (1842) не смог бы рассчитывать на щедроты Императорского Человеколюбивого общества: по его критериям, несчастный Башмачкин был состоятельным господином. Еще в рескрипте императора Александра 1 от 1802 года указывалось, что дела милосердия следует творить «без различия пола, возраста и вероисповедания». Среди получивших помощь через журнал ИЧО, значилось немало иностранных ремесленников разных конфессий. Участников нового благотворительного движения на практике учили, что не надо спрашивать о вероисповедании бедняка.
Князь Шаликов выбрал другую стратегию: «Дамский журнал» собирал и публиковал адреса обедневших дворянских семей. Преимущественно – вдов и ветеранов войны. Даже если их дворянство (или дворянство их мужей, как у вдовы Варвары Якимовны Катковой из Чухломы), оказывалось недавно выслуженным.
Общественное мнение начала 19 века позволяло светской даме посетить с благотворительными целями только бедную дворянскую семью. Но природы милосердия это не меняло.
«Другие съедают вдвоем по 500 рублей у ресторатора…»
Откуда приходили известия о бедных в этот изящный глянцевый мир?
В России 20-х годов 19 века появляются люди, которые собирают и передают благотворителям сведения о своих нуждающихся соседях.
«Не имея средств, по мере моего желания быть полезною, за священный долг почитаю донести до сведения благотворителей, – говорится в одном из писем в «Дамский журнал», – участь несчастной вдовы, живущей в городе Ефремове, надворной советницы Марьи Александровны Васильевой… Все жители города – свидетели истинности мною сказанного. Елисавета Свечина».
«О жительстве сих двух бедных семейств можно узнать в доме Авдотьи Петровны Карамышевой, на Сретенском валу, от Анны Васильевны Аршеневской», – сообщается в другой корреспонденции журнала.
Судя по всему, и Анна Аршеневская, живущая в Москве на Сретенском валу, и Елисавета Свечина, проживающая в городе Ефремове, – такие же бедные женщины, как и их соседи. Однако в 1823 году они обращаются за помощью не в только в свой церковный приход, но и в глянцевый журнал. Выражение «помочь всем миром» теперь воспринимается в России именно так.
Во время войны 1812 года встретились сословия, которые до тех пор старались не думать друг о друге. В разделяющей их глухой стене засияла калитка. Сквозь ее ажурные завитки зеленели солнечные аллеи и пламенели цветники. Можно было просунуть руку, чтобы приветствовать хозяев этого дворца. Можно было даже протянуть письмо или взять цветок.
…«Еще одна бедная, истинно бедная – пишет к издателю истинно добрый молодой человек, – которую представляю вам: она дворянка, вдова, имя ее Вера Макаровна Салманова. Вообразите себе: когда другие съедают вдвоем по 500 рублей у какого-нибудь ресторатора, она по два дня не имеет куска хлеба и как тень шатается. Нечаянный случай дал мне ее узнать, и свидетельство соседей удостоверило меня, что бедность ее беспорочна и есть искушение от вышних Судеб…Она нанимает комнатку во Второй Мещанской, в приходе Филиппа Митрополита, у мещанина Петра Васильева».
«Престарелый семидесятилетний изувеченный полковник, пораженный апоплексией в левую руку, бывший 47 лет в службе, питающийся из пенсионного по старым окладам жалованья, половиною коего уплачивает долги, не имеющий в старости нужной услуги, с 60-летнею своею женой, умоляет благодетелей человечества о спокойном убежище на закате престарелых дней своих. Он не в силах нанять квартиры».
«Может быть, найдется человек добродетельный и сострадательный…который пожелает взять к себе под великодушное покровительство несчастного сироту, от природы глухого и немого, живущего при бедной матери, обремененной многочисленным семейством, в Туле, подле острога, в собственном доме… Сей несчастный есть сын вдовы дворянки Марьи Ивановны Заварзиной».
Редкий случай – мать-дворянка, имеющая собственный дом, сама обращается к благотворительницам. Марья Ивановна Заварзина верит, что в Москве или Петербурге кто-то сможет помочь ее глухонемому ребенку.
«…И ЖИВЕЙШАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ СЕРДЦА…»
Почти в каждом номере «Дамского журнала» печатались отчеты о пожертвованиях. «Многочисленное семейство семидесятилетнего старца, титулярного советника, П.М.И., беспорочно служившего Государю пятьдесят лет приносит чувствительнейшую благодарность почтенному благотворителю за вспомоществование 25 рублями (в ассигнации)»
«Бедная мать большого семейства, живущая у губернского секретаря Васильева в доме г-жи Карамышевой близ Сретенских ворот, на валу получила 9 февраля от неизвестной особы 25 рублей и свидетельствует за сие благотворение живейшую благодарность сердца».
Не будем придираться: бедная мать большого семейства вряд ли выразила свои чувства такими словами. Попадая в орбиту «Дамского журнала», бедные могли говорить только языком сентиментальных романов. Так в 18 веке крестьяне Аннета и Любен, держа в руках своих овечек, пели на языке французского дворянства.
Но вправе ли мы сердиться на князя Шаликова за эту невинную игру?
«Издатель, получив из Оренбурга от неизвестной особы 35 рублей ассигнациями, вручил оные по назначению, бедной матери многочисленного семейства, живущей близ Сретенских ворот, на валу, в доме госпожи Карамышевой (Дамский журнал № 23 с. 190-193 на 1823 год). Тронутая до глубины сердца, несчастная женщина слезами изъявила благодарность свою, которая при сем случае свидетельствует еще трем неизвестным благотворительным особам, доставившим лично сему печальному семейству 25 рублей».
Вот сладостная награда за труды авторския! – восклицает издатель. И прибавляет без перерыва: «Парижские моды. Поутру, выезжая, дама надевает шляпку белую креповую, подбитую белой тафтой и обшитую тюлем и блондой, в четыре пальца шириною…».
Сначала бедные, потом-шляпы
За десять весен, прожитые «Дамским журналом» (1823-1833), Пушкин написал «Евгения Онегина», «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии», а Петр Иванович Шаликов стал выпускать свой журнал раз в неделю.
За это десятилетие из ворохов лент и тюлевых шляп, сколотых букетами живых ландышей, из бальных платьев и туфель, и из известий о бедных, издатель «Дамского журнала», подобно алхимику, создал новый женский идеал.
Эта светская женщина ходила легким шагом. Подошвы ее атласных туфель едва касались пола бальной залы; они же позволяли ей неслышно приближаться к постели больных. Прихотливые банты ее шляпы не мешали ей целовать бедных детей. Ее белые платья сравнивали с крыльями ангела. Ее призвание – дарить милосердие всем: близким и чужим, страдающим во дворцах и умирающим от голода в лачугах…
Читательницы, желавшие купить с помощью «Дамского журнала» модную шляпу, сами того не желая, примеряли на себя этот образ. Сначала ему радовались, как своему самому необычному платью, потом – привыкали носить каждый день.
Даже самая легкомысленная светская ветреница, открывающая «Дамский журнал» на странице парижских новинок, должна была прежде прочесть известие о бедных семьях.
Педагогика князя Шаликова: сначала – бедные, потом – шляпы.
Едва заканчивалось объявление о том, что вдова дворянка Варвара Каткова из Чухломы ожидает от читательниц «даров милосердия», как на той же странице, без перерыва – лишь после типографского пробела, словно после вздоха смычка в бальной зале – следовало: «Парижские моды: Для прогулок шляпки с широкими полями, одни из шотландской тафты, другие из гроденапля пепельно-розового… В концертных и бальных платьях накладки внизу платья всегда в три ряда…»
«И жили они долго и счастливо…»
Чем закончилась история Варвары Якимовны Катковой из Чухломы, о которой Дамский журнал напоминал своим читательницам в 1823 году?
Современники отзывались о ней с уважением. Этому она была обязана своему сыну, русскому публицисту, издателю и литературному критику Михаилу Никифоровичу Каткову (1818-1887).
Сын «убогой вдовы», которой в 1823 году передавали помощь читательницы «Дамского журнала», станет знаменитым журналистом и крупным издателем. Он возглавит последний журналистский проект князя Шаликова: газету «Московские ведомости».
Более того: Михаил Катков, повзрослев, женится на младшей дочери издателя, княжне Софье Петровне Шаликовой (1832—1913).
Может быть, некоторые читательницы «Дамского журнала» (который прекратил существование в 1833 году), еще могли бы с удивлением припомнить, как началась эта почти невероятная история. Но в это время они будут мамами и бабушками женщин, которые сделают помощь ближнему своей жизненной целью.
И это будет уже другая эпоха.
