Лариса Мосолыгина – человек открытый. У нее есть свой блог в соцсетях, где она часто пишет о повседневном, в том числе о работе по защите прав детей. Мама четверых детей – она не понаслышке знает, каким должно быть нормальное детство.
– С какими проблемами к уполномоченному обращаются чаще всего? Со всеми.
Когда люди приходят к нам – это значит, им некуда больше уже идти. Как правило, они прошли все инстанции и не знают, куда им обратиться за помощью. К сожалению, мы тоже не всесильны, не можем подменять обязанности других органов власти, соцзащиты, которые обязаны решать возникающие проблемы.
Мы можем разобраться в критической ситуации, поддержать, нацелить в правильном направлении, в том числе помочь с составлением искового заявления, с отстаиванием своих прав в суде, если это необходимо.
Уполномоченный по правам человека, по правам ребенка – это скорая помощь. Затем нужно плановое лечение.
Зарплату соцработнику платят не за то, чтобы он отказывал в помощи
– Бывает, что права детей нарушаются из-за влияния человеческого фактора. Это может происходить из-за низкого уровня образования сотрудника какой-либо службы, из-за личной неприязни (такое случается в небольших населенных пунктах, где все друг другу соседи). Бывает, что кто-то неверно понимает смысл законов и границы своих обязанностей.
Например, был такой случай. Папе ребенка с инвалидностью отказали в социальном такси, когда нужно было отвезти мальчика в больницу. Совершенно очевидно, что его право нарушили. После нашего вмешательства такси было предоставлено и предоставляется до сих пор.
Но что означает эта ситуация? То, что сотрудник социальной службы не выполнил свои профессиональные обязанности. Пришлось вмешиваться и объяснять, что зарплату ему платят не за то, чтобы он отказывал в помощи, а за то, чтобы облегчал жизнь тем, кто имеет право на государственную поддержку.
Бесплатных лекарств для детей-инвалидов не хватает, почему?
– Сейчас остро стоит проблема с лекарственным обеспечением детей-инвалидов.
В постановлении правительства №890 от 1994 года сказано, что все дети-инвалиды до 18 лет должны обеспечиваться всеми необходимыми лекарствами бесплатно. Но законодательство Российской Федерации с момента принятия этого постановления развивалось.
Были приняты другие нормативные акты, утвердившие перечни жизненно важных и необходимых лекарств, предоставляемых за счет федерального или регионального бюджетов. Они перечеркивают постановление 1994 года – по ним выходит, что дети-инвалиды бесплатно обеспечиваются не всеми лекарствами, а только жизненно важными.
Возникает юридический казус. С одной стороны, есть право, которое мы не можем реализовать в должном объеме. С другой стороны, есть приказ 2007 года, в котором написано: люди, имеющие инвалидность, редкие или нетипичные формы заболеваний, могут бесплатно получать препараты, которые не входят в перечень ЖНВЛП.
И для этого нужно согласовать получение препарата с руководителем того медицинского учреждения, в котором ребенок-инвалид наблюдается. Тут начинается самое интересное, потому что согласование получить невозможно: главврачи понимают, что препарат нужно купить, а где взять средства? И отказывают, ссылаясь на тот же перечень ЖНВЛП.
Нужно менять законодательство, приводить его в соответствие с реальностью.
Или мы без демагогии признаем, что инвалидов всеми лекарственными средствами бесплатно мы обеспечить не можем, или устраняем нюансы, которые заставляют трактовать законы двояко и наносят ущерб здоровью людей, лишая их предусмотренной лекарственной помощи.
Недавно в Ростове проходил съезд уполномоченных по правам детей, и речь там в том числе шла и о лекарственном обеспечении детей-инвалидов. Мое предложение по доработке нормативно-правовой базы в части лекарственного обеспечения детей вошло в резолюцию съезда. Надеюсь, что это поспособствует решению проблемы.
Ребенку не дали инвалидность, что делать?
– Нашумевший приказ Минтруда №664н 2014 года ввел критерии оценки потери трудоспособности, которая осуществляется МСЭ, в результате у нас без инвалидности остались многие люди, в том числе дети, которые до этого в течение многих лет признавались инвалидами.
Если ребенок не признается инвалидом при наличии тяжелого заболевания, родители не могут ни пособие получить, ни льготы, ни встать на учет в органы социальной защиты населения. Возникает ситуация кризиса в семье.
Например: после операции на сердце пятилетнему ребенку не дали инвалидность, хотя ему показана длительная реабилитация, ограниченная физическая нагрузка, особый присмотр и уход. Дорога в детский сад ему тоже закрыта – ни один врач при наличии такого анамнеза у ребенка не подпишет медицинскую карту, да и сам сад на себя такую ответственность не возьмет. И в результате в садик ребенка не взяли, инвалидность ему не дали, мама одинокая. Что делать, на какие средства жить?
Весь прошлый год мы на уровне Совета Федерации добивались изменения приказа № 664, уточнения критериев инвалидности для детей. Приказ в итоге отменили – приняли новый, который был призван устранить пробелы предыдущего приказа. Туда были добавлены заболевания, которых раньше не было: например, муковисцидоз, фенилкетонурию. Уточнены и детализированы критерии по ряду других заболеваний.
Но приказ вступил в силу пять месяцев назад, а перемен пока мы не ощутили.
Уже после вступления в силу нового приказа пришли обращения от родителей детей, больных фенилкетонурией. Да, у них пока нет явных и критических проявлений заболевания, но при этом такие дети нуждаются в спецпитании, регулярном приеме препаратов, в реабилитации.
Есть у нас обращение и от мамы ребенка со сколиозом 3-й степени. Он нуждается в постоянном ношении корсетов, причем, их должно быть два в год. Каждый корсет стоит около 50 тысяч рублей, мама многодетная. Отсутствие инвалидности и, как следствие, возможности бесплатно получать эти корсеты семью загнали в кризис.
Мама не видит другого выхода, кроме как брать кредит и изготавливать корсеты за свой счет. Мы пытались ей оказать государственную помощь, но материальная помощь в Тверской области – около 8 тысяч рублей в год. Иные механизмы поддержки семей в таких ситуациях, к сожалению, не предусмотрены.
Сейчас получается, что критерии инвалидности сведены к оценке физических недостатков, которые имеют отношение больше к медицине. А название экспертизы двойное: медико-социальная.
Кто и как оценивает социальные критерии? По какой шкале? По каким показателям? Почему, отказываясь признать ребенка инвалидом, эксперты МСЭ не принимают во внимания социальные последствия такого решения для семьи?
На мой взгляд, в бюро МСЭ должен быть привлечен в качестве эксперта социальный работник. Кроме того, нужно дать родителям возможность приглашать в качестве экспертов специалистов, которые занимаются с ребенком, наблюдают за его развитием – дефектологов, логопедов, психологов.
Пока этого нет, а вопросы к проведению экспертизы есть. Поэтому, предполагаю, что работа по совершенствованию процедуры признания человека инвалидом будет продолжена.
Мальчик, который жил с собаками: можно ли ему помочь?
– К сожалению, растет число фактов жестокого обращения с детьми. В декабре 2015 года было очень резонансное обсуждение истории 10-летнего мальчика, который жил с собаками. Мать не волновало его воспитание, здоровье, развитие. Она разводила собак и не занималась сыном.
Ребенок очень сильно порушен. Он ни дня не учился в школе, не знает, что такое детский коллектив, что такое дисциплина и самоорганизация, что такое нормальные теплые отношения в семье. Очевидно, что ребенок нуждается в восстановлении и реабилитации, тонкой настройке под руководством специалистов.
Надеюсь, что историю, которая с ним произошла, он забудет как страшный сон. Его единственный законный представитель на сегодняшний день – папа. По окончании реабилитации в социально-реабилитационном центре мальчик переедет к нему. Надеюсь, что в сентябре он впервые в своей жизни пойдет в школу.
Я не один раз слышала вопрос: «Почему мальчик до сих пор в приюте?» Да потому, что, если бы его передали отцу и оставили без коррекции, поддержки и помощи, это был бы огромный стресс и многочисленные конфликтные ситуации для них обоих.
В обществе еще сильно предубеждение, что такие социально-реабилитационные центры созданы для детей из асоциальных семей, и их работа воспринимается негативно: как так, ребенок никому не нужен! Все его бросили! Но как раз для того, чтобы вернуть детей в общество после трудных жизненных ситуаций, чтобы сохранить их личностную ценность и целостность, такие центры и созданы.
Часто новички в таких центрах не могут пользоваться столовыми приборами, не знают простых правил самообслуживания, не умеют общаться, а их речь – сплошной ненормативный словарь. Здесь с детьми работают педагоги и психологи, проводятся медицинские обследования, прививаются элементарные бытовые навыки. Причем, работа может проводиться не только с детьми, но и с родителями. Родителей тоже надо воспитывать.
Дети находятся в этих центрах до полугода, причем помещение в центр возможно и по заявлению родителя, например, в ситуации, когда одинокой маме необходимо пройти лечение в стационаре, а родственников, способных присмотреть за ребенком, нет.
Сейчас большинство детей в СРЦ именно «родительские», семья в силу разных причин была вынуждена разделиться.
Кто-то переезжает на новое место жительства и пока не устроился на новом месте, помещает ребенка в центр. Кто-то попал в поле зрения социальных служб в силу неисполнения родительских обязанностей и проходит социальную реабилитацию по индивидуальной программе.
Надо отметить, что в последние годы уменьшается число родителей, которых лишают прав. Кроме того, надо понимать, что лишение – мера, имеющая обратимый характер. В 2015 году в Тверской области были лишены родительских прав 480 родителей, а 19 восстановили свое право. Очевидно, для многих лишение детей стало толчком к тому, чтобы изменить свою жизнь – бросить пить, найти работу, навести порядок дома, изменить отношение к себе и детям. Такие стремления поддерживаются и социальными службами, и общественными организациями.
Доносы в опеку могут быть сведением личных счетов
– Иногда в СМИ появляются истории о несправедливых изъятиях детей из семей. Каждый такой случай проверяется досконально. Семья – это неприкосновенное пространство, вторжение в нее возможно только с разрешения ее членов. Исключения составляют случаи, когда мы точно знаем, что жизни и здоровью ребенка грозит непосредственная опасность. Тогда меры принимаются решительные и быстрые, и это обоснованно.
Такие ситуации возможны в массе вариантов. По звонку соседей пришла комиссия или сотрудники органов опеки или полиции, увидели притон, вдребезги пьяных и неадекватных родителей и изъяли ребенка. Через какое-то время разражается скандал, родители уверяют, что не были пьяны.
Или, бывает, детей запирают дома одних, сами уходят в длительный загул. Разве в такой ситуации службы профилактики детской безнадзорности не должны принимать меры?
Недавно забрали из семьи тяжелого ребенка-инвалида. Мама его не лечила, хотя ей предлагали и социальное сопровождение, и квоту. Работа с семьей системно велась на протяжении пяти лет, социальная служба помогла и с оформлением документов, и с получением необходимых пособий, и с оформлением инвалидности ребенку. Родители игнорировали все предупреждения, не работали, вели асоциальный образ жизни. Ребенка в итоге забрали сначала в социально-реабилитационный центр, потом передали под опеку тете.
Родители спохватились только тогда, когда поняли, что лишились единственного источника доходов – его пенсии. Подключили общественность и СМИ. При проверке было установлено, что действия опеки законны и обоснованы. Но в силу общественного резонанса сотрудники опеки были вынуждены сами обратиться в суд о защите чести и достоинства, потому что получили в свой адрес столько публичных оскорблений и несправедливых обвинений!
Часто, кстати, к нам приходят сообщения, в том числе анонимные, о неблагополучии в той или иной семье. Мы их адресуем в органы опеки и в полицию для проведения совместной проверки. Иногда изложенные в обращениях факты не подтверждается – это, видимо, некий способ сведения личных счетов либо искаженное восприятие действительности.
Но большая часть фактов правдива.
При этом, если неблагополучие в семье выявлено впервые, ребенка никто не забирает. Начинается долгая работа с семьей по индивидуальной программе, на исправление ситуации дается даже не один и не два шанса – больше. Государственная политика максимально направлена на сохранение кровной семьи.
В 15 лет подросток не может отвечать за свои решения
– Работа с конкретными случаями, обращениями людей, индивидуальными ситуациями – это основная работа уполномоченного по правам ребенка. В то же время такая правозащитная деятельность дает возможность из частных случаев выводить некую систему, выявлять пробелы в нормативно-правовой основе функционирования институтов, призванных защищать семью и детей. И в процессе своей работы я иногда вижу нестыковки в законодательстве, пытаюсь всеми возможными способами донести необходимость тех или иных изменений, в том числе через депутатов Государственной Думы.
Например, необходимо привести в соответствие с Семейным кодексом федеральный закон о защите здоровья граждан РФ в части изменения возраста добровольного информированного согласия подростков на медицинское вмешательство.
Дело в том, что в Семейном кодексе сказано, что родители несут ответственность за своих детей до 18 лет, а закон предусматривает добровольное информированное согласие ребенка с 15 лет. Подросток в 15 лет употребляет наркотические вещества, но лечиться не хочет. Молодой человек в 16 заболевает туберкулезом открытой формы, но отказывается ложиться в больницу и принимать лекарства, тем самым ставя под угрозу не только свою жизнь, но и жизнь и здоровье окружающих.
Министерство здравоохранения РФ так пояснило логику введения 15-летнего возраста добровольного информированного согласия: это было сделано для того, чтобы молодой человек или девушка могли сами, втайне от родителей, лечиться от болезней, передающихся половым путем, или консультироваться по поводу нежелательной ранней беременности. То есть, скрывать ранее начало половой жизни и непредвиденные последствия.
Однако на практике получается, что подростки и от родителей свое состояние скрывают, и сами за помощью не обращаются. Тем самым, мы множим заболеваемость, способствуем подростковым беременностям, в итоге подрываем здоровье будущего поколения.
Подростки в таком возрасте не в состоянии оценить последствия своих действий. За них должны это делать родители. Но родители лишены такой возможности. Надо менять федеральный закон, а это очень непросто.
Преступления против детей важнее, чем преступления против государства
– Я бы ужесточила наказания за преступления против детей. Если исходить из постулата, что дети – наше будущее, то и наказание за преступления в отношении них надо расценивать как подрыв государственных устоев. И даже жестче. Стоило бы пересмотреть уголовный кодекс с точки зрения его ужесточения.
Меня возмутила история, когда подозреваемого в совершении развратных действий по отношению к ребенку выпустили из-под стражи на время следствия. И он начал терроризировать семью, унижать ребенка, издеваться над родителями. Это ужасно! А чего стоят ситуации, когда ребенок-жертва вынужден проживать в одном доме, в одной квартире с насильником!
У нас предусмотрена государственная защита обвиняемых. Но государственной защиты для детей, ставших жертвой преступления, нет. Это неправильно. Не всегда родители могут защитить своего ребенка. А в некоторых случаях еще и противодействуют этому, не веря своему ребенку, но защищая насильника, если таковым является муж, брат или другой близкий человек.
Кроме того, стоило бы ввести уголовное наказание за пропаганду педофилии. Сама педофилия карается законом, а пропаганда, свободное обсуждение без совершения действий – нет.
В интернете действуют сообщества, где прямым текстом его участники рассказывают о «пользе» сексуальных отношений с детьми. И даже умудряются вывернуть наизнанку ситуацию, якобы защищая право ребенка на «любовь».
Да, тут не совершается прямое насилие, но в разговоры об этом вовлекаются все новые и новые участники. Это вызывает нездоровый интерес у людей с патологиями сознания, формирует состояние безнаказанности и вседозволенности, и кто знает, чем это может кончиться?
Бэби-боксы провоцируют безответственность родителей
– В Тверской области бэби-боксов нет. Поэтому мое отношение складывается из знаний и опыта работы таких ящиков в других регионах и в других странах. Сложно вести конструктивный разговор о бэби-боксах. Потому, что сторонники их введения сразу отметают все возражения таким аргументом: если ты против бэби-бокса – ты за убийства детей. Но это очень далеко от реальности, это механизм психологического манипулирования! Я против смерти детей, но не могу поддержать и такой способ избавления от ребенка.
До революции, начиная с XVIII века, в России действовали воспитательные дома, куда можно было анонимно принести и оставить ребенка. Это привело к массовому сиротству тысяч детей. И к массовой же их гибели, потому что кормилиц не хватало на всех.
Анонимность в этом вопросе разрушает нравственные основы общества. Становится не важным, что ты делаешь, если ты можешь с легкостью скрыть свой грех. Когда в конце XIX века на государственном уровне от анонимности отказались, снизилось и количество детей, оставляемых в воспитательных домах.
В современной России не предусмотрена никакая ответственность за оставление или отказ от ребенка, и ее не должно быть, потому что обстоятельства, причины такого поступка могут быть разные.
Женщина имеет право в нормальных условиях родить ребенка, и, в крайнем случае, если не может его сама воспитать, имеет право его оставить.
Это не означает, что мы должны безучастно смотреть на такие факты. Наоборот, надо изучать историю мамы, причины, толкнувшие ее на этой крайний шаг. Для этого и врачи проводят беседы, и приглашают сотрудников социальных служб, даже общественные организации помогают в предотвращении отказов от новорожденных. Но для такой работы и оказания помощи важен личный контакт, общение с мамой. Чего в бэби-боксах нет.
Если причины решения отказаться от малыша материальные, то после беседы и социальной работы с такой мамой, после оказания ей помощи, все налаживается.
Если уж мама вконец измучается с ребенком, не сможет его воспитывать, не складывается что-то в жизни, то у нее всегда есть еще один выход – обратиться в соцслужбу, попросить помощи. Ребенка можно оставить на некоторое время в государственном учреждении, потом, когда жизнь наладится, забрать.
Научные исследования и статистика правоохранительных органов показывают – матери-детоубийцы никуда своих детей, к сожалению, не понесут. Это факт.
В бэби-боксы попадают ухоженные дети – они здоровы, видно, что о них заботились. Получается, мамы любят своих детей, сопереживают им. Но что их толкает на то, чтобы оставить малыша? Отчаяние, какое-то затменье? Когда оно проходит, сделать уже ничего нельзя.
Уже год в одном из регионов мама пытается вернуть своего ребенка, оставленного в бэби-боксе. Но сделать это можно только через суд, проведя генетическую экспертизу, дорогостоящую и длительную по времени. А если ребенок к тому времени уже усыновлен? Это целая коллизия, настоящая трагедия.
Кроме того, известны и криминальные истории – свекровь сочла невестку плохой матерью и сунула внука в бэби-бокс. Мама ребенка теперь тоже доказывает, что именно она его мама. В соцслужбу бабушка так не смогла бы ребенка принести – у нее нет права оставить чужого малыша.
Получается, что бэби-боксы – это не защита права ребенка на жизнь, а защита права родителей на то, чтобы жить без него: можно рожать и оставлять детей в коробках, которые провоцируют и поощряют родительскую безответственность.
