«Монахи – это не глаза в пол и ровные головки»
– Ваше определение: монах – это кто?
– Кто-то из святых сказал, что монах – это тот, кто на единого Бога только смотрит и единого Бога только желает. Другого определения дать невозможно. Монах может жить в городе, в деревне, где угодно, потому что монах – это состояние души. Но в монастыре созданы особые условия для его жизни.
– Ваши представления о монашестве как-то менялись со временем?
– Поначалу о жизни монахов у меня было книжное представление: никуда не ходят, смотрят в пол, все такие одинаковые, аккуратные, вовремя кланяются.
Когда я пришла в обитель и стала настоятельницей, мне было очень страшно, что я теперь отвечаю за жизнь сестер, за их путь к Богу. Мы стали ездить по монастырям, чтобы учиться этой жизни. И я поняла, что монашество – это совсем не то, что я думала. Что монашество – это не опущенные книзу глаза, заткнутые ватой уши, не ровные головки. Наоборот – монахи не бывают одинаковыми!
Господь создал всех разными, и это прекрасно. Человек приходит к Богу именно в своей индивидуальности, и монах всю ее должен направить к Богу. Ведь и все наши страсти – это извращенные добродетели. Их надо забрать у дьявола и устремить к Богу вместе со всеми прекрасными качествами. Тогда и получится настоящая духовная красота, когда ты не равняешь всех одинаково.
Я восхищаюсь этому Божьему чуду, что люди такие разные. И начинаю понимать, что именно поэтому с ними надо обращаться очень аккуратно.
Ни в коем случае нельзя всех равнять и требовать со всех сестер одинаково. Когда сестры тоже это понимают, они перестают друг на друга смотреть и говорить, почему ей можно, а мне нельзя.
Кто-то легче идет, кто-то тяжелее, у всех свой путь. И атмосфера внутри монашеской общины должна помогать человеку идти к Богу, а не тормозить его.
Ведь что такое послушание? Это не когда ты всем закрыл рот, и что я сказал, то и делайте. Нет. Послушание – это взаимодействие в любви, когда духовник или настоятель любит своего послушника и с большим уважением относится к его свободной воле. А послушник с доверием и любовью относится к своему наставнику.
Без этого послушание называется рабством и может привести либо к физической болезни, либо к психическому срыву, либо к тому, что монах просто развернется и уйдет.
– А если сестра не слушается?
– Разговариваем. Если сестра выходит за какие-то рамки и ее поведение начинает сказываться на остальных, подвергает опасности духовную жизнь сестер, то, может быть, сестре придется уйти из монастыря. Но так происходит крайне редко.
Если сестра приходит, ты ее постригаешь, – это целиком твоя ответственность. Это как в обычной семье: дети бывают разные, мы не можем сказать, что мне такой ребенок не нужен, он некачественный. Нужно сделать все, чтобы помочь этому человеку.
Когда люди идут одной дорогой, они понимают, как это тяжело. И тем, кому тяжелее, скорее сочувствуют, чем осуждают. Потому что это самая тяжелая работа – бороться со своими страстями.
У нас есть одна сестра. Человек с очень сильной волей. Как правило, у таких людей и страсти сильные. Но когда сестры видят, что она с этим борется, как зверь, они видят, что ей очень тяжело и где-то ее не хватает, где-то она слетает с катушек, то кроме уважения, сожаления, желания ей помочь, помолиться за нее – ничего не возникает.
В какой-то момент встал вопрос, может ли эта сестра дальше жить в монастыре. И сестры сами ко мне пришли и сказали, что надо ее оставить. Я спросила, готовы ли они к тому, что и дальше могут быть срывы. И они сказали: да.
Конечно, хочется, чтобы все было гладко, без сучка, без задоринки. Но так не бывает. Для меня каждый раз очень болезненно видеть эти муки борьбы со страстями. И нелегко бывает, когда человек не замечает в себе действия своих страстей. Это постоянная тяжесть на плечах любой игуменьи.
Ты за все переживаешь, хочешь побыстрее сделать так, чтобы этого не было, но понимаешь, что изменения нельзя ускорить. Это надо пережить.
Не всегда есть взаимопонимание с сестрой. Вроде бы, ты видишь ситуацию, духовник видит, а сестра – нет. И нужно объяснить ей: ты пока поверь, что оно так, ты туда придешь и оттуда увидишь.
Для меня самое тяжелое переживать это каждый раз заново. Видимо, тут еще и свойство женской природы – гипертрофированно воспринимать какие-то проблемы. Мне помогает и успокаивает меня мой духовник. Я ему все это рассказываю, а он говорит: ничего страшного, нормально, давай вот так.
Я доверяю духовнику на 100% и знаю, что он всегда видит на 5-10 шагов впереди меня. Когда есть человек, который тебя может направить, а где-то сказать «стоп, что ты делаешь?», ты себя чувствуешь более уверенно.
Не проповедью, а примером
– Больше 100 лет прошло с того времени, как прпмц. великая княгиня Елизавета Федоровна основала свою обитель. Что помогает Марфо-Мариинской обители сегодня не терять живой связи со своей святой? Как вы понимаете, что продолжаете ее дело?
– Мы все ощущаем ее присутствие здесь. Я думаю, что 85% наших сотрудников пришли в обитель именно вслед за Елизаветой Федоровной, чтобы служить Богу и ближнему.
И кроме того, что мы все – и сестры, и сотрудники – каждый день молимся Елизавете Федоровне, просим ее помощи, мы и чисто административно базируемся на том, что она делала, думала.
Конечно, поменялось время, люди, общество, поэтому мы делаем скидку на 100 лет. Но когда мы обсуждаем глобальные вопросы устройства обители, первое, от чего мы отталкиваемся, – это идеи Елизаветы Федоровны.
Нам важно не потерять дух обители, и дух этот – наша вера в Христа, наша принадлежность Русской Православной Церкви. Все остальное вокруг этого. А без этого все остальное не имеет никакого смысла.
В нашей обители есть сестры милосердия, есть сотрудники многочисленных социальных проектов. А есть монашествующие сестры, которые сами не занимаются помощью людям. И все-таки именно монашеская община поддерживает дух обители, являясь ее духовным основанием. Если монашествующие перестанут жить монашеской жизнью, то скорее всего, все развалится.
Разной социальной деятельностью занимаются и без нас. Ведь и преподобномученица Елизавета создала обитель не потому, что в царской России плохо работали социальные службы. Наша задача – во-первых, самим стать ближе к Христу, служить Ему, а во-вторых – не проповедью, а примером, делами показать Христа тем людям, к которым мы идем.
Именно в этом суть церковного социального служения. Иначе в погоне за профессионализмом оно может потерять свою церковность. Это совершенно очевидная проблема.
– Вы можете от чего-то отказаться, если вдруг понимаете, что это противоречит духу Елизаветы Федоровны?
– Да, такое бывает. Например, к нам на одну вакансию приходят два человека. Один мегаспециалист, для которого Церковь совсем не важна и не нужна, он просто ищет работу.
Я таким людям говорю, что у нас тут работают церковные люди, мы исповедуемся, причащаемся. В юбках ходим. И краситься у нас ярко нельзя. Не будет ли это вам мешать?
Они говорят: да ничего, нам все равно, пожалуйста, живите как хотите. И есть другой человек, который, возможно, не является мегаспециалистом, но он сюда пришел за идеей. Может быть, он еще ясно ее для себя не сформулировал, он может не быть воцерковленным, но ему нужно это, он чувствует, что где-то там, в Церкви, истина.
Конечно, из этих двух мы возьмем второго. В него можно вложиться, обучить его, и он станет хорошим специалистом. А если будет только вот этот мегапрофессионал, то 99,9%, что мы его не возьмем. У нас может быть какой-то процент малоцерковных людей, но таких, которые всей душой стремятся к Богу.
И мы видим, что здесь их жизнь постепенно меняется, для них открывается какая-то другая дверь, они начинают жить церковной жизнью. Мне кажется, это главная задача обители и церковного социального служения.
Другая крайность тоже страшна. Совсем не стремиться к профессионализму, сказать, что мы люди церковные, как можем, так и делаем, – это преступная халатность.
Мы должны делать свое дело максимально профессионально и качественно, а наши люди должны быть готовы учиться.
Бывает, к нам приходят благотворители, которые готовы дать нам деньги, но говорят, что с церковными организациями не работают. Надо бы, чтоб мы к ним повернулись каким-то таким боком, с которого мы менее церковные. Я их благодарю и говорю, что есть еще столько нецерковных благотворительных проектов – может быть, лучше им тогда помочь? Потому что мы, с какой стороны ни глянь, везде одинаковые.
«Мы не будем конкурировать»
– Как вы выбираете социальные проекты для обители? Как понимаете, что ваше, что не ваше?
– Обитель выступает в качестве своего рода скорой помощи. Мы пытаемся нащупать какие-то болевые точки в социуме и заниматься тем, чем сейчас никто не занимается.
Ведь и Елизавета Федоровна бралась за те направления, за которые никто не брался. Она пыталась помочь тем, кому в данный момент хуже всех.
Но как только на этом поприще появляются конкуренты, как только рынок начинает насыщаться, то это направление перестает быть нашим. Мы не будем конкурировать. Вы делаете это хорошо? Слава Богу, делайте. Мы с легкостью готовы переключиться туда, где сейчас недостаточно помощи. Это один из ограничителей, который не позволяет сбиться с курса.
Как только мы пытаемся стать конкурентными, у нас вступает в конфликт профессионализм и церковность.
Узких церковных профессионалов найти довольно сложно. А если набирать просто профессионалов, то мы сознательно разбавляем среду церковных сотрудников людьми, для которых служение Христу не является основной ценностью.
Да, нас иногда очень подкупает профессиональный рост, особенно когда мы начинаем хорошо разбираться в теме. Хочется развернуться вширь, сделать что-то масштабное, поменять законы… Но мы начинаем себя тормозить, потому что тут велика опасность отойти от основной задачи.
Главные болевые точки
– Какие именно болевые точки вы видите сейчас в обществе? Где больше всего нужна скорая помощь обители?
– Проблема, с которой мы в первую очередь пытаемся работать, – это огромное количество бедных. Наша группа работы с просителями остается одним из приоритетных проектов.
Это люди, которым некуда идти. Не всегда они высокого интеллектуального уровня, не всегда имеют образование. Или имеют, но не понимают, что с ним можно сделать. Им пытаются помогать государственные службы, но чаще всего беда там такая глубокая, что всю ее охватить невозможно.
Поток просителей никогда не иссякает. Но мы и боимся, как бы наша помощь не увеличила их количество.
Специалисты нашей службы пытаются помогать людям выбираться из беды, а не просто получать бесплатные обеды.
Другая боль – взаимоотношения детей (особенно подростков) и родителей. В частности, в приемных семьях. У нас в обители довольно давно существует Центр семейного устройства. Но если раньше главным для нас было обучить приемных родителей и помочь кровным родителям детей из детских домов, то сейчас мы больше сосредоточились на сопровождении семей, принявших ребенка.
К нам приходят семьи в глубоком кризисе, в тяжелом конфликте между родителями и детьми. Это такая боль, такого разрыва между поколениями никогда не было в истории.
Важно помочь сохранить семью, помочь и родителям, и детям. Страшно, когда ребенок в переходном возрасте ломает себе жизнь. У нас есть идея, пока еще не оформленная, заниматься девочками-подростками в приемных и кровных семьях.
Еще одна большая проблема, которая еще недостаточно решается как государством, так и частными службами, – это уход за тяжелобольными людьми на дому.
Меня до глубины души потрясают случаи, о которых все чаще пишут. Умерла бабушка и 7 лет лежала в квартире. Труп мумифицировался, пока через 7 лет его случайно не обнаружили.
Это так страшно – вот это наше равнодушие, когда на площадке в подъезде, где живет не одна семья, за несколько лет о человеке никто не вспомнил…
Сейчас довольно много патронажных служб, но их услуги очень дорогие. Обычные люди не могут себе этого позволить, особенно одинокие старики. У нас есть небольшая патронажная служба, но мы хотим ее активно развивать.
– С какими просьбами в обитель обращаются чаще всего?
– Пожилым людям или малообеспеченным семьям нужны лекарства, памперсы. Пенсии маленькие, и если человек исправно платит коммуналку, то у него не остается денег на продукты или лекарства.
Часто приходят с большими долгами за коммуналку. С этим мы чаще всего помочь не можем, но можем объяснить, как в рассрочку оплатить задолженности, и какое-то время снабжаем продуктами, чтобы оставались средства на погашение долга.
– То есть, иногда приходится отказывать просящим?
– Приходится. И дело даже не в количестве просящих, а в ожиданиях, с которыми к нам приходят.
Иногда люди ждут от нас чуда в буквальном смысле слова: что мы сразу решим все их проблемы, устроим на работу, поселим в жилье, оплатим все долги, ипотеку.
Понятно, что у нас ограниченные ресурсы. Мы делаем то, что мы можем, но бывают случаи, когда мы ничем не можем помочь.
Наши сотрудники очень сильно переживают это. Очень тяжело отказывать, тяжело выслушивать все, что потом говорят. Они всегда стараются объяснить свой отказ, а главное – дать человеку направление в решении проблемы.
Ведь часто проситель настолько растерян, что ничего вокруг не видит, умирает в своей проблеме, не понимает, что делать. Наша задача – показать ему свет в конце тоннеля. А кому-то надо просто посочувствовать, пожалеть. Так что наши сотрудники выступают в том числе и как психологи.
– Чего бы вы пожелали себе и сестрам обители? Что самое радостное для вас?
– Самое радостное – это то, что мы здесь, что Господь нас сюда призвал. Вообще это особая радость – быть монахом и служить Христу. Меня часто спрашивают, не жалею ли я о том, что я когда-то сюда пришла. А я каждый день радуюсь тому, что я в монастыре, рядом с сестрами.
А пожелала бы я всем нам спастись. Чуткое, милостивое сердце невозможно приобрести, не пройдя через всю эту боль, через которую мы проходим. Для меня главное – чтобы Господь сохранил всех сестер, дал нам силы и помог дойти туда, куда мы стремимся. Это наша главная молитва.
Фото Павла Смертина.
