Фельдшер Павел Цветков

В журнале «Нескучный сад» недавно было рассказано о всемирно известном докторе Пирогове. Но кто считал, сколько в России было врачей, которые мужественно несли свой крест, целиком отдавая себя служению людям? Об одном из них, Павле Тимофеевиче Цветкове рассказал корреспонденту Милосердия.ru его сын Евгений Павлович. Эта история актуальна для нас еще и тем, что Павел Цветков закончил фельдшерскую школу при Первой градской больнице им. Н.Пирогова, где сейчас действует Свято-Димитриевское училище сестер милосердия.

Из практики сельского фельдшера
Это случилось в районе г. Котлас Архангельской области. Ночью отца разбудил сильный стук в дверь. Кричали: «Убили! Помогите! Спасайте!». Отцу едва дали одеться и потащили на улицу: На земле неподвижно лежал очень крупный (настоящая глыба) человек. Его лицо казалось смертельно бледным. Отец попросил перенести раненого в медпункт. Когда того положили на обеденном столе, при свете лампы отец увидел торчащую из живота рукоять финки. «Я не хирург и не имею права делать операцию», – попытался он объяснить. В ответ послышалось угрозы. Деваться было некуда. Отец прокипятил скальпель в чайнике (другой посуды не нашлось) и стал потихоньку разрезать рану, добираясь до острия финки. Раненому повезло, на животе оказался такой слой жира, что финка даже не достала до кишок. Самое удивительное, что этот человек (когда у него все благополучно зажило), подал на отца в суд. Но суд отклонил его иск.
В другой раз на свой страх и риск отец прооперировал раненого в сердце. Благодаря счастливой случайности, лезвие перочинного ножа остановилось на расстоянии полутора миллиметров от сердечной сумки и потерпевший остался жив.

Фельдшера Цветкова редко можно было застать дома, он все время был на своем участке. Уходил рано утром, возвращался поздно вечером, а зачастую ночевал в амбулатории. В обходы отец часто брал и меня, мне это очень нравилось. Помню бесконечные дороги, зимние или летние. Он идет молча и я иду рядом, тоже молчу. Когда мы жили в Башкирии, в районе Янаула, у него был громадный участок. К кому – то он ходил сам, а кто-то то приезжал за ним на телеге или санях. Помню, среди ночи приехал какой-то мужчина. Отец разбудил меня:поедем? Я быстро оделся и он завернул меня в тулуп. Ехали очень долго, помню, как стучали по зимней дороге сани. Обратно вернулись только к утру. У него никогда не было отпуска. Он просто его не брал, он все время был в работе.

В сельской местности, где его медпункт был единственным на много километров, ему приходилось заниматься всем и даже принимать роды, хотя он не был акушером. Тем не менее, по отзывам рожениц, роды у отца проходили очень легко.
Поэтому многие окрестные жительницы предпочитали рожать к него.
Лишь один раз ему не удалось спасти роженицу. Ее младенец наполовину выйдя, запутался ножками в материнской утробе. Дело было в ноябре. Женщина жила за сорок километров от медпункта, в далеком таежном поселке. Из-за сильной боли она не смогла ехать по бездорожью и всю дорогу шла, ухватившись за задник телеги. Отец спас ребенка, а роженица скончалась, не выдержав этой муки.

Как-то раз теплым июльским днем я шел по городу Вятские Поляны (Кировская область). Вокруг никого не было, и вдруг меня кто-то окликнул: “Вы, случайно, не сын Павла
Тимофеевича Цветкова?”,- на противоположной стороне улицы стояла совершенно незнакомая мне женщина. “Да, я его сын. А вы откуда его знаете?”. «Как мне его не знать! Он же моего сына спас!”.
Ее сын работал на заводе, выпускающем знаменитые автоматы «ППШ», и играл в заводской футбольной команде. После одного из матчей юноша прилег на травку отдохнуть, а потом заболел. Таял буквально на глазах. Мать побывала с ним в Казани и не получив помощи. Поехала в Москву и записалась на прием к какому-то известному профессору. Тот осмотрел ее сына и говорит: «Случай бесперспективный, счастливая будешь, если парня довезешь домой живым. Жить ему осталось несколько дней». И вот идет она по улице в Вятских Полянах, а на душе черным-черно. Навстречу мой отец: «Ты что такая грустная?». Она ему все и рассказала. «Ты не переживай так, я как всех своих больных обойду, постараюсь и к тебе заглянуть. Но это будет очень поздно. Ты не спи, жди». Действительно, пришел к ней очень поздно. А у него с собой никаких инструментов не было кроме складного, еще дореволюционного, деревянного стетоскопа, с которым он всегда по вызовам ходил. Вынул он эту трубочку, прослушал ею сына, пальцами простучал всего и говорит: «Слушай, через месяц он у тебя начнет ходить, через три месяца бегать, а потом и в футбол играть». «Я ему в душе не поверила, усмехнулась,- вспоминала моя собеседница. – А он выписал нам рецепт, велел купить лекарство и сказал как лечить. Верите или нет, но действительно, через месяц сын встал постели, через три месяца начал бегать, а потом в футбольной команде играл. И до сих пор жив».
Я так и не узнал, чем болел ее сын. Отца в то время уже на свете не было. Он умер в 1975 году, в день медика. Но этот случай наглядно свидетельствует, что он был очень внимательный к людям, мог душевно поговорить с любым. Успокоить, подсказать, как выйти из сложной ситуации. Больше старался расспросить человека о его болях, нуждах, скорбях. Старался войти во внутреннее состояние человека, понять его. И, сколько помню, всегда люди от него уходили умиротворенными и с надеждой на лучшее. Многие признавались мне, что отец оказывал им очень квалифицированную помощь.

Коллеги отца рассказывали, что он был прекрасным диагностом. И теперь я уже нисколько не сомневаюсь, что это был дар Божий, милость свыше и этот свой дар он целиком отдавал другим людям.

Пария
Отец родился в 1891 году, в дер.Алексеевка, рядом с Подмосковным городом Новый Иерусалим. Родителей он своих не помнил и воспитывался в детском приюте. В то время приюты отдавали сироту на воспитание в многодетные, малоимущие семьи и государство выплачивало этой семье денежное пособие. Однако большая часть сиротского пособия шла вовсе не на сироту, а на нужды семьи. В зависимости от возраста была и работа. Он делал все, что ему скажут. И детей нянчил, и огород копал, и дрова колол и т.д. Отношение к нему было потребительским. Таких детей-сирот называли «пария». В семье, где жил отец, было еще 10 детей, от этой семьи он и взял фамилию. Много лет спустя один близкий человек спросил отца, был бы он рад, если бы его разыскала родная мать? В ответ он несколько раз повторил: «нет-нет-нет!». На лице его отразилась неподдельная боль. Видимо то, что он остался без родительской любви, их тепла и заботы, стало для него глубокой сердечной травмой. Но нам, своим детям он этого никогда не говорил. Все его поведение и в семье, и вне ее было одинаково окрашено глубоким смирением, кротостью, любовью к людям. Это был удивительно нежный, заботливый человек.

Эта нежность согревала моих родителей всю жизнь. В этой
купели нежности выросли и все дети (нас было четверо братьев). Не помню, чтобы он кого-то из семьи обидел или наказал. Но зато я всегда чувствовал, что не имею никакого права причинить боль отцу или матери. Своей любовью к семье они сумели воспитать в нас, детях, сознание ответственности перед родителями и друг перед другом. Всем смыслом их жизни было служение семье. Все свое, личное – забывалось.

По истечении определенного времени государственная комиссия экзаменовала приютских воспитанников. В зависимости от уровня их развития определялось их будущее: фельдшерская школа или сапожное дело. Отца определили в фельдшерскую школу при Первой градской больнице, которую он окончил в 1914 году. Так он стал фельдшером медслужбы на Казанской железной дороге.
В первой мировой войне он не участвовал, но застал Гражданскую войну. Отец рассказывал, что село, где располагался его фельдшерский пункт (где-то на Урале), несколько раз переходило из рук в руки. Белые и красные поочередно размещали у отца своих раненых, причем чужих раненых никто не трогал (и они друга не обижали).

С мамой они поженились в 1930-м году, когда отец учился в Пермском медицинском институте. Но пошли дети, и он ушел с третьего курса, т.к. семья и работа отнимали много времени.

В военное и послевоенное время зарплата была очень низкая, причем не менее половины ее принуждали отдавать на госзаймы. В день зарплаты им говорили: “Товарищи сотрудники, необходимо подписаться на государственный займ по восстановлению народного хозяйства в размере 50% зарплаты и выше”. На что ты будешь жить и содержать семью – никого не интересовало.
Но благодаря усилия мамы, хлеб у нас был всегда. Не помню, чтоб мы ходили разутыми или оборванными. Ее руками создавался практически весь семейный бюджет. Всю свою жизнь она трудилась для нас. Шила, вязала, хозяйством занималась. Вырастит теленка или бычка, обменяет в деревне на пшеницу или на рожь, зерно перемелет – вот и хлеб. Еще и соседям помогала. При этом отец каждую осень отрабатывал трудовые повинности (это было обязательным). Например, когда для всех организаций на зиму заготавливались дрова.

Те, кто отказывался добровольно подписаться на госзайм, чувствовал себя не уверено. Была большая вероятность попасть в концлагерь или стать «лишенцем».
Лишенец – это тот, кто лишен права голоса, как контрреволюционный элемент. Тебя никто не трогает, но куда ты ни придешь, все двери были для тебя закрыты: ты лишался трудоустройства, питания, жилья, медицинского обслуживания, образования и т.д.

«Троцкист»
Люди жили в постоянном страхе. Все боялись стать и лишенцами или «за проволоку» попасть. Один близко знакомый мне человек однажды, где-то в 60-х годах, рассказал мне как он оказался в лагере. Звали его Алексей Иванович.

Его разбудили в 2 часа ночи и даже одеться не дали. В чем спал, в том и забрали. «Дайте хоть одеться»,- говорит. «А зачем, мы вас ненадолго задержим, машина внизу». Привезли на Лубянку, посадили в камеру. Сидел он там долго. Наконец вызвали на первый допрос, тоже ночью. За столом с лампой с зеленым абажуром сидит уставший следователь. Он начал участливо расспрашивать его о работе, о знакомых, о семье. А потом спросил:
— Сколько у вас детей?
— Недавно родился второй сын.
— Поздравляю, поздравляю… А как назвали?
— Лев.
— Вы не шутите? Повторите еще раз, как назвали?
— Лев.
— Это что, в честь Троцкого?
— Нет.
— Вы уж откровенно признайтесь, что вы – троцкист, а сына назвали в честь Троцкого.
– Да я даже не знаю, что Троцкого звали Львом.
Он стал отказываться и тогда в нижнем белье, босяком вывели на мороз и пока не сознается, заставляли подниматься на железную вышку и спускаться с нее.

И, рассказывает, довели до такого состояния, что он уже ничего не соображал. Бумагу в лицо сунули, ручку в руку вставили, пиши, говорят, пиши.
Он и подписал себе срок заключения на 10 лет.
Попал на Север, в Коми, на Васюганские болота, лес валить. Каждый день их там погибало по тысяче человек.

Когда началась война, приехал военный представитель и объявил, что желающие могут записаться в штрафбат и смыть с себя «вину собственной кровью». Алексей подумал: мы здесь косяками каждый день ложимся, все одно помирать: что здесь, что под пулями и записался в штрафбат. В первый бой их кинули на штурм сопки. Наверху виднелись крыши домов, где засели немцы с пулеметами. Каждому из штрафбатовцев в руки дали флаг и сказали: кто первый флаг водрузит на крыше, тот искупит свою вину. И никакого оружия. «Я не помню, как добежал, – рассказывал Алексей. – Очнулся только на крыше. Держусь обеими руками за флаг и трясусь. Оглянулся назад – весь склон сопки, до нашей атаки девственно-белый – стал красно – черным от убитых и раненых русских людей и флагов. Из тьмы народа добежало нас считанные единицы. Но мы взяли эту высоту и нас, оставшихся в живых реабилитировали». Он прошел всю войну и не разу не был ранен.

Пробежать под радугой
Мои родители до конца жизни были глубоко верующими людьми. Своих детей крестили поздно, уже после войны. Батюшку пригласили специально из другого города, крещение совершалось поздно вечером. Окна были занавешены, чтобы никто не подсмотрел. Тем не менее об этом узнали. И отец с очень большим трудом через своего друга, Виктора Викторовича Октябрева, начальника медслужбы Казанской железной дороги перевелся в другое место, чтобы не попасть в концлагерь.

В то время люди старались не афишировать свое отношение к Богу. Но все равно, так или иначе она проявлялась, например, через детей. Помню, когда меня приняли в пионеры (а тогда принимали обязательно всех), мне было противно надеть на себя пионерский галстук. Вся моя душа была против. Хотя, сути этого протеста я не понимал. На первом же уроке учительница поставила меня перед всем классом и спросила: «Почему ты без галстука?”. «У меня его нет». “Садись, завтра приходи в галстуке”. История повторилась еще два раза подряд. Наконец ей надоела мое неподчинение и она сказала так: «Скажи папе, чтобы обязательно купил галстук, иначе ему будет нехорошо». Я рассказал эту историю отцу и он был вынужден купить галстук.

Я никогда не видел, чтобы отец молился, но после его смерти остались кипарисовый крестик и две небольших иконки – Казанской Божьей Матери и Николая Чудотворца (обе старинные).

Вера родителей отозвалась в моем сердце еще и тем, что я постоянно чувствовал в себе тягу к духовной литературе. Уже в брежневские времена, когда достать такие книги как «Лествица», авва Дорофей, Добротолюбие, Евангелие, молитвословы (это были дореволюционные издания или их ксерокопии) было неимоверно трудно, они приходили ко мне совершенно неведомыми путями. И по ночам (днем то работаешь) я переписывал их от руки.

О Боге в семье говорили очень редко. Но как ни странно, на себе лично и на всей семье я с детства ощущал руку Божию. Это невозможно передать никакими словами. Не думаю, что у нас была какая-то уникальная по тем временам семья. Обычная, будничная, рядовая семья. Детьми, как таковыми, никто специально не занимался. Но мы всегда сами чувствовали потребность подойти к маме, спросить чем ей помочь. Боялись обидеть мать, старались первыми оказать ей разную помощь, чтобы ей полегче было. Друг друга старались тоже не обижать, делились друг с другом, в том числе и едой, когда ее не хватало.

В детстве душа открыта для принятия Бога. И Господь посылает каждому ребенку необыкновенную радость от ощущения бытия и присутствия Его в нашем мире. Один из таких эпизодов сохранился в моей памяти.

Это было в начале лета. Я стоял на улице после сильной грозы и любовался свежестью красок. Вся зелень вокруг казалась малахитовой, сверкая в блестках дождевых капель. А в небе сияла необыкновенно яркая радуга, от которой было невозможно оторвать взгляд. Ко мне подошла мама и протягивая гусиное яйцо, сказала: “С Пасхой тебя, сынок”. Я взял это яйцо и сказал:
– Мама, смотри как красиво вокруг, смотри, какая радуга!
– Это не радуга,- улыбнулась она.
– А что же это?
– Это двери в рай. Кто под радугой пробежит, тот в раю и будет,- глаза ее сияли.

И всю жизнь, до сегодняшнего дня, я мечтаю все-таки пробежать под радугой.

Записал Алексей РЕУТСКИЙ