Мои новые знакомые, услышав, что я являюсь сотрудником сайта Милосердие.Ру озадачили меня вопросом:
– Как избавиться от бомжей?
– ?
– Храм наш рядом с метро стоит, – пояснили они. – Вот бомжи там и живут: в метро тепло, а у храма деньги дают. И валяются, только что не на крыльце церкви, пьяные, с изуродованными лицами.
За несколько дней до этого разговора я думала, глядя на солдата с ампутированными по колено ногами, двигавшемуся по вагону метро о том, как бы мне хотелось, чтобы этого не было. Чтобы не было бесконечных просителей в метро, про которых еще и поговаривают, что они работают на мафию. Как бы мне хотелось, чтобы этот, несмотря на отсутствие ног, по военному подтянутый и опрятный мужчина никогда больше не входил в вагон для того, чтобы попросить «людей добрых» «подать на протезы». Я его видела первый раз. И думаю, что не последний… Будет ли он в следующий раз так же бодр, подтянут и опрятен? У меня нет той суммы, которая нужна ему. (Да и нужна ли на самом деле?) Но я хотела бы больше не встречать его в этой страшной, унизительной роли в мрачном вагоне метро. Почему?
Мне часто хочется дать просящему не десятку и не сотню, а столько денег, чтобы это могло решить его проблему, чтобы ему не надо было стоять месяцами или годами и просить на сгоревший дом или на операцию. Почему?
Но если у меня вдруг появилась лишняя тысяча, и ее отдам вот этому первому встречному, потратит ли он ее на то, что просит? Да, я могу отдать эту тысячу кому-нибудь из просителей Комиссии, чьи просьбы о помощи тщательно проверены. Но иногда между принятым решением и дохождением до кружки для пожертвований, на улице кто-то обращается лично ко мне. Я не знаю, как отличить того, кто действительно нуждается, от «профессионального попрошайки». Да, есть простой совет: поговорить с человеком хотя бы минуту. Спросить его о жизни, о том, обращался ли он со своей просьбой в благотворительные фонды, уточнить диагноз, требующий лечения, есть ли родственники, куда ему надо ехать и т.п. Лучше всего, конечно, давать не деньги, а купить то, что просят. Но это не всегда возможно. В любом случае, после такой беседы удается составить какое-то представление о просителе. А иногда просящий возвращает деньги. Может, в нем просыпается совесть? Но всегда проще кинуть десятку и побыстрее проскочить этот опасный участок пути, услышав в спину усталое: «Здоровья Вам». Почему?
Почему я не хочу видеть просящих в метро? Почему я хочу дать всю нужную сумму сразу или пробежать мимо просящего побыстрее? Почему хочется избавиться от, может быть, неопрятных и дурно пахнущих бомжей у храма? Не потому ли, что я просто не хочу видеть чужое горе? И мною движет не сострадание, а желание, чтобы меня, молодую и счастливую, не беспокоили чужими бедами. Чтобы не напоминали о том, что есть больные, которым нужны деньги; не напоминали о том, что люди уходят из дому, куда глаза глядят; не напоминали о страшной проблеме алкоголизма…
«От бомжей избавиться можно, – сказали мне сотрудники группы помощи бездомным. – Надо начать с укрепления семьи, чтобы была государственная политика. Будут крепкие семьи – не будет новых бездомных. Но если человек провел год на улице, с ним происходят почти необратимые изменения. Такому человеку очень трудно вернуться к нормальной жизни. Чтобы избавиться от бомжей, облюбовавших местечко по соседству с храмом, настоятель может написать соответствующее заявление начальнику районного отделения милиции. Тогда он даст команду подчиненным, и бомжам, почти наверняка, придется перебраться в другое место».
Но надо ли от них избавляться? Это остается для меня открытым вопросом.
Ирина РЕДЬКО
