Феномен и понятие «стыда» интересуют человека с незапамятных времен. К богословским, философским и моралистическим попыткам объяснить природу и происхождение стыда сравнительно недавно присоединились исследования социологов, психологов и остальных этнографов. Последними, по мнению историков, вспомнили про стыд историки. Выпущенный минувшей осенью в Санкт-Петербурге сборник, грозно озаглавленный «Вина и позор в контексте становления европейских государств (XVI-XX вв.)», – убедительное этому свидетельство.
Первое чувство
Цель и общий смысл наступившего Великого поста вспомнить и на деле доказать, что не душа для удовольствий тела, а тело может и должно служить спасению души. Напомню, что последняя, согласно христианской вере, не просто индивидуальна и бессмертна, но присуща только человеку как венцу Творения. Не всякое, однако, человеческое чувство – проявление божественной души; к примеру, хорошо знакомые нам голод, похоть или гнев, провозглашенный праведным, – продукция сугубо плотской жизнедеятельности, целиком и полностью животного происхождения. Но есть и чувства, свойственные только человеку; эмоции, принципиально отличающие даже недоразвитого варвара от самых утонченных, благородных и интеллектуально развитых зверей. Вспомним, обратившись к Книге Бытия, об одной такой, сугубо человеческой эмоции. Судя по всему, она не просто эксклюзивно человечна, но претендует называться первой, исторически испытанной и задокументированной.
Какое чувство, вспомним, рефлекторно и одновременно испытали, съев запретный фрукт, Адам и Ева? Адам и Ева испытали странную тревогу под названием «стыд». Не за ослушание, впрочем, Бога, но ввиду открывшейся им наготы, заставившей обоих спрятать гениталии, препоясать чресла и спуститься, недоумевая, с облаков на землю. С того незабываемого дня прошли тысячелетия, некоторые полагают – вечность. Все это время дети, внуки, правнуки Адама, наши прадеды и деды развивали, уточняли, забывали, воспроизводили собственные представления о стыде. Менялись основания, причины, поводы стыдиться, но не стыд. Такой же неуютный («жгучий»), травматичный («острый») и невкусный («горький»), он способен вспыхнуть в нас до всякого логического рассуждения, молниеносно и неодолимо, как тогда, однажды, в первый и последний раз в раю. Покрывший первую семью людей одним большим незаживающим ожогом, превратив ее из пары небожителей в двух навсегда испуганных, смертных и болезненных людей, стыд, как ни странно, не враждебен человеку. Наоборот – стыд, будто телеграф, молнирует нам сообщения души, напоминая смертному двуногому без перьев о его божественном подобии и образе.
Скованные одной цепью
Три характерно человеческие чувства – стыда, вины, позора – намертво взаимосвязаны. Григорий Богослов определяет стыд как «сжатие сердечной мышцы в страхе быть подвергнутым позору». Не всегда легко определить происхождение вины, но стыд, согласно Иоанну Златоусту, неотлучно ходит за грехом, поскольку обусловлен ощущением вины за совершенный (нами или вовсе посторонним) грех.
Это христианская интерпретация – стыд как неминуемое следствие греха – вне, казалось бы, религиозного контекста неуместная, сохраняет смысл, даже будучи перенесенной из духовно-индивидуальной сферы в чужеродную ей юридическую плоскость. Мы увидим этот странный фокус в удивительной привычке всех времен и народов апеллировать в процессе судопроизводства к «очевидному стыду» как, процитирую из предисловия, «необходимому продукту» всякого виновного деяния, не говоря уже об откровенном преступлении.
Рационально затрудняюсь объяснить причины, тем не менее, согласно многим авторам издания, историки еще вчера в упор не замечали за стыдом, повсюду (начиная с древних манускриптов и заканчивая пьесами Шекспира) наблюдаемым, наличие чего-то большего, нежели еще одной, биологически, культурно, социально обусловленной эмоции в ряду других «психологических» эмоций. Нынешний историк, разглядевший большее, должен приноравливаться к незнакомым, герметичным дисциплинам, изучающим явление стыда (а ля психоанализ) с собственными, деформирующими горизонт и далеко не историческими целями. Лишь в предыдущем веке стыд признали, наконец, «фундаментальным историческим концептом», без отдельной реконструкции которого, неповторимого в любой эпохе, многие события прошлого, эмоции и поведение людей пребудут тайной за семью печатями. Но даже в наши дни «анализ и квантификация стыда» захвачена на Западе социологией с антропологией, чьи выкладки заведомо касаются лишь к нам и нашим современникам, поскольку антропологи и социологи (в отличие, похоже, от историка) не обучены интервьюировать давным-давно умерших.
Другое вынужденное затруднение, о котором часто забывают: большинство героев прошлого, интересные для большинства историков, в основном неплохо образованы, а следовательно – умеют с юных лет стесняться и маскировать любые «примитивные» эмоции, среди который кажущийся «глупым» и «бессильным» стыд. Что усложняет предстоящее его обнаружение несколько веков спустя и приводит к росту белых пятен. Ученый обвиняет также общечеловеческую склонность видеть за стыдом «несложное, статическое» чувство, а его последствия рассматривать как «социально изолированные». Такое упрощенное определение стыда Нэш с грустью замечает даже на страницах «Оксфордского словаря». Подобные статьи негласно, опасается ученый, провоцируют неверный вывод, будто стыд – нелепый атавизм, доставшийся цивилизации от первобытных обществ, представителям которых только предстоит сменить дикарскую, пугливую реакцию на гордое, культурное, со всех сторон отрефлектированное ощущение вины. Юридические кейсы, кратким пересказам недоступные, но явно намекающие, что каких-то двести лет тому назад британцы перестали в результате эволюции замалчивать, маскировать и прятать свой до неприличия разбухший, накаляющийся по любому поводу, нынче невообразимый стыд, – щедро прилагаются.
Европейская история бесчестия
Есть мнение, что в европейских странах (в том числе в России) конец Средневековья был отмечен государственной экспансией в юриспруденции и пересмотром главных правовых концепций. Судопроизводственные функции, возложенные прежде на общину, постепенно переходят к государству. Исторический процесс, в итоге растянувшийся почти на пять веков, многие ученые считают неотъемлемой особенностью наступающего Нового времени, – характерной, если верить Джудит Роуботам, «не только для западных стран». «Желание укрепить порядок посредством расширения функций уголовного процесса» – вот один из наиболее типичных признаков этого глобального общественного сдвига. «Как только… государства получили полный контроль над системой правосудия», констатирует профессор Марианна Муравьева, насилие над личностью (считавшееся традиционно делом частным, – Н.П.) «быстро приобрело негативный оттенок и вскоре перешло в разряд неприемлемого, наказуемого поведения». Направления, возникшие в том время (приблизительно в XVI-XVII вв.) актуальны до сих пор: распространенный ныне образ, скажем, государства как гаранта общей безопасности – прямиком оттуда.
Представленные в сборнике материалы распределены на три концептуально-тематические части. В часть первую («Вина, стыд и позор: идеи и концепции») вошли статьи, описывающие базовую роль триады (вины, стыда, позора) не столько в уголовном поле, сколько в смежных социальных практиках. Так, например, Беттони Антонелла на примере итальянских и германских государств начала XVII в. показывает, как перераспределялись полномочия между общинами (будь то город, монастырь, гильдия или семья) и набирающими силу государственными институтами. Особое внимание историка сосредоточено на fama-практике (введенной поначалу в обиход католической церковью с целью обуздания ереси и распущенности духовенства, но затем распространившейся на всех). Fama (слух, молва) означает некий коллективный глас, характеризующий худым иль добрым словом каждого участника общины. От неопределенной, часто спорной «репутации» фаму отличает четкий юридический потенциал, запускающий судебную машину в отношении виновных и чреватый «обесславливанием» – например, фактическим (infamia facti), юридическим (infamia juris) и т.д. – в качестве судебного вердикта.
«Позорящие наказания» – основная тема следующей части. Читатель здесь узнает о различных способах морального воздействия на осужденных во Франции времен абсолютизма («От покаяния к устрашению…» Пола Фридланда); выяснит, как с помощью уздечек, какофоний и намордников унижали, курощали и высмеивали жительниц Шотландии XVII века, замеченных в распутстве или просто признанных несоответствующими поведенческим и внешним «нормативам женщины» (см. «Травма, вред и унижение…» Анн-Мари Килдей); вздрогнет, краем глаза уловив, как обходились на Руси сто лет назад с крестьянскими девицами, потерявшими невинность раньше первой брачной ночи («Позорящие наказания для женщин…» Натальи Пушкаревой); найдутся и другие поучительные случаи из, говоря начистоту, порой довольно мрачного кошмара, именуемого человеческой историей.
Третья часть объединяет тексты, непосредственно сосредоточенные на нюансах старой доброй уголовки – будь то отшлифованные и проверенные механизмы порождения бандитов из обычных парижан и москвичей времен барокко («Профессиональные преступники…» Евгения Аксельева); жизнеописание печально знаменитого «братца Иоанна Чурикова», вылечившего сотни алкоголиков, но не сумевшего остаться в лоне Церкви («Из истории неортодоксального православия…» Пейджа Херлингера); труд об «Уголовном уложении» Екатерины II по мотивам «Комментариев» Блэкстоуна; имеется и подробная статья о том, как накануне революции в России рассматривались бесконечные дела по оскорблению членов императорской фамилии.
Поскольку самый популярный метод большинства статей – та или иная разновидность пресловутого «кейс стадис», то бишь рассмотрения конкретных юридических и квази-юридических историй, – страшных и смешных, типичных и курьезных, выдающихся и заурядных, – этот сборник не уступит беллетристике по части стимуляции воображения, заставляющей нас перелистывать страницы. Российская и европейская история стыда, который Норберт Элиас описывал как «плавающие пороги отвращения», напоминает нам, что человек – поистине венец природы, завсегда умеющий неиллюзорно усмотреть и крепко полюбить, что надо, независимо от объективной обстановки. Как хорошая академическая книжка, «Вина…» внушает мудрую неторопливость выводов и зрелище знакомых интерьеров в незнакомом и довольно ярком освещении. В сочетании с этической и криминальной темами выходит поучительное, временами скорбное, но в целом очень увлекательное чтиво.
