«Есть люди, которые впервые заплакали только здесь у нас»

– В какой помощи люди нуждаются, когда самое страшное уже позади?

– Во-первых, последствия таких травм, какие получили эти люди, не проходят быстро. Во-вторых, зачастую им негде было получить помощь психолога. Эвакуировали их экстренно, прямо из подвалов и из-под обстрелов, дальше распределили по регионам, либо они сами определились, что едут в Москву к родным. Нередко люди к нам попадают еще в состоянии ступора. В большинстве случаев им нужно помочь переживать случившееся, включить это в свой опыт.

Есть люди, которые впервые заплакали только здесь у нас. Или, наоборот, человек плачет-плачет и не может остановиться – тогда налицо симптомы посттравматического расстройства. Есть люди, которые были беженцами и в 2014 году, – у них уже ретравматизация, депрессивный фон.

Бывает, что человек только вчера приехал в Москву, а сегодня уже пришел в штаб. Тогда его травма достаточно свежая.

Бывает по-другому (особенно у мужчин) – вывозил жену, дочь, мать, держался, чтобы родные могли опираться на него. И тогда важно начать говорить о том, что переживал он сам. Человек 30–40 дней сидел в подвалах, нужно было под обстрелами добывать еду и воду, действовать, чтобы не сойти с ума. Все это время организм работал на выживание и чувствительность у него была притуплена.

Когда люди попадают в безопасное место, им нужно прожить все чувства – потерю, горе об утраченной жизни, нужно восстановить последовательность событий и связь с новым периодом, который у них наступает. В безопасности они осознают весь ужас, который пережили, – привыкли к тому, что стреляют, хоронили во дворах своих близких и соседей.

Как сказал один мариуполец: «У нас теперь каждая детская площадка – это маленькое кладбище».

Разумеется, мы разговариваем с людьми очень осторожно, не настаиваем на том, чтобы они рассказывали нам подробности. Сейчас они могут испытывать потерю, горе, гнев.

Еще одна наша задача – помочь людям сориентироваться. Прямо из ситуации высокого стресса они попадают в совершенно незнакомую обстановку. Им надо как-то устроиться и жить на новом месте. На родине у них остались разрушенные бомбами дома, нередко они говорят: «А куда же мы вернемся? Как же мы будем здесь?»

Людям кажется, что они абсолютно беспомощны, но ведь на самом деле они выбрались из очень сложной ситуации, во время которой помогали и спасали друг друга. Это – те ресурсы, которые у них на самом деле есть, и им надо об этом напомнить.

Когда люди приходят к нам за гуманитарной помощью повторно через месяц, мы видим, как они изменились, ожили, как они начинают реагировать, тепло относятся к нам, поскольку помнят, как им помогли.

«Очень важно сказать человеку, что он не бомж, а беженец»

– Как устроена работа психолога в штабе? Здесь же толпы людей.

– Иногда пришедшему озвучивают весь набор услуг штаба: «А еще у нас есть психолог и священник», – а он не может сообразить, кто ему нужен, он пришел «за гуманитаркой». Поэтому я работаю именно так, как работают психологи МЧС, – подхожу сама, даю свою визитку, говорю, что я психолог. Тех, к кому подхожу в первую очередь, выбираю интуитивно, по тому, как человек ведет себя. Например, если он очень скован или, наоборот, плачет и не может остановиться.

Кто-то решается поговорить сразу, кого-то я просто предупреждаю, что мне можно позвонить позже. И еще рассказываю о тех симптомах (тревога, плохой сон или ночные кошмары, психосоматические заболевания – панические атаки, сердцебиение, высокое давление), которые могут у них проявиться в ближайшие дни.

При этом людей нужно обнадежить, что симптомы со временем станут слабее, а о произошедшем они будут думать, но уже не будут переживать так горячо. И наконец настанет момент, когда психике нужно будет вынести рациональную оценку происходящего.

– Насколько охотно люди идут на контакт?

– Сейчас на активные контакты у людей нет сил. Именно поэтому мы не просим рассказать что-то конкретное, а поддерживаем тот разговор, который человек заводит сам. Но при этом всегда пытаемся вырулить на «здесь и сейчас».

Очень важно сказать человеку, что он не бомж, а беженец, нынешнее положение его временное и оно – следствие ситуации, которую создал не он. Это важно обозначить, потому что люди стесняются просить помощи.

Иногда я слышу, как на выдаче гуманитарной помощи люди говорят: «Это нам не кладите, кому-то другому будет нужнее». То есть они продолжают заботиться о ком-то еще. И здесь нужно объяснить, что помощь специально для них, что ее всем хватит.

Людям нужно растолковать, что же именно с ними произошло: они пришли за помощью, они имеют полное право эту помощь получить и мы, сотрудники, считаем, что должны им помогать. Это долг общества, когда происходит трагедия. Такие ситуации нельзя запланировать заранее, но случиться они могут с каждым.

Тяжелее всего ситуацию переживают старики и подростки

– Как бы вы описали общее настроение людей?

– Они ошарашены – еще некоторое время назад у них было все, а теперь нет ничего, они находятся в другой стране и даже пенсию в ближайшее время получать вряд ли смогут. Людям нужно помочь пережить такую смену статуса.

– Кто переживает ее тяжелее всего?

– Люди старшего поколения и подростки. Старшие очень привязаны к своей родине, на глубинном уровне – там могилы предков; они переживают даже не о домах, а о том, что с домами сгорели фотографии, стремятся как можно быстрее вернуться.

Молодые более адаптивны. Иногда они тоже хотят вернуться, но готовы прожить какое-то время на новом месте, начинают искать работу, а там как пойдет.

Подросткам трудно адаптироваться даже в обычной жизни, например, когда родители переводят их из одной школы в другую. А после такой трагедии они вообще не понимают, как вести себя: новая школа, кругом какие-то новые люди, которых они не планировали и не хотели…

– Кто чаще всего выезжает из зоны конфликта?

– По-разному. Пожилые люди, молодые, вывозящие пожилых, молодые с детьми.

Иногда бывает – молодежь с детьми выехала, а родители остались там, сказали, что им очень сложно менять жизнь. И тогда это источник дополнительного стресса: не только все хлопоты здесь, но: «Как там мама и папа? Связь то есть, то ее нет». Иногда, наоборот, молодые отправляют стариков, считают, что сами на месте как-то справятся. Все зависит от ситуации в конкретном населенном пункте.

Внизу дым, а сверху – обстрел

– Что рассказывают люди о последних двух месяцах?

– Большинство из тех, кто прошел у нас в последние дни, выезжали из Рубежного, там гуманитарная катастрофа: у людей полностью разрушены дома, они долго сидели в подвалах под обстрелами. Были даже случаи, когда кого-то допрашивало СБУ – за то, что в телефонах находили звонки на российские номера родственников.

Массового голода не было – в основном люди объединялись и кормили друг друга, но многие жалуются на проблемы с водой. Кто-то пил из отопительной системы, кто-то топил снег, пока он был, потом собирали дождевую воду. Идти за водой к колонкам боялись, потому что часто попадали под обстрелы. Никакой гуманитарной помощи и раздач продуктов не было, пока в город не вошли войска ДНР.

Люди жили в подвалах, причем все вместе спускались в подвалы девятиэтажек, сидели практически друг на друге, без света, без тепла, без канализации. Сверху над ними горели их квартиры, дым шел в подвалы, от этого можно было задохнуться.

Некоторые провели по полтора месяца в одних и тех же куртках, в них спали, в них же готовили на кострах. В минуты передышек пытались как-то обустроиться – убирали грязь в подвалах, поднимались в уцелевшие квартиры, приносили оттуда матрасы. Воду экономили, чтобы оставить для питья, мыли руки в одной воде по несколько раз, пока она не становилась черной.

Поражает, что в таких условиях люди оставались людьми – пытались создать какие-то условия детям и старикам, лечили простуженных.

Одна женщина рассказала, что не ела несколько дней. При этом еда у них была – они жили рядом с продуктовым магазином и какую-то еду оттуда принесли. Она вспоминала: «Сначала я кормила всех своих стареньких соседей. Потом пыталась организовать молодежь, чтобы накормили детей, как-то всех устроили и разместили. Когда нас оттуда вывезли, подошли волонтеры и спросили, чего я хочу, я вдруг поняла, что очень хочу есть. Хотя перед этим несколько дней совсем не хотела даже при виде еды».

«Мне нужно действовать, а я хочу только спать»

– Но ведь такие стрессовые всплески сил очень затратны для организма! Сейчас у людей должен быть страшный откат.

– Так и есть. Они все говорят: «У нас нет сил. Мы приехали, мы должны что-то делать – обустраиваться, оформлять документы, – а мы хотим только спать». Таким людям я объясняю, что сейчас нужно прежде всего выдохнуть, отоспаться, что они истратили огромный объем энергии, который быстро не восстановится.

– Но у нас не принято обращаться к психологам. Даже в обычной жизни многие люди считают: «Надо собраться и просто забыть».

– Внутри травмированных людей параллельно идут два процесса – с одной стороны, психика стремится пережить отложенные эмоции. С другой, люди говорят: «Если я сейчас заплачу, то я развалюсь, а мне надо как-то действовать». И здесь нужно работать очень аккуратно, чтобы не травмировать человека лишний раз. Чаще всего это работа с фоном, с состоянием «здесь и сейчас», с вопросами вроде: «Как вы себя сейчас чувствуете?», «О чем вы хотите поговорить?». И если сейчас с тобой человек говорить не хочет – значит, он найдет, с кем поговорить позднее.

При этом возможность поговорить о случившемся и поплакать – это как раз возможность замороженным чувствам выразиться и на их место поставить какой-то ресурс. И, наоборот, сдерживание чувств в себе – очень энергозатратно, как правило, оно создает еще большую психологическую нагрузку.

Приехавшим людям очень нужна духовная помощь. Многие люди говорят: мы не умеем молиться, но в подвалах мы молились – вспомнили все молитвы, какие знали, если у кого-то в квартире была икона – принесли ее вниз. Сейчас даже люди, до того не веровавшие и не воцерковленные, иногда начинают разговаривать со священниками.

А недавно я шла на работу, и недалеко отсюда встретила двух женщин. Они поздоровались, я вспомнила только, что лица знакомые. Оказалось, люди уже получили помощь, через несколько дней вернулись задать какие-то дополнительные вопросы социальному работнику и по дороге зашли в храм. То есть люди столкнулись с вопросами, которые перевернули им душу на очень глубоком уровне, и пошли к Богу.

Опереться на прошлое, на надежду, на родных, на Бога

– На что опереться людям в ситуации, когда родина далеко, могилы там же, с деньгами неизвестно что и всё неясно.

– Москва официально беженцев сейчас не принимает, только Подмосковье. Поэтому большинство из тех, кто приехал сюда, ехали к кому-то – то есть у них есть дети, родственники или знакомые, которые уже жили здесь. Понимание, что дети и внуки есть и они живы, очень поддерживает.

Кроме того, многие люди ждут, когда нынешняя ситуация закончится и у них появится возможность вернуться. Эти люди живут надеждой дожить до возможности вернуться и увидеть свои города восстановленными. Очень часто, когда люди повторно приходят за гуманитарной помощью через месяц, они начинают приглашать меня в гости: «Когда все закончится, приезжайте к нам!» И я обещаю людям, после того как закроется штаб, проехать по их городам. Конечно, я не увижу их такими красивыми, как в воспоминаниях, но я надеюсь увидеть, как они будут восстанавливаться.

Старики очень часто рассказывают, какой красивый был Мариуполь, а люди помоложе – о своих заводах. То, что люди хотят рассказать обо всем этом, естественно – они провожают свои воспоминания. А один мужчина сказал мне: «Я всю жизнь проработал на заводе. А теперь, когда я вернусь, буду работать на стройке – отстраивать свой город». Это тоже прекрасный план из опор.

Кто из молодежи, наоборот, говорит: «Мы не хотим возвращаться. Не верим, что спокойствие, которое наступит, не будет так же прервано через шесть-восемь лет. Не дай Бог опять что-то, лучше мы получим российское гражданство и будем жить здесь».

– Как сказывается на впечатлениях людей опыт 2014 года?

– Знаете, все зависит от того, как именно люди пережили опыт своего беженства.

Кто-то пережил его очень качественно. Такие люди говорят: «В 2014 у нас не было таких разрушений, но мы уже выезжали в Россию и в России работали. Поехали и сейчас». Людям с таким настроем прошлый опыт, скорее, помогает. И, по большей части, они надеются вернуться и что теперь ситуация будет урегулирована окончательно – появится не «линия разграничения», а нормальное административное деление.

Есть другие люди, например из Горловки. В 2014 году они выезжали в Россию, потом вернулись и на месте застали постоянные обстрелы. И у них одна травма, вторая, и теперь – снова огромная травма.

Как сказала одна женщина: «Я тогда уехала на пару месяцев, потом вернулась, держалась, работала, и постоянное это уханье, и постоянно звенящие стекла». Когда началась новая операция, эта женщина собралась и уехала, и сейчас она в депрессивном состоянии – у нее нет ресурса, она расходовала его восемь лет.

Есть такое понятие – «человекоресурс». Даже для того чтобы воспользоваться самой благоприятной ситуаций, у человека должны быть внутренние силы, свой ресурс. Есть люди, более устойчивые в переживании кризисов, которым помогает какая-то внутренняя опора – ценности или вера в Бога. Они сморят на ситуацию не с точки зрения «За что это мне?», а «Зачем это мне, что я из всего этого вынесу?», «Кем я стану после этих перемен?».

Кроме того, все люди прошли через разный уровень потерь. У кого-то погибли родные. У кого-то – «у нас, слава Богу, все живы». Людям, которые пострадали больше, восстановиться труднее.

Воспринять каждого человека как единственного

– Что лично вам помогает работать с таким количеством человеческой боли?

– Я умею работать с кризисами, работать «в поле», когда люди перед тобой постоянно меняются, когда разговаривать с кем-то ты можешь начать в коридоре, видишь его мельком и надо понять человека и успеть помочь быстро.

Во время работы меня очень держит вера в Бога. Иногда я вижу у себя в дневном отчете работу с 10–15 людьми (а для психолога это очень много) и понимаю, что эту работу сделала не я. Иногда к середине дня я устаю и понимаю, что сейчас я начну делать свою работу менее качественно, могу сделать ошибку. Тогда я просто выхожу из штаба, делаю несколько кругов по улицам и молюсь, прося Господа не делать лишнего и ненужного.

Иногда, если в чьей-то истории меня что-то впечатлило или задело, я могу тут же в штабе подойти к священнику и сказать: «Батюшка, мне нужно обсудить с вами свое состояние». Потому что истории у людей похожи, но для каждого из них она – единственная, а значит, к каждому я должна подойти обнуленной, он не должен стать для меня «одним из многих одинаковых людей».

Иногда что-то я воспринимаю слишком по-своему, душевно, а батюшки снова выводят меня на уровень духовного. Лучшее, что мы можем дать людям сегодня, – понимание, что ни одно событие, ни одна катастрофа не происходит с нами без воли Божией, она нужна нам для чего-то.

Церковный штаб помощи беженцам открыт ежедневно с 10.00 до 19.00 по адресу: Москва, улица Николоямская, дом 49, строение 3. За помощью можно обратиться напрямую в часы работы или позвонить на круглосуточную федеральную горячую линию церковной социальной помощи «Милосердие» 8-800-70-70-222 – звонки бесплатны на территории России. По этому номеру телефона также можно предложить свою помощь: московскому штабу нужны добровольцы и автоволонтеры.