Наверное, каждый из нас попадал в трудные жизненные ситуации. Однако не всякая ситуация, которая представляется трудной, является таковой на самом деле. В Законе о государственных минимальных социальных стандартах приводится определение: «Трудная жизненная ситуация – это ситуация, объективно нарушающая жизнедеятельность гражданина (инвалидность, неспособность к самообслуживанию в связи с преклонным возрастом, болезнью, сиротство, безнадзорность, малообеспеченность, безработица, отсутствие определенного места жительства, конфликты и жестокое обращение в семье, одиночество и тому подобное), которую человек не может преодолеть самостоятельно». Таких, оказавшихся в жизненном пике, в Доме временного и ночного пребывания на улице ДОЗ, 9, сейчас человек 120, зимой набирается до 170, хотя рассчитан он только на 130 мест. Другого подобного заведения, где бы принимали с улицы, днем и ночью, без документов и денег, в любом антисанитарном состоянии, в городе нет. И хоть называют его презрительно – «бомжатник», для некоторых людей он единственное место, где дадут кров, чашку горячего чаю и постель, где можно выспаться.
«Берем всех подряд, когда есть места, – говорит его директор Сергей Волков. – Пьяных, конечно, не принимаем. Часть постояльцев у нас уже как свои. Живут время от времени, особенно в холода, а летом бегут на волю, в кусты, где их никто не будет ругать за пьянство и заставлять работать. Образ жизни у них такой, их это вполне устраивает. Мы десять дней их привечаем бесплатно, даем возможность определиться. Хотя, считаю, подобный контингент – обуза для государства. Другое дело – люди, на самом деле попавшие в сложную жизненную ситуацию». Действительно, куда им идти со своей бедой? Женщине, избитой мужем-негодяем, детям, скрывающимся от родителей-пьяниц, ставшим ненужными старикам?
Мария Афанасьевна Пинчук, которой идет восьмидесятый год, нашла здесь пристанище не по своей воле, и социальных стандартов из определения сложной жизненной ситуации у нее просто перебор. Вот ее история.
«Я из Алтайского края, – начала она с характерным алтайским говорком свое горькое повествование, – с Ребрихи – станция такая у Барнаула. Ох, как меня тянет на родину… Представьте себе: была у меня там семья – дочь с зятем, трое внуков. Схоронила я дочку в 2003 году – разбились на машине. Стала жить с ее детьми, старшую выдала в замуж. Поехали как-то на лошади на кладбище, могилкам поклониться, помянуть. У меня что первый муж был работящий, что второй, фронтовик, всю войну прошел, потом милиционером был, старшиной. Это случилось в апреле, тогда еще шла шуга. Возвращались по мостику, а он лопнутый оказался. Лошадь туда и завалилась. Все повыпрыгивали, детей вытащили, а внучка вернулась, чтобы животину освободить, сбрую обрезать, лошадь ее и затолкла.
Схоронила эту внучку. Продолжаю жить дальше. Внук и зять от меня отлучились, работали, правда. Напились однажды, подрались, и убил сын отца. Похоронила я зятя, внука посадили. Осталась одна, как у разбитого корыта.
Дочка другая мне из Новокузнецка звонит: продавай избенку, езжай к нам. Я запасливая, сбережения у меня были. С 12 лет, как началась война, в колхозе Микояна трудилась. Всякую работу, какая есть в колхозе, выполняла, хоть и дитe. Медаль дали, потом -труженик тыла. У меня этих медалей много. Это сейчас я развалина никчемная: ноги не ходят, инвалид по зрению, глаза минус шешнадцать, а бывало… Ну вот, решили меня забрать. Какая же дочь от матери откажется?
Привезли меня сюда, прописали. Зять говорит: «Нам надо за квартиру платить, большая она, три комнаты». Забрал деньги у меня. А спустя время говорит: «Тесно у нас, поезжай, мать, на дачу». Пьющий он сам-то. Вот как-то напился: «Убирайся! – кричит. – Мне от тебя нужны были только деньги, а ты не нужна». Я ему: «Куда же я теперь денусь? Зачем же вы меня с места стронули?» Дочка плачет: «Мама, из-за тебя наша семья рушится. Мне мужа жалко, я к нему привыкла». Правда, побегали мы с ней, угол поискали. Меньше трех тысяч нигде не просят, а у меня пенсия – пять. А зять орет дочке: «Если ты ее сюда приведешь, я ее с балкона сброшу».
Успокоила я доченьку: «Не расстраивайся, – говорю, – не хочу я вас разбивать. Я, старая карга, свое отжила, к вашей жизни негодная. Пойду, где приютят, там и останусь». Ушла с узелком. Ходила-ходила – ноги не идут, глаза не видят. Палочкой стукаю. Холодно. Декабрь прошлогодний студеный был. Дошла до поликлиники, села на лавочку. К вечеру все разошлись. Сторож подходит: «Бабушка, а вы что сидите?» – «Сыночек, мне некуда идти, – говорю. – Если ты меня сейчас выгонишь, я на улице замерзну». Он меня пожалел. Я там до утра на диванчике дремала, а потом поехала на трамвае в райсобес.
Повели меня в кабинет. Я им там сказала, что жить мне негде. Жила, как положено, а сейчас стала бомжом. Вот как жизнь доводит! Мне в кабинете сказали: «Бабушка, не плачь». И сюда, в этот дом временный, меня определили. Спасибо им. Я здесь лишний раз на глаза не показываюсь, чтоб не мозолить. Обещали меня в дом престарелых пристроить. У меня и документы все готовы, и анализы я все прошла. А не примут, уеду в Алтайский край. Там я всех знаю и меня все знают. Что хотят, то пусть со мной и делают, если я ненужный человек стала. Вот бы кто меня сзади тюкнул, чтоб я не ведала, и – на тот свет, не мучаясь.
Мне тут не нравится. Еду сварить негде, все на сухом, из магазина. На колбасу пенсии не хватает. Люди живут рядом какие-то «протухшие», так матерятся, что сердце заходится. Работы никакой, а хочется работать. Вот кто-то кофты старые выбрасывает, я подбираю, распускаю, стираю и следики вяжу. Всех соседок здесь обеспечила, а они мне за это кваску покупают. На ощупь, конечно, плету. Мне смотреть не надо – все равно не вижу. Радио бы послушала, да приемничек, что мне Тулеев подарил, у дочки остался. Мне власть к каждому празднику открытки шлет. Уважают. Я ничего, креплюсь, не плачу, как говорится: «Господи Иисусе, вперед несуся, и ты сзади не отставай».
Ольга ВОЛКОВА