Основная проблема не в приемных семьях
– Министерством просвещения предложено ввести обязательное тестирование кандидатов в приемные родители…
– Важное уточнение. Слова «тестирование» в законопроекте нет, там есть слово «обследование».
– Хорошо, обследование. Оно действительно нужно?
– Давайте начнем все же с начала. Зачем именно министерство хочет ввести обследование? В обосновании говорится о проблеме насилия, жесткого обращения в семьях, возвратах детей из принимающих семей обратно в детские дома.
Проблема действительно существует. Есть возвраты детей, встречаются случаи жестокого обращения с ними в приемных семьях. Однако между признанием этой проблемы и выработкой мер, которыми она будет решаться, должен быть серьёзный этап исследований, экспертной оценки. И нужно понять, действительно ли все эти проблемы решаются именно психологическим обследованием кандидатов. Если да – даже мне будет нечего возразить.
Совершенно очевидно, что стопроцентно не работает ни одно средство. Ситуации возврата и насилия есть во всех странах, то есть ситуации стопроцентного успеха у нас не будет всё равно, вопрос в том, чтобы максимально снизить риски, чтобы они были действительно единичные и разовые.
– Насколько обоснована методика обследования кандидатов?
-Я не могу ответить на ваш вопрос. Я не знаю, о какой методике идет речь. Насколько мне известно, есть целые регионы, которые внедряли у себя тестирование или обследование. Неплохо было бы изучить этот опыт.
Пока же у нас только вопросы. Какие именно критерии будут использоваться, и какие качества приемных родителей выявляться? Можем ли мы заранее спрогнозировать поведение человека, который вообще никогда не имел детей? Кандидат может показывать очень хороший личностный профиль, но можно ли сказать, какая именно скрытая травма вылезет на поверхность, когда к нему попадёт ребёнок с травмой? Сможем ли мы с помощью тестов заранее предсказать, что он сорвется на ребёнка, который будет себя вести определенным образом?
Единственное, кого мы можем выявить заранее, это людей с нарушенной психикой. Но у психологов нет права выявлять психически больных, это должны делать психиатры.
Вообще, проходить тесты или беседовать с психологом – это интересно и полезно для каждого. Но пока нет ответа на главный вопрос – зачем, что именно должно выявить обследование?
– Как можно по-другому снизить риски в семейном устройстве?
– Я считаю, что недоработок у системы куда больше, и начинаются они намного раньше. Это работа с кровной семьёй ребёнка либо до попадания его в учреждение, либо после попадания, но когда еще можно помочь ему вернуться домой. Естественно, я не имею ввиду сознательные, добровольные отказы от детей и ситуации реального насилия в семье, когда есть опасность для жизни ребенка.
Но очень большая часть детей попадают в интернат совсем не потому, что об них тушили окурки или мама отказалась в роддоме.
– Какой именно процент составляют отказники и дети, изъятые из-за жестокого обращения?
– Отказы в роддоме – это порядка 5-10% всех российских сирот. Жестокое обращение сложно выявить, потому что по нему редко заводятся уголовные дела. Заведенных уголовных дел по жестокому обращению – не более 10%, реальных случаев, думаю, больше, но явно не все оставшиеся и даже не половина.
Чаще всего детей забирают из-за разного семейного неблагополучия – то есть, из-за ситуации в жизни семьи, которая на разных этапах требовала вмешательства и помощи, но помощи не случилось.
Ещё можно понять, когда ребёнка забирают из-за того, что родители спиваются и прямо сейчас – несмотря на отсутствие прямого насилия, ребенку может быть опасно оставаться в среде сильно пьющих или употребляющих взрослых. Но тут отобрание должно быть именно временной мерой – родителям надо помогать справится с зависимостью. И это требует серьезной реабилитации и ресоциализации. А почему надо забирать ребёнка у мамы, которая не справилась после ухода мужа, у мамы-выпускницы детского дома, которая не имеет опыта и понимания, как правильно растить ребенка, или у мамы, которая живёт в доме, плохо отапливаемом зимой, – совершенно непонятно. Это все вопрос не выстроенной системы помощи и поддержки.
В детдоме ребенок приобретает проблемы, о которых никому не говорят
Превентивная работа с кровной семьёй снижает количество детей, нуждающихся в семейном устройстве, примерно наполовину. Кроме того, ситуация, когда ребёнок помнит и привязан к своей кровной семье и хочет домой, чревата, в том числе, проблемами с адаптацией. Такой ребёнок часто совсем не готов интегрироваться в приёмную семью – внутри он чувствует себя предателем.
А приёмные родители, в свою очередь, не готовы к ситуации, когда на горизонте появляются кровные родственники ребёнка. То есть, половину проблем с приёмными семьями мы себе заготовили заранее сами.
– В детском доме состояние ребёнка как-то корректируют?
– Это следующий элемент проблемы. К сожалению, в детских домах с детьми часто не ведётся никакой индивидуальной психологической реабилитации. Ребёнка привозят в учреждение с очень куцей историей изъятия; что на самом деле происходило у него дома, никому может быть не известно.
Допустим, там были какие-то травмирующие ситуации, потом он получает ещё травму в процессе изъятия. В довершение всего его помещают в среду таких же травмированных детей, часть из которых, к тому же, обладает очень негативным опытом; и этот опыт насилия и агрессии они начинают отыгрывать на окружающих детях.
В итоге ребёнок приобретает множество проблем именно там, где ему, по идее, должны были помочь. И потом эти проблемы будут выскакивать в семье.
Обследовать усыновителя надо на предмет готовности к проблемам конкретного ребенка
– Следующий этап цепочки – встреча ребёнка и приёмных родителей. Тут – всё в порядке?
– И снова скажу – только если действительно нет возможности вернуть ребенка в кровную семью. Сегодня у нас эта работа ведется непрофессионально и недостаточно. Тем не менее, допустим, все было сделано правильно, но семья своего ребенка растить не хочет или реально для него опасна. Следующий этап должен быть – поиск ребенку семьи, которая сможет ему помочь. У нас же подбирают не семью для ребёнка, а ребёнка для семьи.
Причём сама процедура, само законодательство, устройство банка данных о детях – все направляет родителя подбирать себе ребёнка по внешним признакам – возраст, цвет глаз, группа здоровья. Как будто это действительно единственное, что важно при устройстве ребенка в семью. Или вообще имеет ключевое значение. И никто не знает, что он, например, был жертвой сексуального насилия. Или общается с кровной бабушкой или хотел бы остаться в том же регионе. Или что у него серьезное расстройство привязанности, он нуждается в большом объеме индивидуального внимании и не готов делить его другими детьми, поэтому ему не подойдёт семья, где детей много.
То есть, не учитывается масса информации, которая важна для устройства. Часто в опеке и детском доме её и не знают, потому что ребёнок не всё рассказывает, а в личном деле нет большей части важных и подробных данных о ребенке – что действительно было с ним в кровной семье, какие у него отношения с родственниками, какие у него потребности, желания и проблемы.
И ещё в детском доме, в большом зарегулированном коллективе ребёнок может совсем не проявляться, таким, каков он на самом деле. Поэтому характеристики «девочка замкнутая» или, наоборот, «девочка активная» могут не соответствовать действительности.
В итоге приёмные родители чаще всего принимают решение на основе бесполезной информации и картинок. А информации, чтобы они могли определиться в своей готовности принять именно этого ребёнка, у них нет. И, как бы вы ни обследовали человека, вы не можете подготовить его к тому, о чём никто не знает.
– Адекватно ли сегодняшнее сопровождение приёмных семей?
– Во-первых, сегодня далеко не во всех регионах вообще есть сопровождение. Оно не обязательное для семей. Еще в каждом регионе и даже районе могут понимать под сопровождением свое. Одна приемная мама рассказывала мне, что у них в районе сопровождением назывался кружок керамики для приемных семей.
Также, и даже в первую очередь, надо говорить о подготовке кадров, потому что сегодня сопровождением занимаются люди, не имеющие ни специального образования, ни адекватного опыта.
Иногда из служб сопровождения нам приносят такие перлы, что хочется плакать. Например, в ответ на рассказ большой семьи, из которой часть детей уже выпустилась, о том, что старшие иногда приезжают и остаются ночевать, служба сопровождения высказывает им претензию, что такие ночёвки – нарушение прав на проживание несовершеннолетних детей, которые сейчас живут в семье. И это говорит специалист, который, по идее, должен быть профессионалом.
Психолог должен видеть ребёнка не раз в три месяца
– Если приёмные дети рассказывают, что их в семье бьют, как должен вести себя специалист сопровождения?
– Конечно, эту ситуации ни в коем случае нельзя оставить без внимания. Надо выяснить, что происходит на самом деле. Иногда старшие дети, особенно те, у которых был опыт побоев в детском доме, могут использовать эту ситуацию, чтобы их эмоционально пожалели. Рассказывая о побоях, они получают какое-то внимание взрослых. То есть, бывает, что дети врут.
Но чаще всего, я уверена, они говорят правду. И здесь нужно, чтобы психолог умел говорить с ребёнком, чтобы он этого ребёнка видел не в первый раз. Чтобы сопровождение не было таким, когда психолог приходит в семью раз в год, и каждый раз это новый психолог.
Нужен человек, который знает семью, знает ребёнка, может отреагировать на его слова адекватно и максимально серьёзно, вникнуть, поговорить и с ребёнком, и с родителями. Нужна медицинская экспертиза. И нужно, чтобы все специалисты были качественны и внимательны. Чтобы помочь ребенку и семье, а не разрушить ее.
– И всё-таки – обследование нужно?
– Когда все перечисленные выше пробелы будут исправлены, я совершенно не буду против любого обследования, потому что у него будет вторичное значение – оно поможет родителю оценить свой ресурс.
И это будет обследование, которое будет максимально доброжелательно к потенциальному опекуну, оно не будет иметь вид следственного допроса или бесполезного тестирования. Оно будет конкретно, когда родитель в результате сможет увидеть свои сильные и слабые стороны или, например, поймёт, что он может принять маленького, а принять подростка, пережившего опыт насилия, не готов.
Сколько детей давать – зависит от типа семьи
– Из последних высказываний министра Васильевой исчезло предложение ограничить число детей в приёмной семье до трёх. Должно ли в принципе быть такое ограничение, сколько детей, на ваш взгляд, оптимально?
– В большинстве стран Европы ограничение есть, и оно именно 3-4 ребёнка. Естественно, чем больше детей, тем больше нагрузка на родителя и тем сложнее ему справляться.
Но мне кажется, что в этой ситуации надо подходить строго индивидуально. Есть опытные родители с большим педагогическим ресурсом. То есть, нам нужно разводить ситуации, когда люди просто ищут себе детей в семью, и когда приёмный родитель – это призвание, по сути – профессия, когда он может брать сложных детей или в сложных ситуациях помогать детям. Надо отдельно и готовить и отбирать людей, имеющих больший ресурс. И у них должна быть серьезная поддержка от государства.
Огромные здания детдомов не подлежат перестройке
– Ещё одна проблема – 481-е постановление – о преобразовании групп в детдомах в группы семейного типа. Когда в 2015 году его начали исполнять, на него, как помню, не выделили денег. Какова ситуация сейчас?
– Федеральных денег на этот проект действительно не выделяли – это полномочия бюджета регионов. Поэтому ситуация с его исполнением – очень разная.
Ту работу, которое предписывает это постановление – по расселению больших групп в маленькие, по закреплению за ними постоянных воспитателей, по активизации работы с кровной семьёй – невозможно вести без увеличения штатов детдомов. Иногда эту работу нельзя провести без капитальной перестройки зданий. Где-то для этого нашли возможности и бюджеты, где-то – нет.
Мне кажется – это очень странная ситуация. Официально у нас сегодня в детдомах – около 70000 детей, это порядка 2000 учреждений на всю страну. По сути, это – мелочь для нашей всё ещё богатой страны, по сравнению с госзакупками каких-нибудь офисных кресел и салютов на миллионы и миллиарды – это смешные объёмы. Где-то, по-видимому, на исполнение этого закона не хватает политической воли губернаторов.
Там, где здания невозможно реорганизовать в небольшие и уютные квартирки, в других странах их просто меняли. Есть много учреждений, которым нужны большие здания с коридорной системой – общежития, техникумы. А для детдомов покупались другие здания – маленькие домики на 6-12 детей.
У нас же множество регионов, например, пошли по удивительному пути – они сначала закрыли все маленькие детдома, слили их в большие, а сейчас их разукрупняют обратно. И сейчас у них проблема с огромными зданиями, которые не подлежат перестройке.
У трёх министерств братья и сёстры порознь
– Что происходит со штатным расписанием детдомов? Хоть ставки на дополнительных педагогов нашли?
– Сложность в том, что сиротские учреждения у нас по-прежнему разбросаны между тремя министерствами, и ситуация в них совершенно разная. Печальнее всего она в ДДИ – детских домах-интернатах, – которые подчиняются Министерству труда и соцзащиты. Там обычно меньше всего денег и меньше всего персонала, хотя по логике должно быть наоборот.
Сейчас мы пытаемся внести изменения в текст 481-го постановления, чтобы убрать разные типы учреждений вообще. Детей нельзя сортировать по возрастам и диагнозам.
У всех детей, которые попали в сиротское учреждение, есть только одна проблема – они остались без родителей. Причём устройство в организацию должно быть временным, пока их не вернут в кровную семью или не найдут им новую.
В новом понимании задача детдомов – скорейшее устройство в кровную или замещающую семью и социальная реабилитация ребёнка. В этой ситуации нельзя делить детей по диагнозам и возрастам, потому что тогда мы сплошь и рядом разделяем братьев и сестёр. Если одному ребёнку четыре, а другому – семь, сейчас по закону их нельзя поместить в одно учреждение; если у одного из детей выявилось отставание в развитии, его переводят из обычного детдома в коррекционный или ДДИ.
Разделение по диагнозам целесообразно с точки зрения образовательных программ (хотя у нас вроде бы есть инклюзия), – например, детей, которым нужен тифлопедагог, неудобно учить вместе со зрячими. Но детский дом – это не место учёбы, это место для жизни; учиться дети теперь должны «снаружи», и вопрос о том, где именно, нужно решать отдельно.
Так образом, разные типы учреждений – это старое наследие, и в жизни оно приводит только к бесконечному разделению детей и переводу их из одной организации в другую по тоскливому сиротскому «этапу», на котором они теряют остатки веры во взрослых, которые всегда исчезают, только успеешь к ним привязаться.
