Елена Чернышкова руководила благотворительным фондом «Династия» Дмитрия Зимина, была директором по стратегическим проектам Московской школы управления «Сколково», работала президентом благотворительного фонда «Система». В ноябре 2018 года создала и возглавила Центр исследований филантропии и социальных программ бизнеса. Это совместный проект Высшей школы экономики и менеджмента Уральского федерального университета и екатеринбургского благотворительного фонда «Умная среда».
Одни программы получаются, а другие нет
– Почему вы решили создать такой Центр?
– У нас в России не хватает системных исследований на тему благотворительности и филантропии, которые бы проводились по академическим стандартам. Во всем мире эта сфера активно развивается, в крупных университетах действуют центры исследования филантропии. С точки зрения научных публикаций тема тоже очень продуктивная: количество статей о благотворительности и КСО в реферируемых журналах постоянно растет, и даже быстрее, чем по другим темам.
У нас же ситуация обратная: если еще лет 10-15 назад были фонды, которые системно занимали эту нишу и тратили ресурсы на проведение исследований, то сейчас активности и ресурсов значительно меньше. Это связано с не очень простой экономической ситуацией, с уходом западных фондов, у которых были на это деньги, а также со сменой приоритетов.
– Кроме вас, кто в России сейчас изучает некоммерческий сектор?
– Среди самых известных можно отметить Центр управления благосостоянием и филантропии в Сколково и Центр исследований гражданского общества и некоммерческого сектора в Высшей школе экономики. В этом году был создан и сразу заявил о себе Центр развития филантропии Фонда Потанина, с которым мы уже обсуждаем сотрудничество. Время от времени исследования проводит фонд КАФ (признан в РФ иноагентом), российский Форум доноров. Также отдельные исследования на тему благотворительности и КСО ведутся в крупных университетах, фондах и иногда – по заказу крупных компаний. Но очень важно в этой теме занять нишу центра знаний и экспертизы, влиятельного центра профессионального диалога, который бы аккумулировал фактическую информацию о деятельности фондов и программ, поддерживал бы библиотеку лучших практик, делал страновые и международные исследования, анализировал бы, почему одни программы получаются, а другие – нет, и распространял собранную информацию как для широкой публики, так и для узкопрофессиональной аудитории.
Форум доноров, кстати, отчасти занимал эту нишу в течение значительного периода, выпуская ежегодный доклад о состоянии благотворительности, но в последний раз этот доклад вышел в 2015 году. С моей точки зрения, причина такой ситуации заключалась не только в нехватке ресурсов (поскольку действительно очень сложно найти поддержку на исследовательские проекты в нашей сфере), но также и в том, что не хватило поддержки и заинтересованности со стороны научно-исследовательской или образовательной организации.
– А Высшая школа экономики?
– Руководители и коллектив центра делают огромную работу и, безусловно, внесли большой вклад в изучение социологии российской благотворительности. На основании своих проектов коллеги делают очень интересные и ценные выводы, но к интересующей нас теме – особенностям организации профессиональной благотворительности – насколько я знаю, это большого отношения не имеет.
Гранты на каждый проект
– Почему Центр был создан именно на базе УрФУ, а не какого-нибудь московского университета?
– Меня давно привлекала идея создания и развития инфраструктуры исследований филантропии не в Москве. В столице слишком много активностей на фоне других городов, профессиональное сообщество перегружено важными и интересными событиями, запуск и поддержка любого нового проекта требует сравнительно бОльших ресурсов. Вообще идея создания центра у меня родилась несколько лет назад и я рассматривала разные университеты в качестве партнера, в том числе в Москве и Петербурге.
Например, одной из идей лет семь назад было сделать центр исследований филантропии на совместной базе РЭШ и Европейского университета, с активностями в Москве и Петербурге. Все было практически готово к запуску – но в тот раз у нас в последний момент отозвал свою поддержку «корневой донор», и проект не успел «взлететь». В 2018 году, осознав, что центр моей мечты так и не появился в России, я возобновила разговоры с несколькими вузами и увидела наибольший интерес в развитии темы и готовность к сотрудничеству со стороны одного из ведущих российских университетов, с которым меня связывают многие годы дружбы и взаимодействия – Уральского федерального университета. Теперь мы живем и работаем в прекрасном Екатеринбурге, университет и фонд «Умная среда» софинансируют деятельность центра, и еще мы стараемся привлекать гранты практически на каждый проект. В этом году удалось получить президентский грант.
– Кому нужен такой Центр?
– Центр нужен непосредственно участникам филантропического сектора – фондам, НКО, компаниям, общественным организациям, которые хотят знать, в чем заключаются лучшие практики конструирования социальных и благотворительных программ и проектов, от чего зависит эффективность проектов, организаций и экспертов, которые заинтересованы в изучении опыта других стран и, возможно, применения его у нас. Центр как платформа для профессионального и межсекторного диалога актуален для всех участников этого диалога. Центр важен для университета и других вузов-партнеров в России и за рубежом, которым интересно эту тему развивать у себя как научное и образовательное направление. Кстати, когда я стала знакомиться с другими такими центрами в Европе, выяснила, что партнерство центра с образовательным или научным учреждением – обычная практика.
Личный филантропический интерес
– Что Центр представляет собой сейчас и чем занимается?
– Сегодня Центр – коллектив из четырех человек, проживающих в Екатеринбурге, Петербурге и Москве. В этом году мы делаем два исследовательских проекта. Один из них посвящен состоянию дел в российской благотворительности и вкладу бизнеса в развитие благотворительности. Например, мы знаем, что в России уже сложился самостоятельный филантропический сектор. Институционально это так, но если посчитать, то станет понятно, что объемы социальных и благотворительных программ корпораций по-прежнему составляют очень существенную долю общего бюджета расходов на благотворительность. Эта тенденция характерна для многих стран, в которых крупнейшие бизнесмены являются одновременно и крупнейшими филантропами.
При этом практики совершенно различные: так, социальные программы «Норникеля» и деятельность Благотворительного фонда Владимира Потанина отделены друг от друга. Но в случае других бизнесменов это вообще не разделено: одна из исследуемых гипотез заключается в том, что многие не создают личный благотворительный фонд и фактически удовлетворяют свои личные филантропические интересы в рамках корпоративных социальных программ своей компании.
Рубен Варданян, основатель Московской школы управления «Сколково» и Центра филантропии при нем, еще десять лет назад полагал, что в ближайшее время бизнесмены первого поколения начнут передавать свои бизнесы и состояния по наследству или продавать. Довольно часто в мировом опыте вышедший из бизнеса человек начинает фокусировать свои усилия на филантропической деятельности. Однако системно ничего такого пока в России не происходит. Лишь несколько известных бизнесменов (Дмитрий Зимин – еще много лет назад) открыто заявили о том, что оставляют бизнес и уходят в благотворительность. Но в целом филантропических проектов совсем «чистого жанра», не связанного с бизнесом, в России еще очень мало.
– Почему это плохо?
– Это не плохо, просто такой этап развития. Одна из гипотез наших исследователей состоит в том, что высокая роль денег бизнес-происхождения в благотворительных проектах может влиять на структуру и приоритеты благотворительных программ. Например: ни один фонд, который связан с бизнесом в настоящий момент, не будет поддерживать оппозиционно настроенные средства массовой информации, потому что это политически небезопасно для бизнеса, хотя в других странах благотворительная поддержка независимых СМИ вполне может быть обычной практикой.
Траты бизнеса и нужды НКО – есть ли точки пересечения
В чем конкретно состоит ваше исследование?
– Мы проводим исследование совместно с Форумом доноров и фондом CAF (признан в РФ иноагентом). Собираем данные и опрашиваем крупнейшие российские компании о направлениях и объемах их КСО- и благотворительных программ. Пытаемся проследить приоритеты этой деятельности – понять, на какие социальные программы преимущественно тратят деньги корпорации, и как это соотносится со структурой приоритетов крупнейших благотворительных фондов.
Мы взяли выборку из топ-100 компаний по рейтингу «Эксперта». Они отчасти пересекаются со списком участников «Лидерами корпоративной благотворительности» Форума доноров. Но также в рейтинге «Эксперта» есть компании, включая госкорпорации, которые очень много денег тратят на благотворительность, но по тем или иным причинам не участвуют в «Лидерах» – ведь конкурс «Лидеры корпоративной благотворительности» основан на принципе самовыдвижения. Таким образом, в нашем исследовании состав компаний более широкий. Осенью будут первые итоги. Сложность проекта в том, что если компания не публикует отчет, получить у нее информацию очень сложно.
– Это будет полезно, получается, в первую очередь фондам, которые хотят рассчитывать на корпоративные деньги? Или самому бизнесу тоже?
– Это будет полезно всем – и организациям, которые ищут деньги, и благотворительным фондам, у которых есть собственные ресурсы, потому что они будут лучше понимать, из каких денег состоит эта индустрия, и какие там основные приоритеты.
В анкете мы задаем и аналитические вопросы, часть из которых очень хорошо отработана в «Лидерах корпоративной благотворительности». Например – как компании ставят цели и как оценивают результат, что для них успех. Как человек, который и в корпорации поработал, и в благотворительных фондах, скажу, что это нетривиальный и сложный вопрос. Корпорация пытается итоги социальных проектов перевести на бизнес-язык, ей сложно воспринимать категории социальной эффективности, так что нередко выхолащивается суть оценки успешности КСО и благотворительной стратегии. Даже если есть возможность внимательно посчитать социальные эффекты, вопрос все равно довольно сложный.
Возьмем пример. В условном далеком крае есть промышленный город N, где в шахтах добывают руду. Разработки ведут несколько компаний, каждая из которых борется за рабочую силу и тратит довольно много денег на разные социальные программы, в частности, на программы развития в городе образовательной и культурной жизни, обновление инфраструктуры. Они получили сколько-то сотрудников на определенных условиях, кто-то перешел из других компаний и еще к ним переехали из других городов сколько-то людей. И оценить, какую роль в этом сыграли, условно, полмиллиарда рублей, который конкретная компания потратила в этом году на социальные, образовательные и культурные программы в этом городе, где есть ограниченное количество работодателей, только эти шахты и только эта работа, – это очень сложная задача, не имеющая универсального решения.
Тем более что тут есть еще и российская специфика: наши компании вынуждены финансировать различные проекты не только ради своих сотрудников, но и потому что для них это инструмент поддержания отношений с местной властью. В таких обстоятельствах проанализировать, какие реальные цели компании себе ставят, формируя структуру благотворительных программ, и как оценивают их результаты, было бы очень важно. Поэтому если нам удастся хотя бы немного зайти на эту территорию, уже будет хорошо.
Добровольно-принудительная сдача денег
– Но вы бы могли теоретически предложить инструмент измерения эффективности социальных программ компании?
– Хотя есть много методик оценки эффективности социальных проектов, из всего моего более чем двадцатилетнего опыта работы в этой сфере я могу сказать, что универсального, четкого, прозрачного, окончательного инструмента не существует. Дополнительную сложность составляет смешанность жанров – КСО, корпоративная благотворительность.
Допустим, у компании, расположенной в далеком сибирском моногороде, есть программа переселения из этого города в другие города сотрудников, которые отработали в компании определенное количество лет, и компания таким образом успешно удерживает несколько сотрудников.
И эта же компания финансирует на своей территории проект по профилактике детской беспризорности и безнадзорности, а также открывает инженерные курсы для школьников. А еще при участии этой же компании в моногороде создается агентство городского развития, которое делает для местного сообщества программы по позиционированию моногорода как центра культуры, проводит там гастрономический фестиваль и так далее… Это сложный микс разных вещей, между которыми объективно сложно провести черту, особенно в моногороде, который по многим направлениям связан с этой компанией и зависит от нее: вот это у нас благотворительность, а это у нас КСО.
– А государственные деньги вы будете считать?
– Мы их, конечно, считаем, но это исходно другие деньги. В тему роли государства в развитии филантропии тоже хочется погрузиться и аналитически ее осмыслить.
Уже несколько лет великолепно работает Фонд президентских грантов, я вхожу в его объединенный совет и вижу изнутри, каковы приоритеты, как принимаются решения, насколько прозрачная и продвинутая система подачи и оценки заявок сделана, как устроена процедура слепой оценки. ФПГ – крупный донор, он выполняет важнейшую роль по системной поддержке и развитию негосударственного некоммерческого сектора.
Также у нас в России существует целый ряд вполне профессионально организованных фондов (например, фонд «Талант и успех», который создал в Сочи образовательный центр «Сириус», но есть и другие), которые де юре негосударственные и даже финансируются полностью или отчасти частными деньгами, но созданы по государственной инициативе.
Средства в эти фонды собираются нередко, как бы сказать помягче, административными методами. И это выхолащивает всю филантропическую идею, в основе которой – добровольное и осознанное желание человека филантропией заниматься. Потому что многие состоятельные люди – владельцы бизнесов уже понимают, что вне зависимости от их желания кому-то помогать их все равно добровольно-принудительно попросят куда-нибудь сдавать деньги. Как это обычно делается? С просьбой помочь такому-то фонду или организации к бизнесмену обратится такой человек, которому просто невозможно отказать..
Эта сложная тема, я не уверена, что на этом этапе мы захотим в нее глубоко погружаться, но с этой темой придется разбираться. Я, как эксперт, считаю, что подобные способы привлечения средств даже в очень хорошие проекты могут в конце концов разрушить всю систему филантропии.
В ЮАР и Индии компании отчисляют НКО 1-2% прибыли
– Какова тема второго исследования?
– Во втором исследовании мы сравниваем, как развивается филантропия в странах БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и Южная Африка). Это страны с высоким потенциалом, именно рост их экономик и другие характеристики будут влиять на мировую экономику в ближайшие десятилетия. В каждой из этих стран благотворительность также развивается очень быстрыми темпами. Нам удалось получить грант на сравнительное исследование, благодаря этому гранту эксперту нашего центра уже побывала в трех из пяти стран. Наша сотрудница провела интервью, побывала на местных предприятиях, профессиональных конференциях… В результате анализа собранных данных и интервью с руководителями благотворительных фондов и программ мы ожидаем получить сравнительную характеристику объемов и структуры благотворительных пожертвований, а также мер стимулирования этого сектора. Россия будет рассмотрена наряду с другими странами.
– Много интересного узнали?
– Я скажу вам, что меня потрясло. Например, и в Южной Африке, и в Индии есть мера, которую государство на уровне закона приняло, и которая в России даже на уровне идеи чрезвычайно всеми порицалась: компании в этих странах обязаны отчислять на поддержку негосударственных благотворительных организаций 1-2% от чистой прибыли. Это обязанность. Если помните, у нас в России была попытка сделать что-то подобное. В 2012 году, когда был зарегистрирован эндаумент «Сколтеха», госкомпаниям было поручено перечислять в него 1% от своего бюджета на программы инновационного развития. Удалось собрать 4,7 миллиарда рублей, но потом взносы стали добровольными, и изначально запланированных 30 миллиардов рублей фонд не достиг. Тогда обиднее всего было даже не то, что всех заставили сдавать деньги, а что заставили сдавать в один конкретный университет. В Индии и Южной Африке такой добровольно-приказной порядок является узаконенной нормой, но там они могут выбирать, куда перечислять деньги. К осени мы соберем отчет об исследовании, который обязательно опубликуем.
– Какие еще темы вас интересуют?
– Мы занимаемся глоссарием благотворительности, обсудили в «Благосфере» вместе с журналистами и филологами, какие слова мы используем внутри профессионального сообщества и за его пределами. Например, выяснилось, что слово «филантропия» широкой аудиторией не используется. Теперь хотим тему глоссария ввести в качестве отдельной главы по исследованию российской благотворительности и потом опубликовать более подробное исследование. Включая молодежную лексику: слышали такое выражение – «кинь донат»? Думаем про открытие образовательной программы.
А еще мы хотим провести в Гейдельбергском университете семинар на тему того, как устроена инфраструктура исследований филантропии в разных странах – в России, в Европе, в странах БРИКС. Хочется больше внимания к этой теме, потому что у нас в последние годы прогресса не было, и я в качестве одной из своих миссий вижу возрождение интереса к теме исследований филантропии. Изучение филантропии как науки – один из мостиков, с помощью которого мы могли бы строить отношения России с остальной частью мира.
