Сегодня, в Международный день сирот, мы решили дать слово тем, кто рос в детских домах.
Жизнь в детском доме – это действительно гонки на выживание. Надо выдержать. По статистике, большинство тех, кто так и не находит приемную семью и выпускается из детского дома, не справляются, не умеют выстраивать собственную самостоятельную жизнь. Не было рядом того, кто бы научил, помог, подсказал, кто дал бы ощущение собственной нужности и важности. Наши сегодняшние герои – из тех, кто выдержал. И их опыт еще раз говорит нам: каждому ребенку нужна семья и близкий человек рядом.
«Я человек, который ищет дверь»
Георгий Г., 17 лет. В приемной семье с декабря 2015 года (выдержки из заметок, которые Гоша делает для своей книги):
«Мы все люди. Всех нас создал Бог или кто-то еще… Все мы рождены с какой-то целью, особенно я это понял, когда упал со второго этажа и остался чудом в живых. Так почему мы презираем, считаем ущербными тех, кто на нас не похож? Тех, кто по каким-то причинам родился с диагнозами? Почему они не могут жить, так же как и мы? Так же радоваться общению, так же сидеть за рабочим столом… В нашей школе был мальчик Егор. Русые волосы, большие голубые глаза…Не скажешь, что он инвалид. Но Егор был глухонемой. Его нашли сотрудники нашего детского дома у помойки, в прочем это не редкий случай. Часто двухмесячных или постарше детей обнаруживали в каком-нибудь мусорном баке. О его родителях ничего не известно до сих пор. К нему так и относились – как к отбросу жизни. Все проходили как будто сквозь него, как будто его и в помине не было. Он понимал, что он как гадкий утенок, которого подсунули к другой стае.
Но несмотря на это положение, он все же мечтал с кем то подружиться, быть как все, смеяться как все, шалить как все… Но все его отвергали. Издевались над его глухотой…Помню, как он хотел подружиться с одной девочкой, из третьего класса. Она была на то время самая красивая из младшего корпуса. Ее звали Алиса. Но только, несмотря на красоту, характер был у нее ужасный. С девяти лет она уже умела управлять своими воздыхателями, которые были в нее влюблены, списывала домашние задания у других, дружила с «авторитетными». На одной из перемен Егор подошел к Алисе, робко взял ее за руку и попытался сказать «давай дружить». Но она грубо, с оскорблениями, оттолкнула его. А ее кавалеры начали избивать Егора. А потом разбежались, а Егор с разбитым лицом так и остался лежать на полу. Он плакал, ему было стыдно и страшно возвращаться в класс, и почти весь урок он так и пролежал в луже крови. Почти под конец урока медсестра, зачем-то поднявшись на учебный этаж, заметила его уже без сознания. Она вызвала учителя, главврача, начался шум, мы выбежали из класса… Все были напуганы. Взрослые суетились вокруг Егора. Кто-то из нас не сдержал слез и заплакал, я тоже заплакал, ощущая себя почему-то виноватым. Егора увезли в больницу. Через пару дней мальчика выписали, а через месяц его усыновила приемная семья. Сейчас Егор уже учится в 9 классе. Приемные родители собрали деньги на операцию по слуху, и Егор теперь стал хорошо слышать, а благодаря занятиям с логопедами – и хорошо говорить.
Я, как и эти ребята, сирота, оставшийся без родителей и какой-либо надежды. А может быть, я просто странствующий человек? Человек, который ищет дверь, в которую он зайдет — и ему будет комфортно. Дверь, которая изменит его жизнь. Но было так, что, заходя в каждую из дверей, я всегда находил приключения на свою задницу. Залезу в чужой сад, чтобы поесть плоды, меня избивают. Сделаю кому-то что-то доброе, а потом меня отвергают. Приемные родители, которые раньше пытались взять меня в свою жизнь, отворачивались от меня. Но я не обижался. Да, я проклинал их, лежа лицом в подушку и купаясь в своих соплях и слезах. Но я понимал, что они не смогут со мной справиться, поскольку они были не готовы.
У меня были классные друзья. В первом классе нас было всего пятеро, еще двое к нам приходили учиться из дошкольного отделения. Я, Максим, Никита, Тимур, Дима, Егор, девочка Саша… С первого класса мы были как одна семья. Если кого то из наших били, то мы шли горой за него, и нам было наплевать, насколько наш враг был старше нас. У нас не было такого, чтобы кто-то из нас закладывал другого воспитателю. Помню, мы с Егором влезли в кабинку, где хранился инвентарь уборщицы, и своровали у нее ключи от всего нашего четвертого этажа. А потом, убедившись, что ночные воспитатели еще долго не будут нас тревожить, открывали дверь в хранилище, забивали карманы конфетами, затем прятали, а утром ели нашу добычу. В конце концов, наши проделки обнаружили, нас ругали, но мы не выдали друг друга. Когда стали появляться новенькие, мы, как в тюрьме, рассказывали им, кто они и какое их место среди нас. И пугали: « Не доходит до головы, дойдет по печени»…
Я часто вспоминаю своих старых друзей. Порой мне так хочется вернуть наши прошлые времена, чтобы вновь встретиться со всеми, прогуляться по парку или пожарить шашлыки в лесу, который находился рядом с детским домом.
Сейчас я нахожусь в приемной семье. По сравнению с детским домом — это конечно лучшее, что мог я себе представить. Но есть и вторая сторона этой медали. Во-первых, у тебя есть обязанности. Да, обязанности также были и в детском доме, но от них можно было и увильнуть. В семье же этого не получится, поскольку тебя могут наказать карманными деньгами или посадить под домашний арест, что в принципе в моей практике еще не было.
В семье у нас трехразовое питание, а в детском доме было шестиразовое. И тебе не приходилось горбатиться, чтобы состряпать себе поесть.
Но такие условия детского дома не дают ребенку-сироте саморазвитие. Выйдя за пределы детских учреждений, такой человек не сможет реализовать свои планы. Он привык, что ему все должны и обязаны, а он будет сидеть сложа руки, есть сухие завтраки и ходить в туалет под себя, дожидаясь своей потребности.
Вокруг него бегают спонсоры, воспитатели, все его прихоти могут быть исполнены, и когда угодно: на Новый Год, в подарок, он попросит iPhone 6s, который не каждому по карману, и ему купят. Его группе понадобится плазменный телевизор, и им установят. Спонсоры думают, что таким образом помогают ребенку поддерживать его неудачливую жизнь, хотя это не так. Да, у него есть этот гаджет, на ногах надеты Timberland, в игровой комнате висит большой телевизор, но это не настоящее счастье для такого дитя. Гаджет он продаст, Timberland со временем износятся или кто-то сворует, плазменный телевизор уже будет включаться только для того, чтобы посмотреть футбол и попить пивка с ребятами.
Счастье будет только игрой, а внутри будет сидеть горькая обида, характеризующая одиночество.
Они могут обрести настоящее счастье, только находясь в семье, где будет отцовское плечо и материнская забота и любовь. Но раньше, честно признаюсь, когда я думал о том, какой должна быть моя приемная семья, я и не вспоминал об этих качествах.
У меня был образ богатой, полноценной семьи, где есть мама, папа, маленький малыш и чтобы по дому бегал большой лабрадор.
Чтобы родители давали деньги без лишних вопросов, чтобы они были красивыми: мама-блондинка с голубыми, добрыми глазами и папа-брюнет. Да, моя молитва дошла до Бога, или до кого-то еще наверху, но, видимо, у них там случился какой-то сбой. Реальность у меня другая: по дому бегает маленькая спиногрызка по имени Даша, вторая приемная дочь моих родителей – тоже Даша – подросткового возраста, которая купается сейчас в своих личностных проблемах и купает в этом всех нас. Старшая, кровная дочь Нэлла. И мои приемные родители. Брюнетка с карими глазами Диана — моя приемная мама, мой друг, помощник и просто спаситель. Диана Машкова руководит Клубом «Азбука приемной семьи» в фонде «Арифметика добра», помогая другим приемным семьям, а я стал волонтером фонда. Два метра с чем-то ростом, с щетиной, с добрыми карими глазами и длинными русыми волосами Денис, мой приемный папа. Они изменили меня, дали понять, кто я на самом деле и изменили мою жизнь.
«Мой сын меня спрашивает: «Мама, ты же меня больше не отдашь?»»
Анастасия, 26 лет, Смоленск:
Сейчас я живу в смоленском «Доме для мамы» — кризисном центре для женщин, попавших в трудную жизненную ситуацию. У меня есть 5-летний сын Кирилл и 3-летняя дочка Маша. А сама я с 5 лет оказалась в детском доме. Мама пила, однажды мы с ней приехали в Москву, и она меня оставила на улице одну и ушла. Меня подобрали цыгане – но не забрали себе, а вызвали милицию. В итоге я попала в Кардымовский детский дом в Смоленске, ходила там в детский сад, там же пошла в первый класс. Мои трое братьев попали в детские дома еще раньше меня, я была последней. Родителей лишили родительских прав. Позже я сменила еще два детских дома. Сначала меня перевели в детский дом в Ярцево – я не потянула общеобразовательную программу, а в Ярцево вспомогательная школа. Там я проучилась до 5 класса, а потом меня отправили в Демидовский детский дом, где уже жили мои братья.
По сравнению с предыдущими детскими домами, в которых мне даже нравилось, Демидовский интернат был ужасным местом – хуже, наверное, только колония. И тут моя жизнь в корне изменилось. Там постоянно издевались над детьми. Да и сейчас там детям живется несладко: они предоставлены сами себе, никому они не нужны. В позапрошлом году там сменили руководство – потому что двое детей ушли кататься на речку на коньках , провалились под лед и погибли. Там дети сами решают свои проблемы. Если будешь жаловаться воспитателям, будет еще хуже – к тебе придут ночью и побьют. Травлю устраивали и сами воспитатели, если ты в чем-то провинился. А дети устраивали дедовщину. Между девчонками у нас такое случалось постоянно. Старшеклассницы будили нас ночью, ставили в пару и заставляли драться. Это было таким развлечением для них. Или ты можешь открыть дверь, а на тебя падает ведро с холодной водой. Ты отовсюду ждешь подвоха.
Старшеклассники насиловали девочек и мальчиков из младших классов. Жертвы в итоге сами ожесточаются. У одного мальчика из нашего детского дома на этой почве действительно поехала крыша. Когда ему было 20 лет, а его приятелю постарше 23, они на улице напали на женщину, изнасиловали ее, стеклом выкололи глаза, вспороли живот, она умерла. Их судили. В колонии они повесились – а может, им и помогли… там таких не любят. И у нас таких много. Дети выходят из детского дома очень агрессивными. Сидят в тюрьмах. Кто-то стал наркоманом. Все из-за того, что привыкли к жестокости. А еще — собственная самооценка занижена. Нас называли отбросами, выродками, уродами. К этому быстро привыкаешь… единицы выживают и становятся нормальными.
В приемные семьи нас практически не забирали. Считалось, что в нашем интернате живут проблемные дети. Но ведь взрослые сами сделали нас проблемными. Помню, когда я была маленькой, в Кардымовском интернате нас с братом хотели забрать в США. К нам приезжали оттуда приемные родители. Но воспитатели напугали нас, что туда забирают детей на органы. И мы отказались, испугались, не поехали.
Наша мать считалась без вести пропавшей, и нам на карту ничего не шло. Мы вышли из детского дома «голые». Без всяких денег на карте. После 9 класса я пошла в училище, получила профессию повара, а потом в Вязьме отучилась еще и на маляра-штукатура. Отец моего сына Кирилла расстался со мной, когда я забеременела: оказалось, он был женат, а я даже не знала об этом. А позже от случайных отношений появилась Маша. Но я не жалею. Мне не нужны их отцы, я сама подниму их, справлюсь. Может быть, встречу еще хорошего человека.
Жилье нам , детдомовцам, тоже не дали. Братья сейчас живут кто где – кто-то снимает квартиру, кто-то женился… Я какое-то время жила то в общежитиях, то у подруги. Будучи беременной Кириллом, какое-то время даже жила на улице. Кирилла у меня отбирали – с 1 года 7 месяцев до 2 лет 7 месяцев он жил в Ярцевском доме малютки – от меня потребовали решить жилищный вопрос. Сейчас дети со мной. Только помощи нет, от опеки только угрозы. Когда я приезжала в свой старый родительский дом в Вязьме, ко мне тут же приходили сотрудники опеки и грозились забрать детей: мол, там условия плохие. А на суде по моему иску о предоставлении жилья опека, наоборот, утверждала, что в том доме есть все условия и я могу там жить. А ведь от того дома действительно почти ничего не осталось.
Сейчас я живу в Доме для мамы вместе с детьми. Я сумела купить квартирку с помощью материнского капитала — под Смоленском в Лосне. Сейчас я решаю вопрос с работой и потом мы с Кириллом и Машей уедем туда.
Я чувствую свою вину перед сыном за то, что у нас такая сложная жизнь, за то, что он тоже успел побывать в приюте. Кирюша помнит, что их ставили в угол в туалете… хотя он был такой маленький. Когда я его забрала оттуда, состояние его было плачевное. Он даже боялся спать ночью: сидел играл в игрушки. И теперь он всегда меня спрашивает: «Мама, ты же меня больше никуда не отдашь?». Я пока не говорю ему, что я тоже была в детском доме. Боюсь затрагивать эту больную тему. Но потом, когда подрастут, расскажу им свою историю. Не хочу, чтобы мои дети или мои внуки повторили мою судьбу.
«Ты должен быть кому-то нужен»
Александр, 28 лет:
Я попал в детский дом в 3 года. Моя мама доярка, отец кочегар. Мы жили в поселке Кикнур Кировской области. Я был фактически беспризорником: бегал по дворам, просил еду… Кто-то мне помогал. Звали домой, кормили. Многие не помнят свое глубокое детство, а я помню. Например, вкус детства: чаще всего я дома ел черный хлеб, посыпая его солью. И мне это было очень вкусно.
У меня есть привычка помогать людям. Екает сердце, когда рядом кому-то нужна помощь, и я без стеснения всегда предложу ее. Мне кажется, что это из детства. Поселок у нас был маленький, все друг друга знали, и мне все помогали. И я усвоил, что помогать ближнему – это норма, естественное поведение, что ли. Наш поселок Кикнур даже случайно прославили в «Камеди Клаб»: сказали, что если вы пойдете по Кикнуру голодный и промокший, то вас обязательно пригласят в дом и помогут. В передаче сказали это в шутку, а на самом деле так и было. Там не было равнодушных.
Однажды ночью приехала милиция, меня забрали у пьяной матери и отправили в речевую школу. Дело в том, что я очень сильно заикался, мама меня пугала в детстве и довела до этого. Я вообще не мог говорить толком. Сейчас последствия остались лишь чуть-чуть, но я смог исправить свое заикание. Но у меня нет обиды и злости на родителей. И я не виню родителей. Я не представляю, как они жили, так трудно, на их зарплату… Судьба их была тяжелой. Они периодически отправлялись в места лишения свободы, потом выходили, снова пили, снова отправлялись в зону… Мама в итоге сгорела заживо, я не успел увидеть ее.. Отец тоже умер. Но я не тосковал по ним в детском доме. У меня, кажется, даже не успело появиться это чувство сыновней любви, и материнской ласки я не чувствовал и не знал – поэтому и грустить было не о чем… И если и было чувство потери, то мимолетное.
Директор детского дома меня любила. И мне было хорошо в детском доме, я не хотел даже искать себе приемных родителей.
Мадина Алексеевна очень старалась для нашего детского дома. если нужны люстры – значит они будут у нас. Если нужна новая мебель – она у нас будет. Она болела проблемами нашего дома.
Учеба мне давалась непросто, но я старался. А в спорте у меня были отличные результаты. Я занимался любыми видами спорта – бег, легкая атлетика, теннис, волейбол, баскетбол, я участвовал во всех соревнованиях. В пятом классе меня перевели в лицей «Подмосковное», который основал Михаил Ходорковский (признан в РФ иноагентом). Им руководили его родители, Борис Моисеевич и Марина Филипповна. Туда был очень серьезный отбор, 8 человек на место, но я его прошел. Там меня очень тепло встретили. Преподаватели там были очень высокого уровня. Сейчас, кстати, там учится более 300 детей, а когда я там учился, нас было всего 40. Но такой высокий уровень преподавания я не выдержал. И вернулся после 9 класса в свой детский дом. Как сироте мне положили на карточку 10 тысяч долларов. И так случилось, что эти деньги вскоре действительно понадобились: в детском доме не было учителя математики. А я решил готовиться к сдаче экзаменов. Пришлось нанимать репетиторов и заниматься самостоятельно. А на основе уже своих знаний я подтягивал своих одноклассников. Кстати, в нашем классе нас осталось всего шестеро – после 9 класса многие ушли в техникумы. Трое из нас упорно готовились к экзаменам.
Я готовился к поступлению в институт, хотел стать преподавателем физкультуры. Подал документы после школы в Вятский государственный университет, сдал экзамены… Вскоре мне позвонила Мадина Алексеевна и сказала: «Саша, ты не поступил. Я забрала уже твои документы. Пробуй себя в Москве». Она умеет подбодрить, сказать нужные слова – и я даже не огорчился. И поехал в Москву, причем наугад. В итоге все сложилось удачно – я поступил в Российский университет дружбы народов, РУДН, на специальность «строительство».
В 2015 году я закончил бакалавриат РУДН, приехал в Киров. И тут Мадина Алексеевна призналась мне, что тогда, четыре года назад, просто забрала мои документы из института физкультуры, хотя я, оказывается, поступил туда. «Я не видела тебя физруком. Считала, что ты можешь больше и можешь учиться в Москве», — сказала она мне. И я благодарен ей за это. Вообще я очень рад, что на моем пути встретились таки люди, как Борис Моисеевич, Марина Филипповна, Мадина Алексеевна… вот они и есть те самые значимые взрослые для меня, которые, как об этом много говорят сейчас психологи, нужны каждому ребенку.
За последнее время я успел набраться опыта в самой разной деятельности. Проектировал дома по своей специальности, этим летом участвовал в предвыборной кампании, сейчас работаю в жилищной конторе инженером… зато, так сложилось, я ведь фактически бомж. Потому что у меня нет прописки. И нет своего жилья. Да, детдомовцам обязаны его предоставлять после выхода из учреждения – но на самом деле это очень редко соблюдается, тем более на периферии.
После окончания вуза я отправился в родные места разбираться со своим жильем. Пришлось дойти до суда — и в итоге мне выделили ордер на некую площадь. Я поехал сначала узнать, что это такое – и это уже не понравилось местным властям. Потому что то, что я увидел, было ужасно. Ветхое деревянное здание, которому больше ста лет, я шел по лестнице и боялся провалиться. Но снаружи они красиво обшили это двухэтажное строение сайдингом – сразу и не поймешь, в чем дело. Раньше, говорят, здесь было помещение милиции. В это здание они заселяли всех детдомовцев. В одной из квартир уже жила выпускница детского дома, сама уже молодая мама. Мне предлагалась квартира площадью примерно 35 кв метров, на полкомнаты – печка, окна не открываются, воды нет. Нет туалета, нет кухни… Мне сказали: хочешь мыться – сходишь в баню. Нужен туалет – возьми лопату, вырой яму на дворе. Меня заставляли подписать этот ордер. Но я отказался. Меня поддержала тогда Анастасия Сорокина, она много лет работает с детьми-сиротами, сейчас она сотрудник фонда «Арифметика добра». И это еще один мой наставник, который помог мне преодолеть многие трудности. Настя связала меня с Алексеем Ивановичем Голованем, правозащитником, бывшим уполномоченным по защите прав ребенка в России. Я ему тоже благодарен, он приложил много усилий, чтобы помочь мне. Но пока добиться ничего не удалось. И никакого наследства от родных не осталось. Ведь была квартира моих родителей, бабушки… но все это пропало, а местные поселковые власти просто намекнули, чтобы я не «проявлял инициативу». Так я и остался на улице.
Трудная ли жизнь в детском доме? С точки зрения быта – нет. Тебя кормят, одевают, у тебя есть крыша над головой… трудности от другого – от агрессивной среды. Ты там как волчонок. Я помню свой первый школьный день в детском доме: меня окружили местные дети, и я боролся с сильнейшим из них. Мне повезло: я его положил на лопатки, и после этого ко мне никто не приставал. Каждый ребенок там занимает какую-то свою нишу.
Наш детдом стоял на окраине Кирова, рядом было поселение цыган. Это сказывалось на нашей жизни. Драки, воровство, насилие… Кого-то посадили за воровство…другой порезал собеседника… У нас, правда, был хороший участковый. Мы его все знали. Долго он не церемонился: решал проблемы сразу. В Москве, думаю, такого, конечно, нет. Но мне кажется, детям в таких детских домах даже нравится такой стиль жизни. Эта такая бравада. Им кажется это нормальным. У нас было именно так, хотя я сторонился всего этого.
Фото: Екатерина Загуляева
Очень трудно отдавать в семью такого подростка. Психика уже сложилась. Да, первые месяцы, возможно, все будет нормально. Но когда ребенок привыкнет к семье, вот тут родителям понадобятся стальные нервы. Начинается момент, когда ребенок ставит себя. Наверное, надо поставить памятник тем родителям, которые берут в семью детей-сирот. Для этого надо быть очень сильным человеком. Не объяснить словами даже, какие препятствия преодолевает такая семья.
Знаете, когда мне трудно, что-то не получается, я представляю себе именно таких людей. И думаю: есть ситуации гораздо сложнее моей, неужели я не справлюсь? И это помогает.
Моя задача – стать человеком. Я прошел много трудностей, и я хочу, чтобы мои дети не знали такого.
Мои родители не давали мне того тепла, по которому бы я скучал. Так я и иду по жизни без материнской и отцовской поддержки. Но может, это и хорошо. Меня жизнь научила во всем видеть плюсы. В чем плюс здесь? В том, наверное, что я научился брать на себя ответственность.
Но всегда мешает ощущение, что ты один. Жизнь идет, ты достигаешь каких-то успехов, испытываешь какие-то эмоции… но не с кем об этом поговорить.
Выговориться. Некому тебя обнять, поддержать. Некому порадоваться за тебя. Тебе не с кем поделиться мыслями, чувствами… Я знаю, этого не хватает сиротам. Я из этого беру силу, иду дальше. А других это ломает. Поэтому я знаю: ты все-таки кому-то должен быть нужен.
Им нужны «социальные проводники»
Наталия Мишанина, руководитель психологической службы благотворительного фонда «Арифметика добра»:
Ребёнок, лишенный родительской ласки и заботы, растёт и развивается из ощущения нужности для кого-то. Ему как никому другому нужна опора, которой он однажды лишился. Малышам в этом случае больше везёт, их забирают в семьи, они сразу обретают эту опору на долгие годы. А вот что делать с теми, кому 14-15-16? Им нужен жизненный ориентир, куда идти, зачем, как. Чтобы не забрести обратно в историю своих родителей, которые оступились, сбились и пошли не той дорогой по жизни. При этом ребята подросткового возраста нередко отказываются идти в семью, потому что бояться предать свою родню. Или просто боятся менять уже сложившийся образ жизни.
В хороших условиях детского учреждения находятся взрослые, которые поддерживают их, помогают по жизни. Как в истории Александра, у которого были такие значимые взрослые. Не было лишь одного, того уникального, индивидуального, своего взрослого, с которым и поговорить , и поплакать, и спросить и обняться. Тепла не было. Его и не хватает: заботы, тепла и внимания. А ещё не хватает модели семьи, другой, отличной от той, в которой он жил раньше. Ведь в памяти отпечаталось много негативного, связанного с голодом, болью, страхом, стыдом. За этим всем не было взаимоотношений, радости общения, выражения тёплых чувств и проявления заботы. Взрослым ребятам нужны спутники, наставники,«социальные проводники». Сразу перед глазами встаёт образ поезда, на котором наш будущий выпускник отправляется осваивать социальные миры. А на пути разные остановки, и нужные, и опасные. На какой из их выйти? Куда приведёт этот путь? И вот рядом оказывается проводник, который заботливо расскажет, что и как происходит на той или иной остановке, где следует побывать, а где не стоит задерживаться.
Конечно, таким проводником для взрослого воспитанника детского учреждения может стать человек, готовый быть опорой для своего подопечного. Если у сироты не появилась приемная семья – а мы не устаем говорить, что система калечит детей – то ему нужен наставник. Неравнодушный взрослый человек, который может проводить его в мир бытовых проблем, семейных отношений, традиций, устоев, в страну отношений мужчин и женщин, в мир чувств и эмоций. Этот мир не будет похож на тот, который отпечатался в памяти подростка печатями прошлых травм. Этот мир он может постичь с помощью взрослого, которому он будет доверять, который станет своим.
