Этому не учат в университетах, а в книжных гипермаркетах нет ни одного пособия на тему «Как вести себя с бездомным» или «Как найти подход к человеку с тяжелой душевной травмой». Даже психологи и волонтеры, имеющие опыт в этой сфере, не всегда могут дать подробные инструкции. В работе с бездомными все случаи – разные, а потому учиться приходится методом проб и ошибок.
Рожденная с желанием спасти мир
«Я начал жизнь в трущобах городских, и добрых слов я не слыхал…» — песню из фильма «Генералы песчаных карьеров» белокурая девочка лет шести напевала каждый день. Это была ее любимая песня. Девочка ела мороженое, играла с подружками в куклы-барби, которые тогда были не у всех, и бабушка каждые десять минут выходила во двор, чтобы поправить ей косички или вынести попить компота.
Девочке казалось несправедливым то, что не у всех есть барби и любящие бабушки.
«Вы знали ласки матерей родных, а я не знал – и лишь во сне <…> мать иногда являлась мне» — пела девочка про себя, засыпая в маминых объятиях. Ей было не просто до слез жалко тех, о ком она пела: остро хотелось поделиться с ними хоть чем-нибудь.
Этой девочкой была я.
Моей любимой игрой в детстве была игра в «президента мира». Взрослые, улыбаясь, подтрунивали надо мной: «Гордая девочка растет!» Но я была уверена, что они не понимают истинного смысла моей игры: целью было устроить мир на Земле, а не управлять миром.
Я представляла себя правителем, который накормит всех голодных и даст кров всем бездомным.
Я часами рисовала пачки денег, а потом представляла, как раздаю их бедным. Я строила больницы из песка и дежурила возле дома инвалидов, чтобы изучить расписание и нужды престарелых и увечных.
А потом мне исполнилось 18 лет, и я записалась в волонтеры.
Мой собственный «песчаный генерал»
Томас Гантер, «Мужчина с пледом» (2014). Изображение с сайта wsimag.com
Сейчас мне 25, и я все еще играю в «президента мира». И только сейчас начинаю понимать, что тогда имели в виду взрослые: почему в желании спасти мир кроется гордыня.
Сначала я просто помогала готовить и отвозить еду для бездомных. Потом мне стало этого недостаточно.
Я пошла учиться на журфак, чтобы рассказывать о тех, кто «есть просил, кто замерзал».
На самом деле все мои тексты были перепевкой той самой любимой песни: «Откройте двери, люди, я ваш брат – ведь я ни в чем, ни в чем не виноват!»
Потом я решила заняться «адресной помощью».
Выбрала себе «подопечного» — хорошего тридцатилетнего мальчика, у которого никогда не было детства.
Целый год я нянчилась с ним, как с младенцем: кормила, покупала одежду и обувь, пыталась устроить на работу, часами разговаривала с ним по телефону.
Учила жизни. Спасала. Короче, упивалась своей с детства любимой игрой.
Мне казалось, что я даю ему то, что он просит. Он просил ласки и внимания. Он просил быть ему другом. И я старалась изо всех сил…
Через какое-то время он стал проситься в гости – «ведь друзья ходят в гости друг к другу». Потом он сказал: «Друзьям ничего не жаль друг для друга. Дай мне денег в долг». Потом потребовал: «Друзья обнимают друг друга. Если ты мне друг, ты должна обнимать меня не менее 30 секунд в сутки».
Но я слышала про границы. Я понимала, что это попытки манипулировать мной. Понимала, что должна твердо стоять на своем.
Мне совершенно точно нужен был психолог, чтобы справиться с этим. И я обращалась за помощью.
Добросовестно исполняла инструкции: «не поддаваться», «четко обозначать границы», «быть жестче», «не пытаться спасти его».
И начиналась затяжная борьба двух упрямств: моего – и моего нового друга. Трудно описать, чего мне стоила эта борьба, ведь «президент мира» в моей голове то и дело напевал: «За что вы бросили меня, за что? Где мой очаг, где мой ночлег?»
Я чувствовала себя виноватой. Он чувствовал, что меня можно сломать.
Закончилось наша «дружба» грандиозным провалом.
Когда мой «друг» понял, что я «не ведусь» — он стал проявлять недюжинную изобретательность, чтобы меня «достать».
Сначала звонил по тридцать раз в день. Потом писал нескончаемые гневные смс. Угрожал самоубийством. Плакал.
Писал ругательные комментарии в соцсетях, и закончил тем, что написал всем моим знакомым по громадному обличительному сообщению, в котором рассказал «всю правду про Настино истинное лицо».
Мне было горько. Было обидно до слез. Но вдруг я поняла: на него я совсем не злюсь! Я злюсь и обижаюсь на саму себя!
В Москве множество организаций, занимающихся помощью бездомным. В одну из них я вхожу, с остальными – неплохо знакома. За пять лет я поняла, что моя проблема – очень распространенная в нашей деятельности! Почти все волонтеры проходят по одному пути…
К сожалению, это путь ошибок, боли, обиды, разочарования и чувства вины.
Сколько бы ни говорили тебе, что нужно быть осторожнее с людьми, пережившими сильные потрясения или насилие – ты никогда не поймешь, что это значит, пока не попробуешь с ними общаться.
Сколько бы ни говорили тебе, что такие люди не понимают границ, — ты никогда не научишься устанавливать эти границы, пока не обожжешься.
То самое пчелкино «жалко»
Это было хорошим уроком: на самом деле я не была доброй – мне хотелось быть доброй. Год моей «адресной помощи» сделал подопечному только хуже. Укрепил его модель поведения с людьми. Принес еще одно разочарование. Почему?
Он всего лишь вел себя со мной так, как умел. Ведь никто не учил его с детства человеческому общению. Ведь он привык, что нужно добиваться своего любыми путями, и что если не потребуешь – то никогда и ничего просто так не получишь.
Такие люди живут по другим законам. С ними нельзя вести себя, как в обычном общении. Не потому, что они не заслужили или виноваты в чем-то: просто с китайцем нужно говорить по-китайски, а с немцем – по-немецки, а не наоборот.
Иногда человеку нельзя давать то, что он просит. Как ребенку спички. Доброта к глубоко травмированным людям должна подразумевать строгость и твердость.
Нельзя жалеть их и нельзя «сюсюкаться». Нужно понимать, что реально помочь им – не в наших силах.
Нужны специалисты: психологи, психиатры, реабилитологи, священники.
Правда, и они не всегда в силах помочь.
Я вдруг поняла, что зачастую люди не помогают тем, кто «на дне» не потому, что им все равно, — а потому, что они не знают, как помочь.
Ведь «дно» — это не столько социальный слой, сколько модель сознания, способ мышления.
Поэтому бездомные в своем положении виноваты и не виноваты одновременно.
Что же тогда остается? Мы не можем их спасти. Даже помочь толком не можем. Что же теперь, не помогать? Жить, как жили, проходить мимо? Нет. Мы не должны быть равнодушными.
Неудачный опыт не означает, что не нужно помогать. Просто подходить к помощи нужно с умом и учиться этому на своих и чужих ошибках.
Не заваливать бездомных едой и одеждой – но и не давать умереть от голода и холода; не поощрять потребительство – но уважать и понимать в бездомном человека. Не пытаться спасти, — но молиться за них Тому, Кто спасает.
