Настоящая фамилия была другой. Но все звали его Кулибиным за изобретательность и руки, которые могли починить все – от фильтра для аквариума до сломанной двери в палате.
А был он Сашей Худяковым 48 лет. Долго лежал дома, потому что боялся оставить одну совсем старенькую маму. Мама жалела его и говорила, что справится сама, но Саша не верил и отказывался ложиться в хоспис. Говорил он плохо – в трахее стояла трубка – и для того, чтобы сказать, он зажимал её пальцем.
Мы приходили к нему в странную квартиру, в которой на столе громоздился «вечный двигатель» – труд всей его жизни, диссертация по какому-то важному вопросу физики, которую он защитил лет десять назад, трехлитровая банка , в которой лежали старые советские деньги вперемешку с украинскими купонами, паяльник, отвертки, какие-то неизвестные приборы со стрелками и карамельки, которые он покупал для мамы. И большой список телефонов сотрудников какого-то НИИ , в котором он работал до закрытия из за недофинансирования. Он пальцем показывал на фамилии и имена, и ждал, что они придут к нему. Была картонная папка с веревочкам, на которой было написано «ИДЕИ». Внутри лежали статьи и письма к бывшим коллегам с просьбой опубликовать их. Коллеги не отвечали, но он не обижался.
Были и два диплома о высшем образовании – физика и история , но почему-то нигде не нашлось места, где он мог бы применить свои таланты.
В его квартире все двигалось и включалось при помощи приспособлений.
Свет зажигался не от выключателя а от кнопки на столе, и даже форточка имела какое-то приспособление для того, чтобы не надо было тянуться наверх. Свои изобретения он дарил всем, кого он знал. Сотрудникам, соседям, друзьям. Его считали чудаком и фантазером.
Так как возможности общения словами были ограничены, он писал записки на всем, что придется – на фантиках, обрывках бумаг и даже на ладони. Своей семьи у него не было.
– Не любил, – говорил он.
Он различал персонал по шагам и никогда не ошибался кто идет.
Так как любимцем отделения он стал сразу – медсестры и няньки приносили ему сладости. Кто-то принес мед в сотах. Он пожевал его и подавился. Сине-черным вывалился из палаты – и буквально упал ко мне на руки. Даже не помню, как сообразила выдрать трубку из разреза на трахее и сунуть её под кран. Помню только его глаза.
Когда он продышался, я накричала на него и заплакала. Он опустил голову и ушёл в палату. Вернулся с запиской в руках «БОЛЬШЕ МЕДА ЕСТЬ НЕ БУДУ».
А потом я купила первый оксигенатор в хоспис. Худяков сидел перед ним час, и смотрел как работает эта машина, благодаря которой можно получать кислород из воздуха, а не из кислородной разводки на стене.
Крутил, пробовал на себе и долго о чем – то думал.
Спросил кто сделал машину. Ответила что не знаю. Кто – то в Швейцарии. Он просипел «Спасибо хочу. Сказать хочу.»
И написал на листочке – «От всего человечества – спасибо». Именно так.
На этом же генераторе кислорода он и пролежал последние три недели. Так как аппарат этот был один, я полностью отдала его задыхающемуся моему «Кулибину». Однажды он разобрал его, сняв внешнюю крышку. Нянька увидела и пригрозила пожаловаться. Он быстренько собрал обратно.
В выходной позвонила дежурная медсестра и сказала, что Саша, смотря телевизор, вдруг попросил отвезти его домой. Оказалось, что он выиграл в телевизионную лотерею 50 гривен , и хотел отдать деньги своей матери. Он отвез. Больше они с мамой не виделись.
Помню его исповедь. Пять листов мелким почерком. Писал всю ночь, утром, узнав по шагам священника, отдал ему, и дополнял его чтение своим хриплым «Каюсь, отче!»
Одышка нарастала, но он регулировал поток кислорода и писал, что все будет хорошо. А одним утром я пришла и увидела в ординаторской этот оксигенатор. С него были сняты трубки и был наклеен пластырь о проведенной санобработке. 9 сентября. 2 утра.
И никто больше не узнавал меня по шагам.
Елизавета ГЛИНКА
