Перед Днем Победы в сети появляются статьи об инвалидах Великой Отечественной, которых насильно переселяли в закрытые специнтернаты (один – на Валааме). Они всегда сопровождаются работами художника Геннадия Доброва. Правдива ли информация о принудительной массовой высылке тех, кто не соответствовал образу воина-победителя? Кто такой был Геннадий Добров, где он на самом деле рисовал инвалидов войны?
Работы, бьющие по нервам
Геннадий Михайлович Добров оставил после себя около 10 тысяч работ: живописные полотна, графику, офорты, наброски. Но особо запоминаются зрителям его «Листы скорби» – графический цикл, посвященный страдающим людям.
Одна из серий этого цикла – «Автографы войны». Это 36 графических портретов инвалидов Великой Отечественной, которые Геннадий Михайлович нарисовал с 1974 по 1980 годы.
В советское время их можно было увидеть только в мастерской художника, потому что на коллективные выставки их если и принимали, то на суд зрителя не выставляли. Персональную экспозицию в СССР организовать Доброву тоже не давали.
— Чего только ему не говорили об этих портретах, чего он только не слышал от коллег по цеху и разного начальства от культуры,— рассказывает вдова художника Людмила Васильевна Доброва. — Его даже называли садистом, упрекали в том, что портреты эти бьют по нервам, по глазам. А он и не предполагал, что работы его могут вызвать такую реакцию, — рисовал ради самых возвышенных целей: чтобы напомнить об инвалидах войны.
«Странные вещи со мной происходят на Валааме. Я возвращаюсь к тем же темам, которые волновали меня в Москве. Больше того, я не могу ничего другого здесь рисовать. Таким образом, Валаам для меня уже не представляет никакого интереса сам по себе, и мне все равно, где я — на Валааме, или еще где, раз я не могу уйти от самого себя. Я сам очертил себя кругом, за который мне уже нет выхода. Жизнь простирается во все стороны, и тем для рисования масса, а я верчусь в своем кругу, и не могу из него выбраться. Калеки, сумасшедшие, пьяницы, да изредка картины природы – вот мои «белые ночи», – вот то немногое, что я тут рисую. И ничего другого рисовать не могу», — из письма Геннадия Доброва с острова Валаам жене в июне 1974 года.
Счастливы не все
Впервые Геннадий Добров увидел солдат, покалеченных войной, еще в детстве. На базаре, в Омске, его поразил вид побирающихся инвалидов с орденами на груди — кто-то был без рук, кто-то без ног.
— Ему было около 10 лет, — рассказывает Людмила Васильевна, — он был счастлив, что война кончилась, что их семья, наконец, соединилась (его отец воевал и на финской войне, и на Великой Отечественной, и на китайской границе), но ясно понимал при этом, что счастливы далеко не все.
В 1974 году художник случайно узнал, что на Валааме есть дом инвалидов, где живут те, кто защищал родину и получил инвалидность. Ему об этом рассказал его преподаватель по Суриковскому институту. Геннадий Михайлович загорелся и поехал туда.
Его смолоду интересовал вопрос о том, в чем корень зла, почему люди, достойные счастливой, полной жизни, страдают, умирают в мучениях
Он не просто рисовал — он общался с жильцами дома инвалидов, старался выслушивать и помогать, чем возможно. Жизнь инвалидов не была легкой — они чувствовали себя никому не нужными, брошенными. А тут приехал человек, который ими заинтересовался всерьез.
«Я возил свою натурщицу Симу Комиссарову 8 июля на кладбище в Сортавала, 8 км вез ее коляску по грунтовой дороге до кладбища, да 8 км обратно. А теперь Юра Писарев (с Никольского) просит, чтобы я его свез в Кемери (16 км от Сартавала) к больной сестре в психбольницу на 2 дня. И я не могу отказать, хотя может дирекция еще не разрешит. Другой Юра, парализованный, просит, чтобы я его снес в лес на муравейник (я один раз его носил на себе, еще хочет).
Я вожу больных в баню и из бани, вообще, всем слуга. Все удивляются, что за человек, первый раз, говорят, такого видим. Художник, интеллигент, а такой простой. Один пьяный инвалид говорит мне: «Спасибо за внимание к людям». Все предлагают мне выпить 10 раз на день… но я от всего отказываюсь… Ведь этот остров был святой», — из письма Геннадия Доброва с острова Валаам жене в июле 1974 года.
Неизвестный солдат из Никольского скита
Удивительно, но художнику особо никто не чинил препятствий в его стремлении рисовать инвалидов. Хотя, по словам его вдовы, бывало всякое.
— На Валааме директор интерната по фамилии Королев, который сам себя называл «король», долгое время не пускал его в Никольский скит, где содержались психически нездоровые люди. Как-то Королев уехал в командировку, и Геннадий Михайлович решился сам пойти в Никольский скит. Именно там он увидел неизвестного солдата без рук и без ног, с остановившимся взглядом, которого впоследствии опознали как героя Советского Союза.
Королев разгневался на художника и попросил его уехать с Валаама. Но Добров привез оттуда четыре портрета из 36, которые потом тоже вошли в серию «Автографы войны».
После этого он шесть лет ездил по разным домам инвалидов. Побывал в Бахчисарае, на Сахалине, в Карелии, посетил около 20 домов инвалидов. По словам Людмилы Васильевны, ему нигде не отказывали, но начальство этих домов не очень понимало, для чего это нужно – рисовать тех, кого опалила война.
«Сейчас рисую второй портрет инвалида войны. Хожу в библиотеку, ищу в книгах ордена и медали, потому что свои он — этот типичный русский Иван — растерял, да роздал детям на игрушки. Вот где Русь несчастная! В чистом виде. Ангелы, а не люди, ни в ком, ни капли лжи, души нараспашку. Я уже двери закрываю на ключ в своей комнате изнутри. Приходят, рассказывают о себе. И наплачешься, и насмеешься с ними. А песни какие поют! Я таких и не слыхал никогда, самые окопные какие-то, и откуда они их берут?», — из письма Геннадия Доброва жене с острова Валаам в июне 1974 года.
Сострадание к страданию
«Сострадание к страданию», — так описывает вдова художника его главное человеческое качество и художественную идею.
Сострадание к чужим бедам окрепло в молодости, когда Доброву пришлось работать милиционером у Белорусского вокзала, санитаром в Склифе и психиатрической больнице. В Суриковском институте, где Геннадий Михайлович учился, ему не дали диплом — слишком его работы отличались от общей массы, не было прославления социалистической действительности: он рисовал быт простых людей.
— Геннадию Михайловичу после института нужна была прописка в Москве, поэтому он и стал работать милиционером. И этот опыт помог ему увидеть изнанку жизни, встретиться со страдающими, мучающимися людьми, живущими на самом дне общества, — рассказывает Людмила Васильевна.
В поисках источника зла
Художник Добров всю жизнь не только рисовал — он и слушал тех, кого рисовал: душевнобольных, бездомных. Записывал их истории, пересказывал жене. Когда ослеп за несколько лет до своей смерти, наговаривал на диктофон (из этих записей Людмила Васильевна сделала двухтомник «Ночные летописи», недавно книга вышла в свет).
Коллеги по цеху его не очень любили за непохожесть, но он совершенно не злился.
— У Геннадия Михайловича было христианское мировоззрение, — говорит Людмила Васильевна. — Он не был церковным человеком, но всегда искал ответы на вечные вопросы и жил больше внутренней жизнью. Его смолоду интересовал вопрос о том, в чем корень зла, почему и отчего люди, достойные счастливой, полной жизни, страдают, умирают в мучениях.
Евангелие, романы Толстого и Достоевского помогали художнику всю жизнь видеть за лакированной соцреалистической действительность то, что является по-настоящему главным.
Миф, имеющий под собой основания
Графические портреты инвалидов Великой Отечественной войны, которые сделал Геннадий Добров, обладают огромной эмоциональной силой, заставляя безоговорочно верить написанному о том, как в одночасье выслали беспомощных калек в Советском Союзе подальше от людских глаз.
Доктор исторических наук Елена Юрьевна Зубкова, сотрудник Института российской истории Российской академии наук, рассказала «Милосердию.ру», что миф о повальной принудительной высылке инвалидов в закрытые специнтернаты возник очень давно из-за недостатка информации. Хотя в целом это миф, некоторые основания он под собой имеет.
Инвалидов войны отправляли в интернаты, если они побирались в городах, вели «антисоциальный образ жизни» — за нищенство. Зубковой долго не удавалось найти ничего, что подтверждало бы или опровергало такую высылку, потому что в послевоенные годы не было в СССР нормативных документов, которые позволяли бы применять санкции за нищенство к кому бы то ни было.
— Милиция периодически проводила точечные рейды в плане контроля за паспортным режимом — отлавливала тех, у кого не было документов, — объясняет Елена Юрьевна. — Среди них были и инвалиды войны. Их доставляли в приемники-распределители. Дальше никто не знал, что с ними делать.
Как правило, с нищими инвалидами поступали так: если у человека были родственники, то его передавали им. Если не было — дело уходило в собес, где тоже по мере сил пытались решить проблему. В собесе инвалидов снова сортировали, пытаясь найти родных, предлагали инвалиду поехать в интернат.
Граждане возмущались
Если в первые послевоенные годы с нищими и спивающимися инвалидами на улицах городов еще можно было мириться, списывая все на временные трудности, то позже этим фактом стали возмущаться обычные граждане. Как такое может быть — у нас социальное государство, почему ветераны побираются? Кто-то даже предлагал скинуться на содержание инвалидов, ведь государству тяжело.
23 июля 1951 года был принят секретный указ «О мерах борьбы с антиобщественными, паразитическими элементами». Там речь шла о наказании за нищенство и бродяжничество — о высылке на пять лет. Но касался он только трудоспособного населения, не инвалидов.
— А за несколько дней до этого указа Советом министров был принят еще один указ, — поясняет Елена Юрьевна, — «О борьбе с нищенством в Москве и Московской области», который легко распространили на всю территорию Советского Союза. Там был пункт о том, что в случае злостного занятия нищенством — а таковым считалось, если человека три раза приводили в милицию, — направлять нарушителя в инвалидные дома.
Первая акция по изъятию инвалидов по стране стартовала летом 1951 года. Но насколько она была массовой — судить трудно. Нет даже точных цифр, сколько в СССР было инвалидов войны. Озвучена цифра в 2,5 млн человек, но исследователи в ней сомневаются.
«Меня пугает, что ты так боишься всяких страданий»
— Принудительно по закону в дома инвалидов направить никого не могли, — говорит Елена Зубкова. — Кроме того, этих домов не хватало на всех. Их хотели строить, но не получалось — страна лежала в разрухе. Поэтому эти дома инвалидов открывались в закрытых монастырях и храмах.
В 1948 году был организован дом инвалидов на Валааме (был открыт и еще один, в Горицах, на берегу реки Шексны, у Кирилло-Белозерского монастыря) — специально для никому не нужных ветеранов войн. У них либо не было родственников, либо они скрывались от них. Некоторые сами просились в подобные инвалидные дома, чтобы хоть как-то выжить.
Условия жизни в этих домах были очень неприглядные, массовой практикой стали побеги оттуда. Милиция ловила инвалидов и отвозила обратно.
В ЦК партии руководство МВД направляло письма необходимости создания закрытых интернатов, что исключило бы возможность побегов, но было ли что-то сделано для осуществления этой идеи? Елена Юрьевна не нашла ни одного документа, которые подтвердил подобную инициативу власти.
В итоге в Советском Союзе все-таки убрали потихоньку инвалидов войны с глаз, чтобы фасад был красивым. Как это сделали — массово или постепенно, принудительно или нет, до конца не понятно.
На этом фоне работы Геннадия Доброва, который напоминал о том, что где-то в отдаленных уголках страны живут страдающие заброшенные ветераны, действительно вызывали шок.
В 1974 году он писал своей жене с Валаама: «Меня пугает, что ты так боишься всяких страданий, и так старательно от них отгораживаешься. Я тут вожу на коляске больных в баню, мою им руки и спину, таскаю их, перетаскиваю, вожу на коляске, помогаю, чем могу, и ничем не брезгую. И кушаю с ними вместе. А тебя все это пугает…»
