… Июльское утро понедельника, мы с бабулей стоим на кругу – ждем автобуса. Круг – это такая, типа, неасфальтированная площадь, куда автобусы приходят. Наша деревня – Введенское – конечная остановка. На кругу – навес с лавочкой, есть тут еще и магазин – сельпо.
Народу много. После выходных уезжают люди на работу в город. Мы с бабушкой едем по делам: пенсию получать за себя и за дедушку – по месту прописки.
Я очень красивая. Мне аж дурно от собственной красоты. Бабушка купила мне в городе с рук у фарцовщицы такое нарядное платье, каких свет не видывал: оно ослепительно белое, из тонкой ткани. По белому фону разбегаются малюсенькие цветочки – мои любимые маки. Издалека кажется, что платье в красных горошинах, и, только если приглядеться, горошины разделятся на лепестки и сердцевину.
Платье приталенное, рукавов нет, а на плечи нашиты крылышки. И все оно отутюжено-наутюжено. Бабушка так говорила. Она была фанатка этого дела. Ей говорили: Валя, ну что ты мучаешься, махни утюгом – да и все. Повидали тряпки утюг и будет с них! А бабушка говорила: я люблю, чтоб отутюжено-наутюжено, я все на свете бы погладила.
Все на меня смотрят потихоньку, пока я не вижу, – любуются. Бабушка гордая такая, голову высоко держит, как художник возле своей картины стоит со мной рядом.
Но вот и автобус едет. Всегда в нем мест не хватает, и все стали протискиваться вперед.
Как только автобус на кругу показался, от ближайших домов отделяются две фигуры – девочка и мальчик. Девочка постарше, мальчик маленький совсем. Девочка бежит во весь опор, спортивно, пружинисто, а мальчик ковыляет за ней. Она сначала тащит его за руки, потом подхватывает, как щенка, под мышку. Дальше стало мне ничего не видно: мы полезли в двери. Бабушке и мне дали сесть – мы, кажется произвели впечатление.
Я про все забыла, увидев его
Мы сели спиной к движению, на самое последнее сидение, за которым была площадка для тех, кто поедет стоя.
Поэтому я увидела, как девочка и мальчик последними влетели в салон, но дотолкались как раз до нас с бабушкой. Девочка мальчика с рук не спустила, схватилась за поручень, встала боком ко мне, а мальчик оказался со мной лицом к лицу.
Я про все забыла, его увидев, уж больно необычная мордашка; очень круглая, как будто кто-то прочертил ее, поставив опорную ножку циркуля на курносый крошечный носик. Подбородка у него не было, лоб и виски скошены. Глаза его были какие-то млечные, тихие, какие бывают у очень старых старичков, которые смотрят уже куда-то внутрь себя и ждут, когда им уже можно будет помереть.
Автобус дернулся, отправляясь, мальчика тряхнуло, он открыл рот и изо рта его вывалился язык, который он и не собирался убирать. Девочка сердито, привычным движением, запихнула малому язык на место и сомкнула ему челюсти. Язык просидел на месте до следующей кочки, выскочил опять, и девочка снова его убрала.
Бабушка чуть толкнула меня в бок и глазами показала – встань. Я послушалась, и девочка с сердитым лицом села на мое место, а малыша посадила себе на колени.
Мы встретились взглядами – она зло смотрела на меня, даже головой дернула, мол, че таращишься? Я сразу поняла, что совсем ей не нравлюсь. Она в кофте застиранной, в простой черной юбочке, на ногах туфли – как калошки. А я – просто клумба крахмальная.
Я уже знала, что все вопросы надо задавать бабушке наедине, а не прямо в тот момент, когда они в голову приходят. Поэтому я только в электричке спросила – что это за малыш такой необычный. И бабушка сказала:
– Это Николка, Нюркин дурачок. Ты другой раз не смотри на него, не то глазки заболят.
– А куда она его везет?
– Это не она. То есть это не Нюрка, а дочка ее старшая. Она его на неделю в интернат везет.
И бабушка предложила гадать кроссворд – дала понять, что больше мне ничего рассказывать не будет.
Кольша, потом Таня
Дурачок жил на другой стороне деревни. Там жил мой дед Коля и баба Нина, так что у меня был повод туда дойти, посмотреть новеньких народившихся поросят, например.
Мне ведь покоя не давал дурачок. Очень хотелось знать, отчего он и зачем, а главное – почему, ну и потом – как он вообще.
Что мне стало понятно сразу, что дурачка привозят в пятницу вечером и увозят в понедельник утром. Делает это его сестра – злая Таня. Осенью она пойдет в восьмой класс.
Что мною двигало? О, это было такое хитросплетение чувств! Сейчас я могу выделить одно, самое главное: в инаковости дурачка было что-то светлое, какая-то защита.
Через баб Нинин забор я смотрела по выходным, как он ходит вперевалочку по своему двору и огороду, садится на попу, начинает копаться вокруг себя, собирает какие-то штучки и тянет в рот. Смотрю, как злая Таня бежит к нему и бесцеремонно выковыривает изо рта и выбивает это из его пухлых лапок.
Почти все лето мы играли с Таней в гляделки. Я смотрела умоляюще, а Таня зло. Пока как-то раз в конце августа дурачок не подошел к забору.
Мы некоторое время смотрели друг на друга. Он сел на землю, собрал щепочки и положил в рот.
– Таня! – позвала я, – Таня, иди сюда! Кольша щепки ест!
– Засранец! – весело крикнула в ответ Таня.
Это была такая радость для меня. Это как фанаты ждут кумира после концерта, он все мимо проходит, а тут вдруг в один прекрасный день у него что-то упало из рук, и можно ему помочь. Позвать по имени. Отдать упавшую штуку.
Она прибежала, разжала Коле руку, шустро отряхнула ладошку и губы. А потом сказала:
– Хочешь к нам? Иди в калитку.
Она была невысокая и крепкая. Длинная талия, ноги коротковатые, но моя бабушка считала Танину фигуру очень красивой. Она говорила – «у Тани ножки рюмочкой» – это когда икры полные. На абстрактных панно советского времени были женщины с такими ногами. Шея у Тани была длинная, лебединая, а волосы негустые, но пышные, кудреватые, светлые, чуть с рыжиной. Лицо у нее было простое, широкое, скуластое, а ушки и нос – маленькие, деликатные. Голос чуть с хрипотцой.
Таня встретила меня у калитки с Кольшей за ручку. Мы прошли в дом через сени, где на лавке в ряд стояли ведра с крышками и бидоны, какие с питьевой водой из погромка, а какие уже пустые. Потом прошли сквозь комнату, где вокруг печки была устроена кухня, столовая и что-то вроде гостиной – диван и телевизор – и оказались в комнате, где жили Таня и Коля.
Старая деревенская гвардия и молодые, послабже
В те годы люди стали меняться вместе со временем не только внутренне, но и внешне.
Была в деревне старая гвардия – они войну пережили, их уж ничем было с пути не свернуть. Вроде бабушки Вали моей. Что там в мире ни творилось, она вставала рано, прибирала дом, стелила скатерть на стол, ставила цветы в кривоватой вазочке, пекла и жарила для меня, моей сестры, дедушки и для своего папы – моего прадедушки. Прибирала со стола, работала в огороде, стирала и развешивала белье, собирала, гладила, раскладывала ровными стопочками в старом, пахнущем мылом, шкафу, делала бесчисленное количество заготовок на зиму из всего, что растет на огороде и в лесу. Следила за собой.
А были люди помоложе, не такие твердые в своих привычках, не такие мудрые. Их выпил спирт «Рояль». Им как-то враз опротивела их жизнь. Может, по телевизору другую увидели? А может, для них в новинку и не по силам оказались остро вставшие вопросы выживания.
Одеты они были ужасно. Словно с утра вляпались в собственную одежду, как в коровий навоз вляпываешься ногой. И одежда к ним так нехотя, нескладно, кособоко прилипла. Они много пили. Баба моя двоюродная, Нина, едва не спилась, остановила ее серьезная причина.
Она работала в коровнике, хотя денег не получала. Кто она была раньше – ударница труда, лучшая доярка. За счет колхоза ездила в Ессентуки в санаторий. А теперь она просто работала на автопилоте, таскала домой молоко, смотрела, как все приходит в упадок, но не бросала – скотину было жалко. Вот как-то она запила, подружка ее с ней, и коровы стояли недоеные, по колено в дерьме, ревели – плакали. От этого она не спилась – только благодаря коровам, то есть – ради коров.
Колин папа тоже был из вторых, из потерянных и пьяных. Посмотрел, какой сын у него народился, да и устроился работать вахтенно в городе, шоферить. И потихонечку исчез.
Сначала просто приезжал реже, а потом совсем перестал. Танина мама пила и работала без зарплаты в коровнике. Молочко носила тоже. Работала и пила. Несла крест. Худо им было.
Я только через стопяцот лет поняла, что Таня тогда имела в виду
Но Таня не разрешила отдать Колю в интернат насовсем. И теперь за это сама с ним мучилась. Мама ей сказала: ну и мучайся с ним сама. И Таня взяла на себя эту ответственность. Таня была, как моя бабушка. Как старая гвардия. Любила хлопотать и находила большое утешение в опрятности и аккуратности.
И вот в конце концов получилось у них пенсию выхлопотать для Коли. И тут все изменилось. Он же теперь был кормилец. Ни у кого денег не было, а у них были.
Танина мама попробовала пить на радостях, но спирт, купленный на такие деньги, стрял в ее глотке, даже если настоять его на черноплодке или смородиновом листе. Не лезло. Она растерянно и удивленно сообщала всем:
– Видно, свое я все выпила.
Она как-то забавно, по-простецки, зауважала своего сына. Обидные прозвища все забыла, если надо о нем спросить, то говорила полным именем:
– Что там Николай-то?
В комнате у Тани с Колей были полезные для Коли игрушки – пирамидки и кубики, книжки, в которых он показывал круг, квадрат и треугольник, желтый и зеленый самолет. Таню научили интернатовские воспиталки, как заставить Колю говорить.
– Все по сто раз талдычить, – объясняла Таня. – А потом еще по сто.
– Как это?
На стенах висели картинки. Таня брала Колю на бедро, подходила к каждой, тыкала его пальцем и говорила: солнышко, вот солнышко. На другой – дерево, на третьей – домик. И так много-много раз. Сто раз по сто.
И он начал потихоньку, расслабленным ртом что-то такое мямлить.
Еще она умела массировать ему язык и губы чайной ложечкой.
У них там свой мир был – сосредоточенный, бодрый. Альтернативный происходящему.
Я помню, спросила Таню, почему они никогда вовремя на автобус не приходят. Почему бегут в самый распоследний момент. И Таня сказала:
– Да мы готовы-то загодя! Только я там с людьми стоять не хочу. Колю жалко.
Я не совсем ее поняла. Ведь все молчали, место уступали.
И я только сейчас, в стопяцот лет поняла, что она имела в виду. Никто ей ничего не говорил, но в воздухе висело что-то такое неправильное, противное по отношению к Коле. В чем неприятно было находиться: взгляды, вздохи, шепот на ухо.
Вот и подумайте, кто тут у нас дурачок
Таню жалели, что она не может ходить на гулянки, прочили, что так, сидя с Кольшей, она себе мужика не найдет.
Я помню, в жаркие дни мы с утра и до обеда сидели с ребятами около речки, то загорали, то купались. А Таня придет, мимо всех пробежит, скинет халатик, окунется на пять минут быстренько – и назад.
Да только где теперь все эти жалельщики да гуляльщики? Две Танины ровесницы, хорошенькие русоголовые сестрички Липатовы, например? Как-то летней ночью их парни решили ехать друг на друга на мотоциклах. В кино увидали, как так вот делают – у кого дрогнет нерв, тот свернет. А позади себя каждый девчонку посадил.
И знаете, ни у кого не дрогнул. Оба оказались смельчаками. Трое участников этого безумного состязания погибли, а одна девочка осталась калекой. Выжила, но ходила плохо, и рот у нее как-то набок закрывался.
От водки померло без счета.
А Таня, да, не нашла мужика. Ну и хрен с ними, с такими непутевыми мужиками-то. Как баба Валя говорила: замуж – не в напасть, замужем бы не пропасть!
Таня не пропала. Она заочно поступила и закончила педучилище, а потом пединститут. Специальность ее – дефектолог.
Потом они в город переехали, и Кольша стрессанул – не мог привыкнуть, стал много болеть простудами и в конце концов умер от пневмонии.
По итогам
Со своим нынешним мужем Таня познакомилась, хлопоча о Кольшиных похоронах.
По итогам – Коля оградил Таню от разгульных сверстников, поддержал деньгами, выучил и замуж выдал. А сбежавший, прости Господи, папаня, только пил и бил, хоть был здоров как бык. Вот и подумайте, кто тут у нас дурачок.
* * *
Мне очень понравилось, как в житии Матроны написали, что, дескать, она говорила: «Кто хочет спастись, хватайтесь за мою пяточку!»
Хороший образ, хоть и простенький, даже детский. Вы уже поняли меня? Я этот образ хочу и к Коле применить – кто за его пяточку держался, тоже спасся, выжил и не пропал. И так всегда будет, какие годы ни возьми.
Коллажи Оксаны Романовой
