В богадельне празднуют День победы. Песни военных лет доносятся из магнитофонов в комнатах. Бабушки (их здесь большинство) не грустят, они вспоминают под мелодии прошлых лет свою послевоенную юность – вспоминают с благодарностью.
Старушки не ходят, их, нарядных, перевозят в самую большую и светлую комнату. Некоторых сестрам милосердия приходится буквально на себе переносить с первого этажа на второй: к столу, к празднику, к песням – к молодости. Жаль, лифта нет. Бабушки с сочувствием смотрят на напряженные под тяжестью колясок спины сестер, и повторяют, пытаясь четко выговаривать каждое слово: «Не надо, родная». Но как же не надо, если у подопечных – День победы? Сколько им было, когда в их дома ворвалась война? «Мне – семь», «А мне – девять», – послушно отвечают старушки, радуясь вниманию гостей и как будто мысленно добавляя: «Я могу много-много вам рассказать». В их историях почти нет ни боли, ни горя, со всем пережитым давно смирились, и только взгляд, уходящий из этой комнаты в прошлое, повторяет: «Было, все это было». Институты, стройки, дети, и, конечно, любовь – все закружилось за столом с бутербродами и лимонадом. А к чаю подали пирог, а под него завелась-запелась «Катюша», а у каждой старушки в рукаве – белый платочек, которым пришлось-таки смахивать слезы. «Ты чего плачешь-то?», – бесхитростно громко спросила Раиса Ивановна соседку. «Хочу – и плачу», – надула губы застигнутая врасплох Клавдия Павловна. «Девочки, не ссорьтесь!», – прижала руки к груди третья. Поздно: те две уже обнимаются. «Я вот узнала, что правнук мой Лешка на отличника идет, представляешь? Правнук мой, Лешка», – шептались они.
«Аом!», – просит парализованная Юлия Гавриловна. Ей 89 лет, она ветеран войны; на нарядном халате – медали. «Аом!», – повторяет Юлия Гавриловна, пытаясь жестами объяснить, что ей нужно. «Альбом!», – радостно восклицает старшая сестра Оля Иорданская, давно научившаяся своих бабушек понимать, как годовалых детей. Из комода сестры достают тяжелый потертый альбом с фотографиями. Если послушать Юлию Гавриловну минут пять, то постепенно понимаешь все, что она говорит.
А бабушка в прошлом, похоже, разбила не одно сердце… «Это моя первая школьная любовь», – с улыбкой и гордостью указывает она на фотографию с голубоглазым мальчишкой. «А это – вторая», – с тем же чувством продолжает она. Ситцевые платья, бантик обведенных темной помадой губ, роскошные белые локоны – что говорить, красавица. А дальше, 60-е, 70-е – обычная советская женщина, с усталым, но твердым взглядом. «Сын мой, сын», – на снимке с его изображением рука задрожала. Помолчали, отдохнули. «А братьев моих обоих убили в войну, – уже почти шепотом говорит Юлия Гавриловна, – мне было 19. В госпитале работала, раненых принимала, мальчишек, без рук, без ног… Вот, говоришь, праздник. От души хочу, чтобы таких праздников было поменьше. А я хотела актрисой до войны стать, в ГИТИС шла поступать, война планы поменяла. Вот смотрю, как вы меня снимаете, и думаю, что сейчас моя мечта сбылась. Чем я сейчас не актриса? Можно ли, чтобы вы меня поцеловали, а кто-то это снял? Чтобы память была – и мне, и обо мне». Над кроватью бабушки на тонкой длинной тесьме – колокольчик, чтобы при необходимости на его звон пришла сестра. Сколько целовали Юлию Гавриловну – столько он, подпевая, звонил, цепляясь о плечи гостей.
Пришли с поздравлениями девочки из Елизаветинского детского дома при Марфо-Мариинской обители. С белыми бантами, яркими цветами и звонкими песнями. Пели долго: и не хотелось уходить, да и не отпустил бы никто. Вот где радость безграничная. Маленькая быстроногая собачка Бася, уже третий год живущая в богадельне, бойко подвывала, за что поплатилась: в дружном восторге дети едва не растерзали ее в объятиях.
Самая младшая – Настя уже на выходе вернулась и крепко обняла одну из бабушек. Та, счастливая, не слушающимися руками, как могла, прижала девочку к себе. Настя с минуту еще подумала, и достала из маленькой сумочки яркое пасхально яичко: «Хочу подарить его вам!». – «А может, еще споете?». Детская команда, весело топая, вернулась с порога обратно в комнату, и пели-пели обо всем. «Чаще пусть приходят», – просят бабушки, кто-то одними губами, без голоса, по-другому не могут. Но, кажется, громче не бывает.
