«Воспиталка орала», «учительница орала», «акушерка орала»
Этому тексту предшествовал грустный информповод. Священник из Гатчины был запрещен в служении за грубое обращение с младенцем во время крещения. Споры на страницах интернета не утихают уже несколько дней.
Но текст этот можно было написать и без информповода, а просто на тему. Точнее, тем тут две. Первая — привычка к насилию в нашем обществе (и осознанный отказ от этой привычки). Вторая — невежество (и отказ от невежества).
Я выросла в Советском Союзе. Многие могут подтвердить: на нас кричали в детском саду, если мы не ели или не спали. Кричали и потом много где.
«Воспиталка орала», «учительница орала», «окунали лицом в тарелку», «били по рукам в музыкальной школе», «лупили ремнем дома», «медсестра орала: такой большой, а обоссался», «за намоченную постель голым ставили перед другими детьми и стыдили».
Орали в паспортном столе, в магазине, в поликлинике, в транспорте, роддомах.
Мы отлично научились защищаться от этого опыта. «И правильно делали, с нами иначе нельзя». «Все равно выросли людьми». «Сказки, ничего этого не было» («со мной не было» – значит, «не было вообще»). «Научить музыке без насилия невозможно». «Бьёт всякого сына, которого любит». «Доктор знает, как надо». «Они получают мало денег, и поэтому орут».
Как пример: наша классная руководительница — человек с совершенно сорванной нервной системой, возможно, нездоровая психически — кричала на нас на каждом уроке. Родители говорили: «Довели учительницу» – и учительница была с родителями, кстати, всегда мила.
Нас, детей, защищал смех: мальчишки корчили рожи, девочки хихикали, но в этот момент кто-то часто больно получал по голове указкой. Кому-то это казалось смешным или неважным.
Я не считала так никогда, тяжело переживая крик. Нашу учительницу (не любившую ни нас, ни свой предмет) уволили только в перестроечные годы за профнепригодность.
«Во мне самом есть часть, которая привыкла к насилию – и я буду отвыкать»
Постепенно общество меняется. Вместо адских паспортных столов появились уютные МФЦ, электронные очереди. Редко где сорвется кассирша («вас много, а я одна»). За битьё по рукам или унижение ребенка можно лишиться работы.
В наших детских больницах стали появляться «коробки храбрости»: за то, что маленький человек терпит боль во время медицинской процедуры, он вознаграждается игрушкой из этой коробки.
Постепенно приходят в профессию и педиатры, которые не кричат на детей — потому что не кричали на них.
По своему материнскому опыту знаю, как трудно бывает не пойти по пути инерции. Ребенок что-то разлил, разбил, сломал. Внутри кипит инерция: «Сколько раз тебе говорить?», «Как тебе не стыдно!» Я научилась отслеживать это кипение и не выводить его наружу. Разбил, сломал, рассыпал? Надо убрать. Я научилась «вырезать» привычный сегмент ругани из этого круговорота — и стало намного легче.
Всякий, кто когда-либо кричал на ребенка, знает: кричат — от бессилия. Шлёпают, «дают ремня» – от бессилия, часто — от выгорания. И очень важно себе сказать: я бессилен. Во мне есть часть, которая привыкла к насилию — и я буду отвыкать. Без этого труда, без осознания ничего не получится.
Старушки добрые и злые
В этом году исполнилось тридцать два года, как я в Церкви, — из моих сорока восьми. Ушло из жизни поколение стариков, родившихся до революции. Вот как пишет об этих людях о. Георгий Чистяков в эссе «Старушки моего детства»:
«Не старички, а именно старушки, почти исключительно вдовы и старые девы, потерявшие женихов и мужей в революцию или в ГУЛаге, в коллективизацию или на войне. Почти нищие, но всегда аккуратно одетые, в старых, но безупречно отглаженных платьях, никогда – в халатах и шлепанцах, всегда радостные, <…> дарившие эту радость всем, кто с ними сталкивался – на улице, дома, в церкви».
И дальше о Георгий пишет о другом типе пожилых женщин — «появилось страшное слово «бабка». «В церкви угрюмые, с застывшими как маска лицами, рычащие на девушек без платочков и вообще на тех, кто, как им кажется, пришел сюда случайно, <…> всегда раздраженные, ворчливые, непрерывно обличающие молодежь, упадок нравов и проч., всем недовольные – это состарились пионерки и комсомолки 20-х годов».
«<…> Вопрос в том, почему эти два поколения так друг на друга непохожи. Дело, безусловно, не в том, что те старушки представляли православную Русь и ее устои – среди них были и христианки других конфессий, и вовсе нехристианки, и, более, нигилистки. Последних было не так уж мало, не в последнюю очередь по той причине, что люди во времена оны были честными и, если Бога не чувствовали, то в церковь не ходили.
Сила этих старушек заключалась, думаю, в том, что, выросши, кто в богатстве, кто в бедности, они успели стать взрослыми до революции. До начала потрясений, войн, голода, разрухи, арестов, ЧК и ГУЛага, коллективизации etc. <…> От родившихся в революцию и в разруху людей следующих поколений с психикой, которую начали расшатывать и подтачивать с первых дней жизни, их отличала устойчивость.»
Трудно не согласиться с о. Георгием. Ведь он сам, воспитанный этими старушками, был бесконечно добр. Мне много раз случалось помогать ему во время крещения. До сих пор слышу его ласковый голос: «Помазуется раба Божия…» – берет за ручку девочку: «Котёнок, дай лапку…» Или его веселый голос: «Ну, идите за мной!» – и запевал «Елицы во Христа крестистеся», тогда в нашей маленькой крестильной комнате был наш маленький «Каравай» (это один ребенок сказал: «Мама, батюшка в «Каравай» играет!» – и все смеялись).
После крещения о. Георгий, обычно уставший после ранней и поздней литургий (одну служит, на второй исповедует) — оживал. Это ведь такое таинство, в котором, как говорил Волшебник из «Обыкновенного чуда» Шварца, «живое делается еще более живым».
«Во что хотим, в то и верим, вы крестите!»
Священники наши, как и мы, тоже родом из советского детства (и из советских и постсоветских семинарий). И та грубость, которую мы иногда видим в наших храмах — проблема общего характера.
Да, бывают вещи, которые пугают нас — тех, кто в Церкви давно — и отвращают новопришедших. «А ну, что это у тебя за набедренная повязка на голове? Быстро отойти и перевяжи платок как следует!» Этими словами кричал на меня у Чаши один батюшка, имени которого я не знаю.
Вина моя заключалась в том, что платочек на моей голове был сложен как широкая лента и повязан под косой. Для допуска к причастию мне пришлось его повязать концами под подбородком.
Да, священники бывают раздраженные, уставшие, выгоревшие. И даже, страшно сказать, у них тоже бывают кризисы веры.
Только мирянин в это время может позволить себе отдохнуть, не ходить в храм — а священник нет.
Очень часто родители приносят младенцев «покрестить от сглаза», «причастить, чтоб не болел», а когда священник интересуется, собирается ли семья растить ребенка в вере, встречает возмущение: «Да что вы лезете в нашу жизнь, во что хотим, в то и верим, а ребенок должен быть крещеным, вам принесли — вы и крестите».
Материнские интернет-сообщества то и дело пестрят вопросами: «Где покрестить ребенка, чтобы не гоняли, не спрашивали, не заставляли читать молитвы?» – и, как правило, даются адреса церквей, где можно «покрестить без проблем», а о том, что «попы жить учат» – только ленивый не пройдется.
По сути, вот это – «ты нам покрести, поп, а мы тебе денег дадим и больше ничем не обязаны» – большое унижение для священника.
Это тяжело, проповедовать Христа в нашей «православной» стране, где так мало причастников и так мало кто может объяснить, во что он верит.
И батюшки выбирают разную стратегию. Кто-то отказывается крестить без собеседования (мягкий человек отказывается мягко, а жесткий – жестко). Кто-то крестит, да с такой добротой и улыбкой, что родители потом потихоньку приходят к настоящей вере.
Поскольку в неверующих или нецерковных семьях дети не бывают подготовлены к встрече со страшным бородатым дядькой в черном, который тебя хватает, что-то непонятное бормочет, окунает в воду — понятно, дети боятся, плачут, а родители тоже не знают, что такое с деточкой делают.
Неприятная процедура, которую надо перетерпеть и заплатить денег, зато у ребенка теперь есть Ангел Хранитель. «А больше мы сюда не пойдем». Как в больницу. Надо было, сделали укол — и на выход, пока не заболеем.
Вот поэтому часто священники при общении с такими семьями советуют либо крестить до года, либо тогда, когда с ребенком уже можно договориться (а это бывает в разном возрасте), но только — не крестить насильно.
Вот это столкновение позиций мы и наблюдали на видео из Гатчины. Насильное крещение. С одной стороны, неподготовленные родители. С другой — священник, заламывающий младенцу руки, только бы скорее это закончилось. Увы, в их случае уже поздно говорить «надо было так-то».
Очень часто бывает такого рода насилие и на причащении. Любой ценой причастить ребенка, который извивается в руках. Держат родители, держит алтарник, священнику с Чашей в руках страшно расплескать Причастие…
Закономерный вопрос: как избежать такого?
Могу только рассказать о том, что я видела сама.
У нас был в общине мальчик — назовем его Иваном — мама которого пришла в Церковь, когда Ивану было три года.
Иван отказывался причащаться. Его волоком волокли к Чаше. Мама плакала: «Это бес его не пускает!»
Но батюшка был спокоен, потому что знал, что это такой возраст. Ключ к Ивану был подобран такой: «И не надо причащаться. Всех причащу, а Ивана — нет!» Несколько месяцев Иван постепенно делал шажочки то вперед, то назад, и его приход к причастию был радостным и нестрашным.
Когда Ивана наконец-то причастили, выдохнули все и чуть не зааплодировали: очень переживали. А ведь могло быть куда хуже: «Нажмите ему на челюсти, как собачке», «Зажмите ему нос, тогда он откроет рот, и тогда причащу».
И другое. В больнице, где я была волонтером, была женщина, которую я готовила к крещению. Звали ее Вера. Священник, которого я хотела позвать, не смог в нужный день, и пришлось звать незнакомого, из ближайшего храма.
Увы, светлое настроение было испорчено «правилами». Вера была очень больна, почти все время лежала, но батюшка ее все время поднимал с кровати, обращался к ней на «ты» – и она с усилием вставала, еле сдерживая слезы от боли.
Вот это: надо непременно сейчас причастить (любой ценой!), непременно крестить по правилам (любой ценой!). Со стороны ли священника, со стороны ли родителей, со стороны ли добродетельных прихожан, советующих зажать младенцу нос. Но можно взять паузу и дать место Богу. Успокоить и успокоиться.
В крике Бога не услыхать, в скручивании ребенка — хоть большого, хоть маленького — Бога не увидать, в неуважении — к священнику ли, к ребенку, к неграмотному и невежественному родителю — Бога не распознать.
Господь милосердный нам всем в помощь.
