На этой неделе на 92-м году жизни скончался американский писатель Рэй Брэдбери. Еще раньше кончилась эпоха, свидетелем и выразителем которой он был. Вспомним некоторые ее страхи и уроки.
Красная угроза
Рэймонд Дуглас Брэдбери родился на пике первой волны «красной истерии» в США (1917-1920), а как писатель окончательно сформировался в годы Второй Мировой и последовавшего за ним маккартизма. Это было время, когда одного только подозрения в коммунистических симпатиях было достаточно, чтобы лишиться работы и подвергнуться нешуточному общественному остракизму. В 1940 г. был принят знаменитый федеральный «Акт о регистрации иностранцев», или «Акт Смита», при помощи которого власти преследовали неблагонадежных иностранцев, а также профсоюзные и левые движения всех мастей. На протяжении 40-х в стране один за другим проходят «процессы о подстрекательстве к мятежу»; в 47-м году владельцы крупнейших голливудских студий впервые составляют так называемый «черный список» лиц, которым запрещено заниматься профессиональной деятельностью ввиду их политических взглядов (или инкриминируемых им политических взглядов) – этот пресловутый Hollywood blacklist просуществует до 60-х и сохранит свое негласное влияние и в дальнейшем.
Брэдбери никогда не был бездумным переносчиком социальных фобий времени, но и полной независимостью от них, как и любой другой человек, не отличался. Тем более интересно, что антикоммунистических взглядов писатель, судя по всему, никогда не разделял. Скорее, наоборот, ощущал неприязнь к капиталистической системе. Что и обусловило симпатии к нему советских издательств.
Технократизм
В предвоенные годы многие американские футурологи и фантасты, особенно левого толка, прошли через увлечение технократизмом – всевозможными планами построения справедливого, или даже идеального, общества. По мысли технократов, социум, подчиненный плановой экономике и научным (а то и паранаучным) методам, будет обречен на процветание. Справедливости ради, о феномене тоталитаризма в те годы было известно еще довольно мало – как и о гитлеровских экспериментах, подорвавших доверие к культу чистой, ничем не сдерживаемой науки. Не миновал это увлечение и молодой Брэдбери, однако оказалось оно на удивление кратковременным. Выпустив несколько номеров фэнзина Futuria Fantasia, начинающий писатель охладел к этой теме: литература окончательно одержала в нем верх над амбициозной социальной инженерией; а некритический восторг перед достижениями научно-технического прогресса – глубоким скепсисом в его отношении.
«– Я пытаюсь представить себе, – сказал Монтэг,– о чём думает пёс по ночам в своей конуре? Что он, правда, оживает, когда бросается на человека? Это даже как то страшно.
–Он ничего не думает, кроме того, что мы в него вложили.
– Очень жаль,– тихо сказал Монтэг.– Потому что мы вкладываем в него только одно – преследовать, хватать, убивать. Какой позор, что мы ничему другому не можем его научить!
Брандмейстер Битти презрительно фыркнул.
– Экий вздор! Наш пёс – это прекрасный образчик того что может создать человеческий гений. Усовершенствованное ружьё, которое само находит цель и бьёт без промаха.
– Вот именно. И мне, понимаете ли, не хочется стать его очередной жертвой,– сказал Монтэг».
Земля в иллюминаторе
Расцвет писательской карьеры нашего героя приходится на первые десятилетия освоения космоса, и как фантаст Брэдберри не мог избежать эту тему – сколь огромную, столь и многогранную. Его произведения затрагивают и вопросы общения человечества с инопланетными цивилизациями, и аспекты вынужденной эмиграции (в результате, скажем, мировой войны) на другие планеты, и прочие проблемы освоения космических пространств. Большинство из этих тем можно встретить в «Марсианских хрониках», посвященных колонизации Марса, борьбе с его обитателями и предстоящей Третьей мировой войне. Все эти темы, как мы знаем, подхватят вскоре и литература, и кинематограф.
Единственное, что Брэдбери никак не смог предвидеть, так это нынешнего охлаждения землян к освоению космоса. Вот прогноз, сделанный писателем в начале 90-х в интервью российскому корреспонденту: «Не пройдет и тридцати лет, как мы высадимся на Марсе. И вы, в России, будете в этом деле с нами. Я ни секунды не сомневаюсь, что так будет. Помяните мое слово. Сохраните экземпляр газеты с этим интервью и покажите его году эдак в 2017 вашему сыну. Он оценит справедливость моего прогноза».
Иноплатетяне
В отличие от наших будней, начало эры покорения космоса сопровождалась оживленным обсуждением предстоящих (или уже наступивших) контактов жителей Земли с инопланетными созданиями. Брэдбери не был ксенофобом, а потому инопланетяне в его книгах бывают как враждебными, так и миролюбивыми. Некоторые из них стремятся завладеть человеческим телом, чтобы обрести полноценную жизнь («Уснувший в Армагеддоне»); иных издалека не отличить от человека: «Город пуст, сэр, но среди холмов мы обнаружили местных жителей. Марсиан. У них очень темная кожа. Глаза желтые. Встретили нас очень приветливо. Мы с ними немного потолковали. Они быстро усваивают английский. Я уверен, сэр, с ними можно установить вполне дружеские отношения» («Были они смуглые и золотоглазые»).
Апокалипсис: до
Сами по себе апокалиптические прогнозы человечеству известны с глубокой (как минимум, библейской) древности, но мысленный взор жителей второй половины XX века был озарен двумя памятными ядерными грибами, однажды выросшими над Японией. После них перспектива светопреставления перестала быть чисто теологической, став также и технологической (не говоря уже – пугающе близкой). Значение Брэдбери в том, что он осознал в отношении технологического апокалипсиса две очень важные вещи. Первое – человеческая природа глубже страха смерти, и даже под угрозой уничтожения современный человек не в состоянии отказаться от своих пороков и желаний. И второе – нет смысла накануне Армагеддона пытаться что-то судорожно исправить. Ни грешникам, ни праведникам. Поздно. Смирение и осознание его как час расплаты – вот наш удел в преддверии тотального уничтожения. «Он выпрямился, испытующе посмотрел на жену:
– Боишься?
– Нет. Я всегда думала, что будет страшно, а оказывается – не боюсь.
– А нам вечно твердят про чувство самосохранения – что же оно молчит?
– Не знаю. Когда понимаешь, что все правильно, не станешь выходить из себя. А тут все правильно. Если подумать, как мы жили, этим должно было кончиться» («Завтра конец света»).
Апокалипсис: после
Тому, кто погружен в апокалиптические фантазии, не миновать и постапокалиптических видений. Безлюдные руины некогда неспящих мегаполисов; пейзажи и сооружения, пережившие человека; памятники цивилизации, предоставленные самим себе – все эти картины, не раз проносившиеся перед мысленным взором писателя, чаще всего символизировали бессмысленное торжество техники, победившей своего безумного создателя.
Сюжет рассказа «Будет ласковый дождь» (вошедшего в «Марсианские хроники») начинается сразу после ядерного смерча, погубившего на планете все живое, за исключением немногих птиц. Лишь один дом чудом уцелел, и его «автоматические системы» продолжают как ни в чем не бывало заниматься ежедневными делами: готовить завтрак, убираться, заправлять кровати, мыть посуду… И постоянно «разговаривать» (напевая, нашептывая, скандируя) с хозяевами, от которых остались лишь белые тени на почерневшей от атомной вспышки стене. Впрочем, случайный пожар, несмотря на усилия роботов, постепенно пожирает и этот единственный дом. «На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос, солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил: Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026 года, сегодня…».
Тоталитаризм
Всемирная история богата и случаями массового геноцида, и кровавыми тираниями, но тоталитаризм в масштабах государства – фирменное ноу-хау XX века. Свидетель большевизма, итальянского фашизма, национал-социализма, сталинизма, движения красных кхмеров и чучхе, Брэдбери оставил много антиутопических произведений. Одно из них – роман «451 градус по Фаренгейту» (1953), который сам автор сравнивал с другим знаменитым шедевром антиутопического направления – «1984» Джорджа Оруэлла. Само название романа отсылает к уровню температуры, при котором воспламеняется бумага и начинают загораться книги. Это исключительно важная метафора для Брэдбери – тоталитаризм, в какие бы одежды ни рядился, начинается с преследования за инакомыслие; и вершина этого процесса – уничтожение книг, этих беззащитных свидетельств разнообразия человеческого опыта. «Мы тоже сжигаем книги. Прочитываем книгу, а потом сжигаем, чтобы её у нас не нашли. Микрофильмы не оправдали себя. Мы постоянно скитаемся, меняем места, плёнку пришлось бы где-нибудь закапывать, потом возвращаться за нею, а это сопряжено с риском. Лучше всё хранить в голове, где никто ничего не увидит, ничего не заподозрит. Все мы – обрывки и кусочки истории, литературы, международного права…».
Спасительное прошлое
Отсюда – культ памяти, исповедуемый Брэдбери. Быстро осознав опасность социальной инженерии и технократизма, Брэдбери со временем все выше ценит знание и память как таковые. Именно на этом уважении к прошлому, зафиксированному в нашей коллективной памяти, и основан гуманизм писателя, и его вера в человека. Эрудит-самоучка (см. статью «Как вместо колледжа я закончил библиотеки, или Мысли подростка, побывавшего на Луне в 1932-м»); преданный читатель, взявшийся за перо, чтобы самому дописать продолжение эпопеи, на приобретение которого у него элементарно не было денег (см. биографию писателя), Брэдбери приходит к осознанию, говоря словами его персонажа, что «сами по себе мы ничего не значим. Не мы важны, а то, что мы храним в себе. Когда-нибудь оно пригодится людям».
И заметьте, продолжает Брэдбери, «даже в те давние времена, когда мы свободно держали книги в руках, мы не использовали всего, что они давали нам. Мы продолжали осквернять память мёртвых, мы плевали на могилы тех, кто жил до нас. В ближайшую неделю, месяц, год мы всюду будем встречать одиноких людей. Множество одиноких людей. И когда они спросят нас, что мы делаем, мы ответим: мы вспоминаем. Да, мы память человечества, и поэтому мы в конце концов непременно победим. Когда-нибудь мы вспомним так много, что соорудим самый большой в истории экскаватор, выроем самую глубокую, какая когда-либо была, могилу и навеки похороним в ней войну» («451 градусов по Фаренгейту»). Тема памяти проходит через все творчество Брэдбери. Одну из последних своих книг – «Лето, прощай» (2006) – писатель назвал «романом о том, как много можно узнать от стариков, если набраться смелости задать им кое-какие вопросы, а затем, не перебивая, выслушать, что они скажут… Я предоставляю персонажам жить собственной жизнью и без помех выражать свое мнение. А сам только слушаю и записываю».
ЭФФЕКТ БАБОЧКИ
Ядерная катастрофа, Третья мировая и вторжение инопланетян – не единственные факторы, грозящие человечеству уничтожением. Не меньшую опасность для Земли таят и самые, на первый взгляд, невинные достижения НТР ближайшего будущего – например, машина времени, изобретение которой, как считал Рэй Брэдбери, не за горами.
В рассказе «И грянул гром» (1952) – вошедшем в коллективное сознание читателей как история про «эффект бабочки» – главный герой, охотник-любитель, уплатив кругленькую сумму, отправляется на сафари в Мезозойскую эру. Гид предупреждает: убивать можно только то животное, которое должно погибнуть в результате естественных причин (например, под упавшим деревом); важно не оставить никаких следов своего пребывания, иначе в будущем произойдут катастрофические изменения: «Гибель одного пещерного человека – смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах… Наступите на мышь – и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь тропы».
В отличие от некоторых других, эти идеи Брэдбери – сегодня мы назвали бы их «экологическими» (применительно не только к природе, но и к ноосфере) – до сих пор набирают сторонников среди сознательной части человечества.
Устаревшая научная фантастика
Не всем идеям Брэдбери повезло так же, как «эффекту бабочки». Многие из них представляются современному человечеству неактуальными. Другие отброшены за ненадобностью. Так, несмотря на информационный бум, человечество по-прежнему уничтожает, переписывает, купирует и запрещает неугодную литературу. Нетерпимость ко всему иному, непривычному растет и в развитых державах, и в странах третьего мира. Мы худо-бедно научились относиться с подозрением к громким научным открытиям, но так и не научились уважать чужую точку зрения, видя в этом уважении обременительную, подчас вредоносную вежливость, и ничего больше. Ежедневная угроза ядерного конфликта не уменьшилась – зато мы все к нему «привыкли». По сравнению с серединой прошлого столетия технология опутала нас по рукам и ногам, но бить тревогу нынче не принято – настолько мы привязаны к нашим любимым электронным «друзьям». Не решив проблемы, предсказанные Брэдбери, мы научились их не замечать. Но, пожалуй, самое главное – мы все больше удаляемся от гуманистических стандартов Рэя Брэдбери; все чаще они кажутся нам устаревшими и неактуальными. Послушайте, как наивно звучит рассуждения одного его героя:
«Мы часто не пользуемся даже половиной того, что дал нам Бог. Мы должны слышать больше, иметь более чувствительные осязание, обоняние и вкус. Может, есть что-то необычное в том, как ветер гонит листья по этой площадке. Может, в блеске солнца на телефонных проводах или в песне цикад среди вязов. Если бы мы только могли посмотреть и послушать несколько дней, несколько ночей и сравнить потом наши наблюдения. А потом можешь велеть мне заткнуться, и я заткнусь.
– Это звучит разумно, – ответил Фортнум, легким тоном скрывая свое беспокойство. – Я понаблюдаю. Но как я узнаю, что это именно то, о чем ты говоришь, даже если что-нибудь увижу?
Уиллис внимательно смотрел на него.
– Ты узнаешь. Узнаешь наверняка. Иначе нам конец, всем нам…»
И не говорите потом, что вас не предупреждали.
