Год назад российские депутаты приняли закон Димы Яковлева, который лишил шансов на семью сотни российских сирот. Cпецкорреспондент ИД «Коммерсантъ» Ольга Алленова рассказывает о том, что ждет этих детей в России.
***
Это письмо я получила от волонтера, работающего в одном из детских домов для детей-инвалидов. Волонтер очень хотел, чтобы в интернат приехала правительственная комиссия, но боялся писать открыто о том, что видел своими глазами, потому что тогда его бы больше не пустили к детям. А для детей, живущих в этом интернате, волонтеры – единственный шанс рассказать окружающему миру о своей жизни.
«Я на прошлой неделе ездила в детские учреждения нашей области. Посетила два дома инвалидов. Первый дом инвалидов рассчитан на 40 детей, и большая часть жителей деревни, в которой он расположен, работают в этом доме инвалидов. Дети ухоженные, насколько это возможно, контактные, общительные, не зажатые. Два ребенка с синдромом Дауна. Я даже не сразу поняла, кто они. Настолько они не отличались от других детей (я имею ввиду, что обычно дети с синдромом Дауна находятся в ужасных условиях в домах инвалидах, не развиваются, и жизнь их ужасна). Видно, что ими занимаются. Более того, ближайшие родственники детей (не родители) посещают их и берут на каникулы домой.
А на следующий день мы поехали во второй дом инвалидов. Невозможно описать то, что я увидела. Ужасающая нищета (это, как и в первом доме инвалидов), отсутствие необходимого количества персонала, врачей, специалистов, оборванные, грязные дети, покусанные комарами, вонь (даже не запах, а вонь!), исходящая от детских кроваток. В доме инвалидов – больше 150 детей. Из них половина лежачих. В каждом боксе 8 – 12 детей. Они лежат на железных кроватях, в комнате нет абсолютно ничего, кроме кроватей и одного-двух столиков, на котором стоят бутылочки с жидкой едой. Голые стены с малярной облупившейся краской, две нянечки, отсутствие шкафов, отсутствие вообще чего-либо. В ряд кровати, стол и стул. ВСЕ. Больше ничего. И посреди этого «великолепия» дети, разные дети, которые бьются головой о прутья кроватей, бьются головой о подушку, раскачиваются и МОЛЧАТ. Ни одного крика, ни одного лепета, ни одного слова, ничего. И так в каждом боксе, полная тишина.
В общие комнаты, где живут дети, которые могут ходить, нас не пустили.
Тем количеством памперсов, которые привозят благотворители в этот дом инвалидов, можно проложить дорогу до Москвы. А игрушками, средствами гигиены и всем, что массово привозят в этот Дом инвалидов, можно было бы обеспечить целый город. Но что мы видим? Железные кровати, грязную и рваную одежду, отсутствие ремонта. Больных детей в ужасном состоянии.
Та одежда, которую привозят благотворителя, мы видели ее. Нет, ее не забирает себе кто-либо, ее кладут в кладовку и достают прямо с ярлыками только в случае проверки или как получилось для нас, чтобы показать в «парадном виде» детей. А потом ее также уносят обратно. Те игрушки, которые передают благотворители, наверное, тоже где-нибудь в кладовке. Мы их не видели. Но нам сказали, что игрушек много.
Зато прекрасные двери в кабинет логопеда, психолога, бухгалтерии. Да, это есть. Но нет элементарного ремонта (обычного!) даже в комнатах для лежачих больных. Как вы думаете, легко ли лежать и смотреть на унылый грязный потолок, когда ты еще в силу разных причин и двигаться не можешь. И когда отсутствует кислород и нечем просто дышать?
Когда я увидела лежачих детей, первой мыслью у меня было, что надо срочно к хирургу, у них водянка или грыжа внизу. Это потом я поняла, что на детях находятся раздувшиеся до огромных! размеров памперсы, которые еще и протекают на пеленки (помните, такие были в советское время, я даже не знала, что они еще остались). Спрашивается, где все то огромное количество памперсов и гигиенических пеленок, которое массово привозится благотворителями. В какой кладовке? И почему все экономится? Даже имея запас памперсов на несколько лет, работники домов инвалидов не стремятся их использовать во благо детей. Дети по-прежнему находятся практически в гниении. Сколько раз они меняют памперс в день? Наверное, этим детям меняют 3-4 раза в день (и то не уверена). Когда мы сказали нянечке, что памперс протек и колготки у ребенка мокрые и уже любому видно, что лужа на пеленке, она сказал: «Да, так бывает». И спокойно продолжила свои дела. Мысль, что ребенку надо поменять памперс, видимо ей не пришла в голову.
Дети делятся по степени тяжести, но не по степени ухода или развития. Я увидела даунят, которые даже не качались, они просто сидели, не двигаясь, они даже уже не реагировали, маленькие даунята, которые из благополучных домов ребенка после 4-х лет попадают в дома инвалидов. Они «умирают» попадая туда. Это даже страшнее, чем взрослые дома инвалидов или дома престарелых. Там они могут хотя бы двигаться. А в 4 года дауненок от бессилия может только сидеть. И тоже никаких звуков. Да и зачем что-то произносить, когда не осталось сил жить. И кому их произносить? Рядом лежачему ребенку, который только дышит через трубки?
Я увидела там много детей, кому в детстве вовремя не сделали операцию. Они так и остались не прооперированные, лишенные зрения, они ходят с опущенными или поднятыми вверх головами.
Дело даже не в персонале. Там работают обычные, не злые деревенские женщины. Дело в самой системе. Разместить дом инвалидов на отшибе разваливающегося города, откуда уехали все, кто мог, на работу в Москву, где раздолбанные дороги (как шахматная доска), где один логопед на 150 детей, где нет возможностей для лечения и развития детей. И даже волонтеры туда не пойдут, потому что это далеко от Москвы, а в том разваливающемся маленьком городе уже никого не осталось из тех, кто мог бы ходить несколько раз в неделю и помогать персоналу».
***
Такие истории от волонтеров всегда рвут душу. Сначала не веришь, что все это вообще возможно в XXI веке. А потом смотришь вот такое видео и понимаешь, что это все было у нас, в России.
Да, с момента съемок прошло какое-то время. Но люди, которые работали в этой системе, работают в ней и сейчас. Они никуда не делись. Они, действительно, обычные советские люди. И искренне считают, что таким «сложным» детям лучше быстрее отмучиться и умереть.
Вера Дробинская, жительница Астрахани, такие истории может рассказывать часами. Вера – приемная мать семи детей с инвалидностью. Я была у нее весной, каждый ее ребенок впечатался в мою память. Я помню Тавифу, которую Вера взяла в семью, когда та умирала от тяжелого порока сердца, и которую едва успели спасти австрийские врачи. Женю, у которого не было передней стенки брюшной полости. Машу, брошенную биологической матерью на улице. Максима, мальчика с больным позвоночником и хроническим энурезом. Колю, который из-за врожденной деформации ноги и липомы спинного мозга может ходить только на корточках.
Рому, Надю и Мишу из психоневрологического интерната в деревне Разночиновка. Детей, выживших в самом, наверное, страшном месте на земле. Надю отправили в Разночиновку из обычного детского дома – в наказание за то, что она не поладила с воспитателем. Рома провел в интернате 7 лет из 10, не состоя при этом на учете в психоневрологическом диспансере. А Мишку, ребенка с глубокой умственной отсталостью, в разночиновском интернате привязывали за ногу к кровати, чтобы он не мог ползать, и связывали руки, чтобы он себя не бил. Но он все равно бился головой о спинку и ножки кровати, о стены. А если освобождал руки, то царапал лицо. И выл в голос, как раненый зверь. Пока Мишка жил в интернате, он, казалось, был неспособен вообще существовать в этом мире, который он воспринимал, как одну сплошную боль. Его отношение к миру изливалось через глухой, гортанный крик. Но когда Вера забрала его домой, стало ясно, что даже такие «инопланетяне», как Миша, могут здесь жить. Миша перестал кричать. Перестал себя бить и царапать. Он научился ходить. Оказывается, ему всего-то и нужно было – чтобы его кто-то крепко обнимал, когда ему страшно. И эти волшебные объятия изменили мир вокруг. Ему и сейчас бывает страшно. Поэтому он до сих пор засыпает только рядом с мамой Верой. И любит сидеть у мамы на руках. Выглядит это так: худенькая Вера, которую почти не видно за крупным мальчиком-подростком, крепко обнимающим ее за шею. Они могут так сидеть часами. Мише не нравится, что Вера много говорит только со мной, – он пытается ее отвлечь, толкает, дергает. Вера, продолжая разговор, спокойно поглаживает мальчика по голове, улыбается ему, реагирует на его сигналы. Это очень важно – реагировать на сигналы. Если есть ответная реакция, ребенок чувствует себя нужным, любимым, защищенным.
***
Я разговариваю с детьми Веры о жизни в психоневрологическом интернате и вижу, как страшно им это вспоминать. Рома коротко отвечает, что его там не считали за человека, и уходит от разговора. Надя вспоминает, как ее «били тапком».
В Разночиновке было очень страшно. О том, как там страшно, становится ясно из рассказов Веры. 10 лет назад местный житель влез в окно, вытащил больную девочку, изнасиловал ее и бросил умирать в поле. Девочку нашли местные жители и принесли в интернат. Она чуть не умерла. Выжила чудом. У девочки была мама, которая сдала ребенка в интернат на полгода, чтобы устроиться на работу. Если бы мамы не было, то, возможно, и ребенка уже тоже не было. Сотрудники интерната не обратились в больницу. Не сообщили в милицию. Не нашли насильника. Много лет сотрудники интерната скрывали эту историю. Они жили в деревне Разночиновка и знали человека, который изнасиловал ребенка. Только спустя 10 лет Вера познакомилась с мамой девочки, которая знала о трагедии, обращалась в прокуратуру, но не смогла добиться возбуждения уголовного дела. Спустя 10 лет, благодаря Вере, Следственный комитет возбудил уголовное дело и арестовал преступника.
В том же интернате от ожогов умерла девочка Оля. Воспитатели решили ее наказать, поставив под «контрастный душ». Так они воспитывали больных детей. Но что-то пошло не так, контрастного душа не получилось, из крана пошел кипяток. И девочка скончалась от ожогов. Следствие до сих пор идет.
Все это только начало ада для тех, кто попал в систему психоневрологических учреждений. После ужасов домов для детей-инвавлидов (ДДИ) сироты попадают в ПНИ для взрослых. О том, что происходит в этих ПНИ, знают все, кто работает внутри системы. Как насилуют молодых женщин. Как бьют слишком активных пациентов. Как отбирают у них пенсии, а тех, кто смеет спорить с руководством, сажают в карцер. Как за любое возражение персоналу пациента могут отправить в «психушку», где накачивают лекарствами, от которых люди перестают ощущать себя людьми. Пока интернаты закрыты для общественности, пока в них нет волонтеров и общественных комиссий, пока руководство этих учреждений не боится потерять место за нарушения прав пациентов, изменить это невозможно.
О том, как применяются принудительные меры к «несогласным» внутри интернатов, можно судить, например, по скандальной истории вокруг волонтеров и Звенигородского ПНИ. Сейчас волонтеры из некоммерческого благотворительного фонда помощи детям «Милосердие» судятся с руководством Звенигородского психоневрологического интерната, которое расторгло договор с волонтерами за то, что те защитили пациентку интерната от расправы. Прошлой зимой пациентка Настя, спасаясь от насилия со стороны персонала, сбежала из интерната. Волонтеры нашли девушку и под честное слово руководства интерната, пообещавшего, что никаких принудительных мер к девушке применять не будут, вернули ее в учреждение. Уже на следующий день девушку заперли на месяц в психиатрическую больницу. За то, что волонтеры подали от имени девушки заявление в прокуратуру, с ним расторгли договор. Они обратились в аппарат уполномоченного по правам человека при президенте РФ и в суд. Кроме нарушения прав Насти, волонтеры рассказывают о том, что у живущих в интернате людей отбирают часть их пенсии в виде какого-то «налога», а тех, кто не хочет «налог» отдавать, не выпускают из интерната на работу. Что к некоторым пациентам за самое обычное возражение персоналу применяются жесткие меры – карцер и психотропные препараты. Пациент, лишенный дееспособности, совершенно бесправен, у него нет шансов эту дееспособность вернуть — пересмотр просто не осуществляется. Он – заключенный, без права на освобождение. Потому что недееспособный. Дееспособности лишают всех разом – даже тех, кто вполне может самостоятельно жить. Если пациент один раз потерял статус, он уже скорее всего никогда его не вернет. ПНИ — это дорога в один конец, на кладбище.
Если волонтеры выиграют этот суд, у обитателей интерната появится шанс на жизнь, в которой есть права. Если волонтеры проиграют, концлагерная система будет и дальше убивать беззащитных людей.
***
… Я знаю, что Вера – добрая волшебница. Ей с детьми непросто живется. У них старенький дом, в котором мало места. Им, как и всем многодетным семьям, не на все хватает денег. Но ее дети счастливые. Они очень любят Веру и друг друга. У них есть семья.
Вера спасла 9 детских жизней. 9 – потому что были еще Данил и Женя. Данил не мог ходить, у него ДЦП. Вера возила его, Тавифу и Женю лечиться в Австрию. Данил жил у Веры много лет, до тех пор, пока его не решили вернуть биологические родители. Был суд, и Данила отдали, хотя за долгие годы он привык считать Веру мамой. Но в суде этот факт не учли, решив, что тяжело больному ребенку все равно, кто его мама.
А Женю Вера сама согласилась вернуть биологической маме, без суда. Женя родился с тяжелой паталогией, у него не было передней стенки живота. После операции в Австрии (с ней Вере помогли католические гуманитарные организации) мальчику закрыли брюшную полость, нарастили живот, и он стал обычным ребенком – как все. Когда его мама узнала об этом, она приехала на него посмотреть. И поняла, что хочет его вернуть. Ей было 16 лет, когда Женя родился. Она не знала, что с ним делать и как его лечить. А теперь она выросла, и Женя стал обычным ребенком. Вера поняла, что Жене будет лучше с мамой. А сама она сможет еще кого-то спасти.
Но таких людей, как Вера, в России очень мало. Их гораздо больше за океаном, в стране, которую российская власть считает враждебной.
На этих кадрах вы видите молодых американцев, приехавших познакомиться с ребенком, который живет в далеком Приморском крае. Девочку зовут Ирина. У нее синдром Дауна. Посмотрите это видео до конца. Посмотрите, какие они тут все счастливые – Ирина, ее мама и папа.
Американцы не смогли забрать Иру в свою семью, потому что не успели. Они ждали, когда им сообщат дату судебного заседания. Но в это время российские депутаты приняли закон, который запрещал американцам усыновлять российских детей. Депутаты назвали закон именем российского ребенка-сироты, погибшего в приемной семье США – Димы Яковлева. Родителей Димы суд оправдал, посчитав, что ребенок погиб из-за неосторожности родителей, а не по злому умыслу. В России по такой причине погибают и приемные дети, и биологические. Но об этом в России почти не говорят, и общественность об этом не знает.
На самом деле антисиротский закон стал ответом РФ на список Магнитского, принятый американскими властями. Этот список запрещал въезд в США 60 российским чиновникам, которых американские власти посчитали причастными к смерти в Бутырской тюрьме юриста инвестфонда «Hermitage Capital» Сергея Магнитского.
Из-за закона Димы Яковлева сотни детей так и не дождались своих родителей.
По официальным данным Министерства образования и науки РФ, 259 российских сирот виделись со своими приемными родителями из США, но не смогли уехать в новые семьи из-за антисиротского закона. По данным американской стороны, усыновителей гораздо больше – около 900 хотели взять из России детей-сирот на воспитание: они заключили договор с агентством, оплатили услугу, стали собирать или уже собрали справки. Но в российскую статистику попадают только те, кто в Россию уже приезжал и с детьми познакомился.
Из 259 детей, которые видели американских усыновителей и ждали их, в детских сиротских учреждения, по данным Минобрнауки, остались 95 детей. 46 детей были приняты в российские семьи, а 57 – в иностранные. Но эту статистику нельзя считать полной, потому что дети, не успевшие встретиться с родителями, в нее не входят. Однако таких детей все равно ждало усыновление и переезд – чуть позже, чем тех, кто уже встретился. А значит, все они – тоже пострадали от антисиротского закона. Сколько точно таких детей, никто не знает. Нет таких списков.
Ира родителей до сих пор ждет. Вот ее фото из федеральной базе данных.
Если она не найдет семью, ее после Дома ребенка отправят в интернат для детей-инвалидов. А потом в ПНИ.
Посмотрите на фотографии Альбины, Анастасии, Эльмира, Ани.
Этих детей ждала семья. Теперь их никто не ждет.
В России в сиротских учреждениях живет 106210 детей, которым нужна семья. Больше всего там детей «сложных категорий». Это дети с инвалидностью (синдром Дауна, ДЦП, умственная отсталость, задержка развития и отклонения в поведении, редкие и не очень генетические заболевания), с ВИЧ и гепатитом С, а также дети старше 7 лет и братья-сестры. Таких детей в российские семьи берут плохо. Россияне предпочитают маленьких, здоровых детей славянской внешности. Детей, которые в эти рамки не вписывались, брали иностранцы. А тяжелых – в основном американцы. Причем, многие усыновители из Америки, если не большинство, руководствовались христианскими принципами. «Кто примет сие дитя во имя Мое, то Меня принимает», – эти слова Христа американцы часто повторяют, когда отвечают на вопрос, зачем им дети-инвалиды из России. Они считают, что раз в России так много никому не нужных детей, то их долг кого-то из этих детей спасти. В этом смысле Америка оказалась куда более христианской страной, чем Россия. Лично для меня это стало главным открытием года.
