Что делать, если городские толстосумы отказываются жертвовать на благотворительный проект? Самый беспроигрышный вариант – использовать административный ресурс. Например, намекнуть на высочайший интерес к делу. А царь может и не знать, что он, оказывается, очень интересовался Вологодским женским училищем.
Борьба
Священник Алексей Попов писал о Вологде середины девятнадцатого столетия: «Считаю себя обязанным отметить то впечатление, которое произвела на меня Вологда при первом на нее взгляде. Большой город со множеством церквей и деревянных домов, с грязными улицами и площадями, река в нем с нетекущею водою, а приток ее Золотуха с поросшими бурьяном берегами и грязным ложем, с специфическим болотным ароматом, при слабом движении людей на улицах – все это, вместе взятое, не производило на свежего человека бодрящего впечатления. Даже невысокие храмы Божьи, с большими непозолоченными главами казались как будто к земле придавленными. Исключение в лучшую сторону составлял тогда грандиозный Софийский собор, большие главы которого, видимо, не подавляют его, а составляют величественное украшение. А главы эти так велики, что, по вычислению покойного Николая Ивановича Суворова, в срединной из них можно спокойно поворотиться на тройке лошадей с экипажем».
Дореволюционная Вологда представляется нам этаким северорусским образцово-показательным парадизом с деревянными домиками, опрятными обывателями, запахом оструганных досок и свежевыпеченного хлеба с желтым вологодским маслом, а что ни двор, то резной палисад. Как мы можем сейчас убедиться, правды из этого мифа – одни лишь деревянные домики, да и те не от стремления к мимимишечности, а в силу доступности этого материала и дороговизне стройматериала более основательного – кирпича.
И в таких декорациях в 1858 году на сцену, а точнее, на трибуну зала заседаний городской думы выходит вологодский губернатор, действительный статский советник Филипп Семенович Стоинский и предлагает гласным «приискать средства к открытию женского училища».
С таким же приблизительно успехом губернатор мог бы предложить профинансировать полет на Марс. Вполне предсказуемый ответ получен был молниеносно – городской староста представил приговор, в котором сообщалось, что поскольку в Вологде уже имеется начальная женская школа, «то более школ не нужно». Все, вопрос закрыт.
Но Стоинский решил не сдаваться. Справедливо рассудив, что среди опрошенных были представлены исключительно купцы и мещане, а среди горожан имеется немало представителей иных сословий, он отдал распоряжение полиции – опросить всех горожан. На тот раз ответа ждали месяц, но ничего нового не получили. Коллективный ответ городских обывателей был таковым: «Мы, нижеподписавшиеся, отношение думы, в коем изложено предписание министра внутренних дел об открытии женского училища, не слышали, но участвовать в открытии оного не согласны».
Никакого предписания министра внутренних дел, возможно, даже не было. Зато было другое. Двумя годами раньше только что взошедший на престол император Александр Второй обмолвился о том, что, дескать, надо бы побольше уделять внимания образовательным учреждениям, особенно в губернских городах. Об этом губернатору стало известно от исполняющего обязанности попечителя Санкт-Петербургского учебного округа князя Щербатова. Разумеется, подобное высказывание не обязывало ни к чему – сколько более конкретных властных распоряжений было тихим образом похоронено под сукном. Но губернатор, не будь лыком шит, решил воспользоваться новым аргументом, лишь несколько сместив акценты.
И в один прекрасный день городская дума созвала общее собрание обывателей всех сословий. Повестка дня была заранее известна, что даже «встретило сильную оппозицию со стороны некоторых». Пришли, однако, все. И перед вологжанами выступил с пламенной речью сам соборный протоиерей:
– По слову цареву мы приступили к открытию женского училища, и потому всякое недоразумение с вашей стороны по сему важному предмету послужит выражением недоверия к высшей власти, всякое прекословие будет выражением неуважения воли монарха. Да не будет сего!
Тут же – куй железо, пока горячо! – были объявлены расценки. С купцов первой гильдии – 18 рублей в год, второй – 7, третьей – 3, с чиновничества – по одному проценту с жалования, а с мещан – по три копейки с носа. На сей раз прекословить никто не дерзнул – дело пахло Сибирью.
Знал ли об этом император? Вряд ли.
Открытие
А тут вдруг открылось новое обстоятельство. Стало известно, что в Вологду собирается сам Александр Второй. Городские власти, разумеется, решили не затягивать с училищем – раз уж пошло такое дело – и открыть его к монаршему визиту. Что и было проделано – буквально за несколько месяцев собрали 3515 рублей 50 копеек денег, а Попечительство детских приютов временно предоставило под новое учебное учреждение – женское второразрядное училище – бывший дом начальника местной удельной конторы.
16 мая 1858 года училище было открыто. А спустя месяц его посетил император. Вчерашние смутьяны, ныне смиренные подданные Его Величества, создавали столь привычную для подобных мероприятий массовку. В честь сего значительного события на фасаде здания была укреплена памятная доска. И по прошествии некоторого времени педсовет был вынужден отметить, что «рассуждая об успехах, оказанных ученицами, остались весьма довольны как усердием к занятиям, так и поведением».
Благое дело состоялось.
Первый этаж здания был отведен под классные комнаты. На втором проживала начальница училища. Под квартиры служащих, кухню и прочие хозяйские помещения был отведен подвал. Девочки проводили в здании училища пять с половиной часов – с девяти утра до половины третьего. При том полчаса отводилось на завтрак. Учителя имели некоторые степени свободы – часть курса должна была полностью соответствовать некому программному минимуму, а часть преподаватель определял самостоятельно. Можно сказать, программы были авторские.
Более всего учебных часов отводилось под русский язык. Затем шли Закон Божий, математика и рукоделье. Далее, по убыванию – география, всеобщая история, естественная история, чистописание, русская история и физика. Среди необязательных предметов – французский язык, рисование, танцы и музыка.
Очевидно, что в училище готовили не столько будущих учительниц и прочих «работающих барышень», сколько приятных жен для добрых вологодских обывателей. Хотя официально училище выпускало домашних учительниц и домашних наставниц.
А спустя четыре года после открытия это образовательное учреждение было повышено в звании – оно сделалось Вологодской Мариинской женской гимназии.
Проблемы, естественно, были. В первую очередь, опять таки, финансовые. В частности, в отчете от 1865 года значилось, что «гимназия не теряет доверия, приобретенного у общества, число учениц увеличивается… но поскольку пособие Приказа общественного призрения и проценты с капитала Кокорева прекращаются, вряд ли гимназия может просуществовать более десяти лет… Единственная надежда на начинающееся земство, что оно не откажет в денежном пособии».
Деньги, впрочем, так или иначе находились. И у земства, и у казны, и у частных жертвователей. В том же 1865 году начальник управления вологодским телеграфом, например, перечислил в Попечительский совет 10 рублей 12 копеек, благотворительные любительские спектакли в пользу училища собрали 236 рублей, а Дворянское собрание – 860 рублей. Со временем начали обнародоваться завещания, составленные – частично или полностью – в пользу училища.
Только в начале девятнадцатого века пришлось ввести плату за обучение – до этого ограничивались добровольной помощью третьих лиц. Да и то для некоторых учениц обучение продолжало оставаться бесплатным – к примеру, для образцово успевающих «детей совершенно недостаточных родителей» и «детей служащих при средних учебных заведениях, так и лиц, прослуживших в них не менее 10 лет, если последние представят свидетельство о бедности».
Историческое здание
Несколько смущало прошлое гимназического здания. Оно было историческим, но лучше бы уж без таких историй. Дело в том, что здесь прожил вторую половину жизни поэт Константин Батюшков. Но, как известно, именно на середине жизненного пути разум покинул Константина Николаевича. Известное стихотворение Пушкина – «Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума» – было посвящено как раз Батюшкову. Впрочем, «посвящено» – не совсем подходящее слово.
Сам поэт – в минуты просветления – так описывал свое состояние: «Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай теперь, что в нем было!».
Батюшков поселился в этом доме в 1833 году. И сразу началось паломничество. Каждый, приезжавший в силу тех или иных обстоятельств в Вологду считали своим долгом осмотреть не только кафедральный Софийский собор, архиерейский дом и Каменный мост, но также сумасшедшего поэта Батюшкова. Хозяин дома этому всячески попустительствовал. А когда Батюшков прятался, охотно давал пояснения: «Вы его видели; он тут ходил, беленький, седой старичок… Теперь он не выйдет до самого чаю… Он не любит, если приходят его смотреть».
Один из таких экскурсантов писал: «Допив кофе, (Батюшков) встал и начал опять ходить по зале; опять останавливался у окна и смотрел на улицу; иногда поднимал плечи вверх, что-то шептал и говорил; его неопределенный, странный шепот был несколько похож на скорую, отрывистую молитву и, может быть, он в самом деле молился, потому что иногда закидывал назад голову и, как мне казалось, смотрел на небо; даже мне однажды послышалось, что он сказал шепотом: «Господи!» В одну из таких минут, когда он стоял таким образом у окна, мне пришло в голову срисовать его сзади… Я, вынув карандаш и бумагу, принялся как можно скорее чертить его фигуру; но он скоро заметил это и начал меня ловить, кидая из-за плеча беспокойные и сердитые взгляды. Безумие опять заиграло в его глазах, и я должен был бросить работу».
Такого и здоровый человек не вынесет. Здесь же – больная душа.
Но, похоже, девочки не чувствовали атмосферу прошлого. Краеведческой литературы в Вологде не продавали, а изустные предания особого доверия не вызывали. Мало ли что болтают на досуге языки.
Уклад
Уклад же в этом образовательном учреждении был по-провинциальному мил и уютен. Одежда практиковалась однообразная, но не строго форменная. Младшеклассницы носили скромное коричневое платье, а старшеклассницы серое с пелеринкой. На шляпке – шляпки были обязательны – логотипы гимназии. За исполнением всех этих правил должна была следить старшая надзирательница, но таковые обычно не зверствовали и лишний раз не придирались. Наоборот – старались проследить, сменили ли юные барышни в дождливый день чулки и проявляли всякую заботу. Если девочка по возрасту сама была не в состоянии решить ту или иную бытовую проблему, на помощь призывалась старшая слушательница, и это тоже было частью обучения. Девочек, «склонных к разъяснению и медленным пониманием» устраивали на первые парты. Все это – по-домашнему и совершенно не обидно.
Трудно в такое поверить, но первое наказание в стенах этой гимназии было применено только в 1903 году. Некой ученице за «дерзкий тон ответа, за частое опаздывание на уроки, за самовольный уход с уроков» была снижена на один балл оценка за поведение.
Другое дело, что несчастных гимназисток заставляли во многом ограничивать себя в неурочное время. Нравственность их тщательно оберегалась – исключительно через запреты. Взрослым уже барышням строжайше запрещалось посещать без близких родственников городской бульвар, не говоря уж о всякого рода кафешантанах и синематографах. «Вологодские губернские ведомости» сообщали о чудных приемах в Дворянском собрании: «Эти балы… бывают каждую неделю. Тут все блистательно и изящно: и превосходная музыка, и яркое освещение, и роскошные туалеты дам».
Публицист Николай Лейкин описывал гулянья в саду в Заречье: «Вечером мы были и в увеселительном саду, находящемся за городом, за рекой Вологдой. Эта березовая рощица нового насаждения когда-то, говорят, составляла лагерную стоянку квартировавших здесь войск. Рощица эта снята местным пожарным обществом, составляющим из себя нечто в роде клуба. В рощице имеется деревянный ресторанчик с гербом пожарного общества над входом. В рощице сделаны дорожки, поставлены скамейки, на площадке на возвышении играет военный оркестр музыки и во время антрактов и пауз музыканты обмахиваются от комаров березовыми ветками. Все с ветками. Комаров тучи. Публики в саду – человек тридцать. Около ресторана на столе самовар, и какая-то довольно многочисленная семья пила чай. Семья тоже обмахивалась березовыми ветками от комаров».
Недопустимы были и балы, и сад. Только учеба, учеба и еще раз учеба. Разве что музей Петра Великого был изредка доступен для посещения. Девочек сюда водили группами. Это был одноэтажный дом, стоящий на далекой городской окраине. Здесь у голландского купца Гутмана неоднократно останавливался Петр Первый. Музей, правда, был так себе. Искусствовед Г. Лукомский писал: «Домик не представляет, правда, почти никакого художественно-архитектурного интереса, тем более, что не так давно отделкой (новые наличники окон и покраска в шашку крыши) сметен налет той старины, которая чувствовалась сильнее лет 25 тому назад, хотя уже и тогда были внесены в первоначальную архитектуру дома некоторые изменения… Художественно-исторические предметы, входящие в состав его коллекции, не представляя в общем ничего выдающегося, все же являются весьма примечательными документами для истории быта и искусства русской провинции прошедших веков».
Хотя бы какое-то разнообразие.
В наши дни в здании располагается педагогический колледж. О пребывании здесь Константина Батюшкова извещает дореволюционная мемориальная доска.
