До чего человека может довести страх и как с такой реакцией справиться, – мы говорим с психологом Ларисой Пыжьяновой, специалистом в области экстремальной психологии и кризисного консультирования. В течение 10 лет Лариса работала в центре Экстренной психологической помощи МЧС России. Кандидат психологических наук. Работает в детском хосписе «Дом с маяком».
Крыса внутри
– Как не начать видеть врага в каждом, кто рядом кашлянул, высморкался или просто прошел мимо, нарушив дистанцию в три метра? Как не озвереть?
– Эта тема для меня тоже достаточно болезненная. Я наблюдаю за происходящим как за социальным экспериментом мирового масштаба.
Такого на моей памяти не было никогда. Те, кто пережил 90-е, думали, что их ничем уже нельзя удивить. Оказывается, можно.
Меня удивляет реакция людей. Потому что сила реакции многих сегодня не соответствует силе стимула. Конечно, есть реальное горе, – люди умирают, теряют близких. Некоторым родителям наших малышей в хосписе перестали платить зарплату, и они теперь не могут оплачивать жилье и не могут уехать – денег нет. И наряду с этим реальным, объемным человеческим горем, очень много пены.
Есть известный эксперимент в психологии: крысу запирают в клетке и к клетке периодически подключают ток. Для крысы это стресс, от которого некуда бежать. И она не знает, когда будет новый удар.
Крыса находится в ситуации неопределенности, прямо как мы сегодня. Заразимся или не заразимся. Больной ты или здоровый. Когда все это закончится.
Но если к этой крысе в клетку подсаживали вторую крысу… Знаете, что делала первая?
– Грызла своего соседа?
– Да. Она нападала и дралась с соседкой. Убивала одну, другую подсаженную крысу и – выживала. Но если первая крыса оставалась одна, то через какое-то время переставала метаться, ложилась на дно клетки и достаточно быстро умирала. Не от ударов тока, они были слабые и не могли ее убить.
Крыса умирала, потому что ничего не могла сделать, чтобы изменить ситуацию. У нее даже не было иллюзии контроля над ней, которую давала борьба с другой крысой.
Это инстиктивный, животный уровень реагирования.
Виртуальный диспут Франкла с Фрейдом в концлагере
Есть другой уровень. Мой любимый психолог Виктор Франкл, как известно, оказался в жесточайших условиях нацистского концлагеря. И он описывал, что даже там, где было полное обесценивание человеческой жизни, люди находили смыслы – ради чего им жить. Именно смыслы помогали людям выжить.
Сам Франкл, полуживой, таскавший обледеневшие бревна, представлял, как будет стоять на кафедре перед студентами и рассказывать им, что Фрейд был неправ.
Что человек – не животное с легким налетом социальности, человек – это личность, имеющая выбор и возможность свой выбор исполнить.
В лагере он вел заочный диспут с Фрейдом. Фрейд был сторонником теории того, что люди различаются по уму, воспитанию, привычкам лишь до того момента, пока их не поместят на длительное время в крайне жесткие условия. Тогда с них облетят фиговые листочки культуры, цивилизации и останутся только базовые инстинкты – борьба за выживание.
Франкл как раз в этих условиях и находился. И мог свидетельствовать, что люди не становились одинаковыми. Он видел людей, которые спускались на уровень животных инстинктов и готовы были убивать и предавать за кусок хлеба. А были те, кто отдавал свой последний кусок тому, кто слабее.
Вот оно, счастье…
Не так давно разговаривала с мамой нашего подопечного малыша, практически с рождения находящегося на ИВЛ. Эта удивительная женщина сказала мне: «Во всем есть Благо». Она человек верующий и она нашла в себе силы видеть Благо в тех обстоятельствах, в которых они с ребенком оказались.
Она не может взять его на руки. Но может хотя бы держать за ручку, хотя бы гладить… Она говорит: «Я так счастлива, что иногда могу к нему прикоснуться. Он на меня смотрит, я на него смотрю… Вот оно, счастье!»
Для меня безусловное благо нашей изоляции – то, что люди испугались за своих близких. Это наш шанс задуматься.
Моя работа в МЧС буквально с первых лет развернула меня в сторону понимания того, что наши близкие даны нам не в вечное пользование.
Любого из них мы можем потерять в любой момент. Когда это понимаешь, сначала становится очень страшно. У тебя из-под ног выбивают базовую иллюзию безопасности и справедливости устройства мира.
– Базовая иллюзия безопасности и справедливости – откуда берется? Из нашей самоуверенности?
– Да-да. Это уверенность, что, в целом, мы неплохие люди. Зла большого не сделали. За что с нами может случиться что-то плохое? Тем более с нашими детьми. Не за что.
Есть еще одна базовая иллюзия – собственного бессмертия. Мы с вами живем, как будто будем жить вечно. «С кем-то что-то где-то случается… Но это не со мной». Это та самая базовая иллюзия бессмертия, которая позволяет нам не думать, что мы в любой момент можем потерять мужа, жену, детей, можем сами умереть. Если бы ее не было, как бы мы вступали в брак, рожали детей? Зачем? Если мы их можем потерять.
И вот одномоментно у нас эти иллюзии выбивают из-под ног. Разворачивают лицом к собственной смертности. Появляется страх за близких и страх за себя.
Но ведь это и есть то самое благо, которое позволит нам по-другому посмотреть на то, что нам дано, и понять, насколько мы ценны друг для друга. И может, это будет поводом пересмотреть многие отношения.
Иногда за страхом и резкостью скрывается любовь
Могу про себя сказать. Я раньше могла сделать критичное замечание своим родным, довольно резкое, не пропускала всякие недостатки, проблемы… Покритиковать-то всегда была горазда!
Однажды я сопровождала людей на опознании в морге и услышала слова, которые там произносились над телами умерших в слезах, рыданиях: «Почему я тебе при жизни не говорил, как я тебя люблю! А сейчас ты меня уже не слышишь!»
Я поняла тогда: единственное, что нам остается, – любить, делать и говорить своим близким при жизни как можно больше хорошего и доброго.
Тогда, даже если ты потеряешь человека, которого ты любил, хотя бы не будет этого отчаяния оттого, что «не сказал» и «не успел». Мне кажется, сейчас важно развернуть свой страх за близких именно в эту сторону.
– Как это сделать?
– Прежде всего понять, почему мы испугались. Потому что не хотим их потерять. Почему мы не хотим потерять? Потому что мы их любим. А если мы любим – давайте об этом скажем своим любимым! Вместо того, чтобы кричать: «Что ты такое делаешь!»
– То есть агрессия к ближним может быть скрытой формой любви?
– Совершенно верно. Когда мать кричит на ребенка? Когда она испугалась за него. Свой страх, в основе которого любовь и забота о ребенке, выражает через крик, агрессию, оскорбления, угрозы. Да, мы все живые люди. У нас эмоции. Мы срываемся.
У меня тоже бывает и возмущение, и неприятие. Я это выражаю. А потом сразу же объясняю, что это было. «Ты меня прости, пожалуйста, но я очень испугалась (расстроилась, устала), поэтому я повысила голос или резко высказалась».
Мы можем действительно срываться, но ничто нам не мешает после этого объяснить, почему мы так поступили, и попросить прощения.
Почему так и тянет в регресс
– Но агрессия к чужим людям – это же не про любовь? «Они не выполняют правила, не носят маски, не соблюдают режим самоизоляции. А вдруг из-за них кто-то заразится? Ведь я же прав, я имею право возмущаться!»
– Здесь мы имеем дело с эгоцентричной детской позицией. Острый стресс прошел (он длится несколько часов/дней). И кто-то адаптировался после острого стресса, а кто-то ушел в хронический стресс.
– Почему так? Отчего это зависит?
– У всех разный уровень витальности: это зависит от того, сколько в тебе природой заложено жизненных сил. Есть люди витальные – с сильной и пластичной нервной системой – они быстро реагируют, быстро переключаются, быстро адаптируются. А есть люди со слабой витальностью, они очень быстро истощаются на фоне стресса. Они становятся апатичными, плаксивыми.
Но, помимо витальности, у нас еще есть базовые ценности и установки, которые формируются с детства. «Что такое хорошо и что такое плохо». И когда наши базовые ценности подвергаются нападению извне, мы можем становиться очень агрессивными, защищая их.
Если мои ценности – соблюдать правила, соблюдать законы, поступать «хорошо», то, конечно, меня будут злить те люди, которые нарушают эти правила. Я буду считать, что тем самым они вредят не только себе, но и мне, порядку мироустройства и т.д. «Если бы все отсидели, мы бы уже все давно гуляли… Из-за вас, гуляющих, мы все сидим».
Это такая детская эгоцентричная позиция: «Почему ты мне делаешь плохо?» Ведь ребенок уверен, что мир вертится вокруг него.
Психолог Жан Пиаже провел ряд экспериментов, которые выявили присущий ребенку эгоцентризм. Ребенку показывали макет, в центре которого располагалась гора, а вокруг — деревья, домики и т. д. Затем ребенка сажали с одной стороны макета и просили описать то, что он видит. А напротив него сажали куклу и просили описать, что видит кукла.
Несмотря на явное различие в ландшафте со стороны ребенка и со стороны куклы, ребенок во второй раз описывал то же самое, что и в первый.
Суждения дошкольника (эгоцентрика) всегда абсолютны, он не может встать в позицию относительно другого человека.
Для меня очень важно не уходить в эту «детскую» позицию: уважая и защищая свои ценности, уважать и ценности других людей. Все мы разные! Каждый из нас поступает тем или иным образом не потому, что он глупый, безответственный, хочет навредить всему миру, а потому что его картина мира другая. И он свою картину мира тоже защищает таким образом.
– Этот эгоцентризм обнажился, вскрылся в нас? Или это регресс? Мы ушли в детство?
– Мы ушли в детство. На фоне тяжелого стресса людям свойственна психическая регрессия. Об этом тоже писал Франкл.
Но по большому счету агрессия – это тоже запрос о помощи.
– Так что же делать? Можем мы управлять нашими реакциями?
– Процитирую Виктора Франкла: «Мы изучили человека так, как его, вероятно, не изучило ни одно предшествующее поколение.
Так что же такое человек? Это существо, которое всегда решает, кто он. Это существо, которое изобрело газовые камеры. Но это и существо, которое шло в эти камеры, гордо выпрямившись, с молитвой на устах».
(Из книги «Сказать жизни «Да!»)
Слово «решает» Франкл выделил курсивом! Он подчеркивал значимость свободного и ответственного решения. Нам Богом дана свобода выбора. Нам выбирать, как мы поступим и как нам реагировать. Но для этого надо чуть-чуть притормозить и осознать, что происходит. У нас реакции запускаются очень быстро.
Между ситуацией и нашей реакцией на нее есть, пусть очень маленький, временной зазор.
Если реакция уже началась, с ней трудно что-то сделать, пока она не иссякнет. Доистери уже до конца, дальше будем разбираться, что это было.
Но мы можем не уйти в реакцию регресса, задав себе вопросы «Что сейчас происходит со мной, с моей жизнью? Где я нахожусь? Насколько это значимо? Что во мне сейчас поднимается? Что за эмоция? Это страх? Гнев? Паника? Она имеет основу? Чего конкретно я сейчас боюсь?»
Тревогу лучше перевести в страх. С тревогой трудно справиться, она очень неконкретна. Поэтому всегда лучше задать себе вопрос «Чего конкретно я боюсь?» Страх всегда конкретен. Мы точно знаем, чего мы боимся. А дальше – задать себе следующий вопрос «Что ты можешь с этим сделать?»
Вот и сейчас кто-то агрессирует, а кто-то волонтерит
– А что мы можем с этим сделать?
– Для меня лучший способ борьбы с тревогой – вовлечься в продуктивную деятельность. Вот и сейчас кто-то агрессирует, а кто-то волонтерит. Кто-то ругает и ненавидит людей, которые ходят без масок, а кто-то взял себе домой ребенка из детского дома на этот период. Наш выбор. Наши ценности.
Для меня самая стрессовая ситуация – не быть вовлеченным в процесс деятельности. Я с детства точно знала: если начнется война, я пойду воевать.
– Да! Я тоже!
– Я сама из Белоруссии, воспитана на фильмах о войне…
– Да мы все, кажется, так были воспитаны… Рассказы о пионерах-героях для нецерковного человека – это же жития святых.
– Да! Знаете, как я переживала, что годы идут, я старею, войны нет, пионером-героем мне не стать!
Травматический рост
– Но ведь не у всех есть силы на эту активную деятельность. Если человек действительно боится выйти из дома… Если для него быть волонтером страшно, непосильно… Можно ли в таком случае перевести страх в действие?
– Да, с биологической точки зрения стремиться туда, где опасно – неправильно, надо стремиться туда, где безопасно. Если люди сделали выбор в сторону «не выходить», «запереться дома», они имеют на это право. Но в этом им может быть гораздо страшнее. Надо искать смыслы!
Человек верующий может молиться. Не только за себя – за всех. Это же огромный вклад в общее дело. Кто-то руками и ногами способствует, ходит, возит, носит, а кто-то сидит и молится. Для меня великая сила молитвы безусловна.
Что посоветовать человеку, который не умеет молиться? Чтобы не подвергнуться страху/отчаянию/агрессии, нужно искать каждодневные смыслы. Зачем я сегодня проснулся? Ради чего?
Это в самом деле важно. Когда я теряла такие смыслы, я тут же впадала в печаль. Каждый день должен быть чем-то наполнен. Я каждый день ставила себе две задачи: что я могу сделать в этот день для себя, для своего продвижения вперед, и что я могу сделать для кого-то другого.
Начинать можно буквально с мелочей. Насыпал зерен птицам. Котов бездомных покормил. Вышел в магазин – заодно положил продукты в корзину помощи малоимущим. Нет такой корзины – заведи ее сам.
Можно делать очень простые конкретные вещи. Позвонить близким, друзьям, знакомым. Спросить: «Тебе-то как? Могу я тебе помочь?» Не зацикливаться на себе и своих страхах и переживаниях.
Оглянуться и подумать, могу ли я кому-то помочь сидя дома. Точно можете! Добрым словом, молитвой, звонком. Вы можете поделиться своими собственными смыслами, радостями.
Чем я могу этот мир сделать сегодня лучше? Хотя бы на капельку.
Конечно, важна та или иная ситуация. Но гораздо важнее тот опыт, с которым мы выходим из этой ситуации. Как написано на кольце Соломона, «И это пройдет!» Важно: с чем я из этого выйду, какой багаж у меня останется.
Когда я работала в МЧС, меня всегда поражало то, сколько моральных сил может быть у человека, сколько великодушия в разрушительной, казалось бы, для него ситуации. Потеряв одномоментно всю семью, человек не бросается с кулаками, а начинает говорить о своей любви, о своей благодарности жене и детям, о том, что должен жить ради их памяти… Еще и о тебе позаботится: «А вы-то как? Как вы справляетесь с этим? А вас здесь кормят?»
В психологии часто говорят про травматический опыт и мало говорят, к сожалению, про травматический рост. Это очень мощная штука.
Человек, переживающий что-то тяжелое, не обязательно только разрушается, теряет, он может вырасти. Именно потому, что он смог это пережить.
Он не просто выжил, он стал сильнее, мудрее, человечнее. Потому что у него теперь есть опыт преодоления и есть уважение к себе: «я смог», «я сделал», «я научился», «я выжил».
Иллюстрации Оксаны Романовой
