В российских кинотеатрах полным ходом прокатывают необычную трагикомедию «Бобер», поставленную Джоди Фостер с Мелом Гибсоном в главной роли (в роли человека, а не грызуна). Загадочная, а в пересказе даже сказочная история о кукле, сначала спасшей героя от гибели, а затем начавшей контролировать его жизнь, разочаровала вашего обозревателя как произведение кинематографии, но приятно порадовала глубиной сюжета-образа и неожиданной, почти научной достоверностью в отображении психопатических процессов. Смотрим, размышляем, обсуждаем, задумываемся, делаем выводы.
Игрушка судьбы
Уолтер Блэк (Мел Гибсон) – глава семейства и владелец фирмы, выпускающей игрушки, – впадает в жуткую депрессию, хоть вешайся. Этим Уолтер и решил заняться, поняв, что помощи ни от кого не будет (врачи бессильны, домашние «саме в шоке»). Забросив бизнес и переселившись, чтобы не травмировать жену и сыновей, в гостиницу, он в промежутках между выпивкой и забытьем настойчиво, но безуспешно пробует повеситься на галстуке. Происхождение болезни неизвестно, но очевидно, что она не показная, как и упрямые попытки суицида. В момент очередной, технически безукоризненной попытки, когда казалось, все теперь получится, самоубийцу останавливает кукла бобра, найденная им накануне в мусорном бачке и бессознательно надетая, как варежка, на руку.
Вот так, и понимайте сказанное-случившееся, как хотите. Подспудная ли воля к жизни заставила Уолтера в последний миг включить обратный ход? (И тут же лицемерно все представить как вмешательство извне – но перед тем, перед самим собой?) Или чудесным образом ожившая игрушка из благодарности пришла Уолтеру на помощь? Или еще с десяток вариантов? Создатели картины мудро избежали однозначных выводов. Как бы то ни было, бобер, надетый на руку Уолтера, бросается на него, выуживает из петли, наскоро приводит в чувство и настоятельно рекомендует взяться, наконец, за ум. При этом говорит бобер чуть искаженным, как в мультфильмах, голосом Уолтера (Гибсона), который, собственно, и открывает рот, обращаясь к самому себе и нисколько не смущаясь раздвоением.
Суровые, но справедливые напутствия бобра оказывают стимулирующий эффект. Из отрешенного, как Несмеяна, меланхолика он превращается в того, кем был когда-то до болезни, но с знаком отличия.
Официальный представитель
На следующий день вернувшуюся домой супругу Мередит (сыграть ответственную роль которой Джоди Фостер поручила Джоди Фостер) встречает непривычная, пугающе умильная картина: несчастный муж, давно не подававший признаков разумной жизни и, словно в хоспис, тихо перебравшийся в отель, с энтузиазмом что-то мастерит с их младшим сыном Джаредом, который сам вот-вот сойдет с ума от счастья.
Еще бы, папа весел и здоров, и снова дома. Как будто не было таинственной болезни и исчезновения, к которому предательски привыкли и лишний раз не вспоминали. Но что-то странное есть в этих энергичных играх, и вскоре Мередит становится понятно, что: Уолтер воротился не один, а с плюшевой игрушкой в левой. И разговаривает со всеми почему-то «ее» голосом. И от ее имени. Точнее, от его имени. От имени бобра, которого зовут: «Бобер».
Бобер учтиво здоровается с Мередит и просит Уолтера передать ей аккуратно сложенную карточку, на которой прописными буквами написано, что предъявитель сего проходит курс специальной терапии, рекомендованной ему врачом и взывающей к толерантности и благорасположению читающего эти строки. Само собой, этого документа недостаточно, чтоб усыпить внимание образцовой американской домохозяйки, которая рада возвращению мужа, но озадачена его шутовским амплуа. Однако вскоре и она будет готова подтвердить, что если не принимать в расчет особенности терапии, супруг ведет себя совсем как прежний Уолтер. Да и, признаться, деликатным поведением бобра похвастать мог бы далеко не всякий гоминид. Семейный ужин состоялся в теплой, дружественной обстановке, которую не смог испортить даже Портер – старший сын (экс-ленинградец Антон Ельчин), наотрез отказавшийся сидеть с придурошным папашей за одним столом. Бобер и Уолтер приняли решение горячего подростка с пониманием.
Наутро Уолтер и бобер, приняв совместный душ, с фурором появляются в конторе, где объявляют всем сотрудникам о том, что босс благополучно раздвоился, намеченное сокращение штатов отменяется, все получают двухнедельный, полностью оплачиваемый отпуск (хотя наверное это мне уже приснилось), по окончании которого бобер представит личный креатив, который радикально обновит лицо компании и станет символом масштабных инноваций. (Предложенной в дальнейшем разработкой, как легко предвидеть, окажется набор для вырезания по дереву, с мордой бобра на коробке).
Неглубокая могила
Калифорнийка Джоди Фостер, дважды обладательница «Оскара», известна больше в качестве актрисы («Таксист», «Обвиняемые», «Молчание ягнят», «Комната страха»), чем режиссера («Домой на праздники», «Маленький человек Тейт»). и свежевыпущенный фильм «»Бобер» – скорей, увы, доказывает, что в данном случае неравномерное распределение славы справедливо.
За исключением трагического Гибсона, сыгравшего на этот раз с каким-то покаянным, прямо древнегреческим надрывом (уместным в облике не только персонажа, но и в контексте личных неурядиц австралийца), единственная, по гамбургскому счету, гордость ленты в простой и тонкой сценарной придумке о, говоря условно, «спасении куклой». Отдельно хочется горячо благодарить за то, что реализована она строго в рамках аскетического реализма, усилиями одного актера, без спецэффектов, анимации и прочих, большей частью вредных и бессмысленных излишеств. Все остальное в фильме, к сожалению, ничем «Бобра» не отличает от других бесчисленных американских драм и мелодрам, которых в США снимают сотни в год.
В подобных случаях – когда все «плюсы» есть в сценарии, а фильм лишен своих особенных достоинств – невольно кажется, что режиссер или продюсеры из меркантильности или по недалекости испортили по одиночке или вместе феноменальный, сногсшибательный сценарий, отныне навсегда униженный и оскорбленный и забытый. «Бобер», похоже, не совсем именно тот случай. Нельзя критиковать сценарий по картине, и мы ни в коем случае не критикуем, а просто констатируем: в «Бобре» – который Киллин похвалил – не видно никаких следов, свидетельствующих о переделанной, но некогда нетривиальной пьесе. Ни розового шрамика, оставленного цензорским секатором, ни пропусков в повествовании или каких-нибудь других несоответствий.
Зато есть вычурная, высосанная Киллином из пальца вторая линия со старшим сыном Блэков, который якобы умеет так вникать в характеры людей и в их манеру мыслить, и так литературно одарен, что однокурсники наперебой заказывают ему то сочинения, то выпускные речи. Испытывающий отвращение к отцу, любовь к чирлидерше и вскоре явные проблемы с ректоратом, Портер не столько, как задумал Киллин, придает объем написанной им пьесе (взаимоотношения с отцом становятся в какой-то миг почти центральными), сколько надежно возвращает фильм, казалось бы, имевший шансы стать шедевром, в братское захоронение неумолкающего голливудского концерна по изготовлению «электрических снов наяву», стрекочущего днем и ночью.
Отвечая за все
Депрессии бывают разные; рассматриваемая нами разновидность сразила перво-наперво самооценку главного героя (о чем мы слышим пару раз упоминания, мельком, в разговорах) и уронила волю к жизни вместе с мотивацией поддерживать ее.
Как следствие Уолтер бросил даже то, что до болезни делал добровольно и бросать не собирался – ходить на службу, забирать ребенка из детсада, чистить зубы. Какие были хобби, если были, мы не знаем, нам не показали. И хоть вся остальная психика героя – память, интеллект, система ценностей – осталась, к счастью, не повреждена, разбухшее презрение к себе блокирует любые созидательные планы, срывает на корню любой побег, лишает смысла даже мелкие усилия и, как мы помним, чудом не доводит до самоубийства.
Явившись порождением фантазии, бобер не устранил болезнь, но локализовал ее, взяв на себя все представительские полномочия. Освободив Уолтера от символической ответственности за свои поступки и дав возможность ему действовать, как он считает и считал необходимым, но не от собственного (депрессией растерзанного) «я», нуждающегося в покое и затем в ремонте, а от лица – ну или морды – комичного, непритязательного, по-детски «понарошечного» alter ego. Которое блестяще выполняет все возложенные на него задачи.
По ту сторону принципа удовольствия
Итак, бобер оказывается кризис-менеджером и пресс-секретарем, экстравагантным, но довольно эффективным. Благодаря бобру Уолтер возвращается в семью и на работу, припоминает вкус и радость жизни, какой она была, когда он был здоров. Не мало. Но на этом достижения кончаются.
Во-первых, Мередит, которая не хочет, видите ли, спать с бобром в одной постели. Или отпраздновать втроем очередную годовщину свадьбы. Еще непримиримей старший сын (похоже, разочаровавшийся в отце гораздо раньше, чем отец официально спятил) – ему физически противен вид покорного и мягкого родителя, не расстающегося с такой же мягкой куклой и говорящего ее нелепым важным голоском. Доволен новой жизнью только малолетний Джаред, у которого теперь есть безотказный компаньон по играм, но долго ли продлится эта радость?
Проблемы не исчерпываются эгоизмом близких и заскорузлостью их представления о норме. Бобер – еще одна причина беспокойства; бобер уже не тот, что был в начале. Не слишком ли он много на себя берет? Не слишком ли становится влиятелен? Депрессия по-прежнему внутри; самооценка та же – ниже некуда. Уолтер был в отчаянии, но не был сумасшедшим; бобер помог ему в критический момент, когда никто не мог придти на помощь. Но неспособность отказаться от бобра сейчас – не говоря уже о страхе потерять над ним контроль – разве не знак клинической шизофрении?
Вслух персонажи мало говорят на эти темы (и это очень верное решение Киллина и Фостер), однако Уолтер постепенно понимает, что прятаться всю жизнь за куклой на руке и нереально, и небезопасно. Причем опасность, например, проснуться сумасшедшим неиллюзорно возрастает с каждым днем, поскольку с каждым днем Уолтер лишь сильнее привыкает к жизни отчужденной, «понарошку».
Общую нервозность обстановки усиливает ультиматум, поставленный, как водится, любящей женой по методу всех любящих супруг на свете: Уолтер должен сделать выбор между их семьей и своим ласковым и нежным зверем. Возможно, требование Мередит не стало бы последней каплей для многострадального, как Иов, Уолтера – но ею точно стала наглая реакция бобра, который выразился как-то вроде «Скатерью дорога». Конечно, все, что говорит бобер не более чем непосредственные или опосредованные желания Уолтера – своих желаний эта мягкая игрушка отродясь не выражала. Но тут уж откровенный «принцип удовольствия», транслируемый плюшевым зверьком, вступает в несанкционированный конфликт с, напомним, благополучно сохранившимся принципами Блэка – а это означает, что войны не избежать.
Душевная болезнь, которую Уолтер обхитрил при помощи бобра, должна быть не локализована, не обезврежена и не обезвожена, а полностью побеждена. И победить ее возможно, добившись уважения в собственных глазах. Вернув себе достоинство и право говорить собственным голосом от собственного имени. Короче, – отказавшись от услуг бобра. Звучит смешно или курьезно, но на самом деле это очень страшно, для того, кто ненавидит самого себя, как ненавидит себя мистер Блэк.
Без гнева и пристрастия
Как трудно говорить и действовать тому, кто угнетаем самоедством! На это уточнят, что иной раз, даже не заказывая самокритику специально, поймешь о себе такое, что и не сразу в себя придешь. Может быть, не всем, но многим случается осуждать себя, и иногда подолгу, и абсолютно всем знакомо чувство неудачи, и приблизительно понятны брошенные мельком оговорки персонажа Мела Гибсона о том, какое он ничтожество. Вероятно, есть счастливцы, которым незнакомо внутреннее самоосуждение, но очень многие отлично знают это чувство, до вытертостей и блеска, и речь не обязательно об угрызениях совести. Даже бессовестному человеку случается иной раз быть сраженным наповал убойной самокритикой. Поэтому вопрос: что же случилось с Уолтером Блэком? Чем вызваны депрессии такого рода? Как человек становится сам о себе такого мнения, что это мнение приводит к смерти от удушья?
Считается, что некоторые из таких депрессий, как это ни парадоксально, суть следствия или проявления гордыни. Потребность в безупречности, изнурительная и, главное, бессмысленная – что это еще, как не гордыня? Возможно, так и есть во многих случаях, но думается, что неприятные открытия о самом себе – которые бывают чаще, чем целенаправленные и систематические упражнения в святости, заставляющие более предметно говорить о проявлениях гордыни, – обычно подразумевают более широкий диапазон самых разных сил. И здесь, мне кажется, встает вопрос не только о греховности, но и о более широком понятии зла.
Возможно, что проблема зла – хотя о ней не говорится прямо – одна из самых важных для «Бобра». Нам часто хочется считать, что зло – это какие-то определенные материальные субстанции. Но несравненно чаще зло является не в виде сущностей или явлений, но как дефект, путаница, случайное смешение или подмена, результат небрежности, или поспешности, или незнания. Есть и особенности зла, связанные с нашей природой – мы ж знаем, например, что человеку свойственно ошибаться. Да что там ошибаться – заблудиться посреди двух сосен многие из нас тоже могут запросто.
Таким гипертрофированным и обездвиживающим самоедством, как у Блэка, обычно мучаются как раз симпатичные и добросовестные люди – такие, как, скорее всего, он сам (когда пребывает в сознании). К чему такое самоедство может привести, мы теперь увидели в подробностях. Совершивший однажды или неоднократно ошибочные или нехорошие деяния, в итоге запросто способен отказать себе в обязанности и праве совершать хорошие дела, а то и вовсе приговорить себя к смертной казни. Все это и есть зло – и, может быть, то, что некогда было этими людьми совершено, и – однозначно – их нынешние убийственные выводы о самих себе.
«Бобер» наглядно демонстрирует: нельзя не подвергать себя самоанализу, а если виноват – и самокритике, но важно, чтобы самокритика не превращалась в самоцель. Любая самокритика, которая мешает самокритику творить добро, сама есть зло, рядящееся в расписную тогу добродетели. А там где зло, там обязательно депрессии, и самоедство, и самопожирание, и недостаток кислорода, и желание удушья, и жизнь на вытянутой шуйце с официальными представителями из мира фауны. А может быть, и из иных миров.
Петр ГРИНЕВ мл.
