Этим летом корреспондент Милосердие.ру Екатерина СТЕПАНОВА в составе группы миссионеров побывала в селе Великая Губа в республике Карелия. Там ей удалось посетить Великогубский психоневрологический женский дом интернат и побеседовать с его сотрудниками и обитательницами. В результате этого общения у нашего корреспондента сложилось мнение, что обустройство подобных домов интернатов в сельской местности, даже не смотря на, их откровенную бедность и отсутствие врачей – есть самый человечный и правильный подход к проблеме. В деревне, на природе им легче. Больные, часто сироты, вне асфальтового города и мегаполисного одиночества, чувствуют себя людьми.
«В свободное время находящиеся на полном государственном обеспечении великогубские пенсионеры разводят цветы, читают, готовят к праздникам концерты, смотрят телевизионные программы. Доброжелательные и отзывчивые, они выполнят любую просьбу односельчан о помощи в хозяйстве», – пишет газета «Карельский курьер».При ближайшем рассмотрении жизнь в интернате оказалась более прозаичной, хотя не менее положительной.
Психоневрологический дом интернат живописно расположился на центральной площади села Великая Губа, на берегу Онежского озера. Голубые деревянные ворота открыты настежь, на КПП давно никто не обращает внимания. Почти все насельницы (кроме лежачих и буйных), а всего их в интернате 170, свободно передвигаются по селу с населением около 2000 человек. Необычный для северной архитектуры дом с башенкой (в котором, по разным сведениям, была то ли комсомольская организация, то ли протестантская церковь) был построен в 1930 году в соседней деревне Вигово, а в 1962 перевезен в Великую Губу. С тех пор в нем делался лишь текущий ремонт, но, правда, в прошлом году перекрыта крыша. Второе здание интерната, кирпичное, эксплуатируется тоже почти 30 лет. В этом году работники дома интерната сами побелили потолки в палатах и покрасили пищеблок.
Пристань на берегу озера – самое посещаемое интернатовскими место. Ведь в Доме живут не только сироты и одинокие люди, есть и семейные. Они собираются на берегу задолго до прихода «Кометы» с «большой земли», ждут и надеются: а вдруг сегодня кто-то приедет проведать именно их? На пути от пристани нам встретились три ярко одетых молодых девушки. Они, с деревенской простотой заинтересовавшись новыми людьми, подошли познакомиться, стали расспрашивать откуда мы и зачем приехали, а потом и сами, перебивая друг друга, рассказали о себе:
— Как вам здесь живется?
— Хорошо. Нормально. Только вот представляете, недавно табличку нам повесили на входе: «Психневрологический дом-интернат», надо же кто только додумался! Теперь в деревню выходишь – смеются все – вон, мол, интернатовские идут!
— А чем вы занимаетесь?
— Ничего не делаем. А что – мы же тут не работаем. Так что свободно просто ходим, гуляем. Кормят хорошо. Ничего вроде. Распорядок хороший: завтрак у нас в девять, ложимся в десять, днем обед. Ничему не учат. У нас полная свобода – делаем что придется.
— Скучно наверно?
— Книги берем в библиотеке, музыка есть. Слушаем. Телевизор есть. Друзья есть в деревне. Мы дружим. По именам друг-друга называем. Вот у нее есть. Да и у меня есть – мы встречаемся с девушками, с ребятами. Но мы все-таки чаще дружим между собой. С ними тяжело.
— Ты крещеная, смотрю, у тебя крестик?
— Нет, это так просто висит. Не крещеная я.
— А меня крестили, в клубе. Приезжали…
— А кто это был?
— Не знаю кто. Не помню. Приезжали какие-то рассказывали о Боге, хорошо так говорили. Нам понравилось. Даже крестили. Но не в воде, а так просто. В клубе. У нас некоторые вчера к вашему батюшке ходили. Даже вон двое пойдут на Крещение из наших. А я не пойду. У меня тапок белых нет. Там ведь тапки нужны и купальник – откуда у нас. Нету.
— Можно просто в рубашке…
Вместе с новыми знакомыми прошли мимо КПП в интернат, у нас собой были коробки с книгами и журналами, для библиотеки. Территория, огороженная высоким покосившимся забором, оказалась не очень большой. Тут и там по двору бродили юные девушки и пожилые женщины. Одна старушка в сторонке кормила с руки чаек, они, крича, кружили над ней. Мы, незнакомые люди, сразу привлекли всеобщее внимание. Плотным кольцом нас окружили насельницы дома интерната они пытались пообщаться с нами на понятном часто только им самим языке. Во дворе гуляют те, кого не пускают за ворота, в мир. Когда впервые оказываешься в таком необычном оцеплении, хочется как можно скорее из него вырваться. Хотя они просто стоят и изучающее на тебя смотрят, с любопытством. Некоторые подходят ближе трогают одежду, заглядывают в фотоаппарат. Как дети, простые и радушные. Другие не обращают ни малейшего внимания на наше присутствие, продолжают заниматься своими обычными делами.
Мимо прошли три санитарки, они несли с кухни огромные эмалированные кастрюли с обедом. Запахло гороховым столовским супом, и он моментально отвлек внимание здешних жителей на себя. В корпусе, пропитанном больничным духом, хлоркой и едой, мы встретили медсестру Ольгу, студентку петрозаводского медицинского колледжа, приехавшую на летнюю стажировку. До раздачи лекарств у нее было немного времени и она рассказала нам об интернате:
— Раньше здесь был интернат для бабушек – дом престарелых. Недавно его переорганизовали и теперь здесь в основном молодежь. В соседнем районе есть школа-интернат для детей с нарушениями. Там они учатся, а когда заканчивают, девочек привозят к нам. Там, если они обучаемы, учат одеваться, кушать самостоятельно, читать и писать. Многие из них сироты. Родители отказались, и им некуда деться – живут у нас. В основном с обычными патологиями: дебильность, олигофрения, синдром Дауна. Шизофрения в разных формах. Остались бабушки со слабоумием, с посттравматическими психозами, после инсульта.
Самая старенькая бабушка у нас 1914 года. Теперь молодых стало больше, в среднем 20 – 40 лет. Но остались и старушки. Они все у нас живут вместе, человек по 15 в палате. Есть и лежачие, тяжелобольные — первое отделение, там 20 человек. Лежит там бабушка одноногая, много лет назад на нее в лесу упало дерево. У нее посттравматический психоз и старческое слабоумие. Есть и такие, которые совсем не соображают, с ними тяжело. А есть – всё понимают. Многие жили в обществе сначала — были здоровы, а потом что-то случилось и попали к нам. Есть одна бабушка — хорошая очень, правда почти не разговаривает. Но интеллект у нее точно в норме. Она была врач-педиатр в Петрозавдоске. Случился инсульт и родственники к нам сдали.
Есть и буйные — пятое отделение — гуляют под присмотром санитарочек. За ворота мы их не пускаем, случаются психозы, стекла бьют, жителей доводят. Бывает, приходится принимать меры — скручиваем. Рубашек нет — у нас же не психиатрическая больница. Справляемся. Они не очень сильные, но если тяжелые приступы начинаются, то бывает сложно. В прошлом году одну вшестером не могли унять. Пробуем уговорами, если не помогает обманом или лекарственные препараты применяем. Никакого насилия естественно. В изолятор отправляем, потом успокоится и спать. Изолятор у нас – это просто комната, нет там никаких мягких стен. Стол стоит, кровать. Когда требуется, отправляем в «Матросы» – это районная психиатрическая больница. Двадцать километров от Петрозаводска.
С врачами сложно. Молодые выпускники в сельскую местность не хотят идти. Два фельдшера работают. Медсестры постовые, старшая сестра и санитарочки. Санитарок много, из местных, им не нужно специальное образование: помогают перестилать, убирать, подмывать. Не все больные сами могут кушать – нужно кормить и так далее. Санитарка у нас получает зарплату примерно 1800 рублей, медсестра где-то 3440 рублей, а сестры высшего разряда 5-6 тыс. Получается как бы элита села. Но все равно молодежь в город уезжает, старики вымирают, так что скоро останутся здесь одни больные. Я тоже не знаю буду ли тут жить, хотя родилась в этом селе.
Местные, конечно, не очень-то одобрили обустройство «сумасшедшего дома» в селе. Пока бабушки жили, они еще не очень-то по селу расхаживали. А вот когда привезли молодежь! Режим свободный, ходят где хотят, халтурят бывает. Картошку полют за деньги, помогают чем могут. Им немного платят — рублей 50-70. Так что сжились вместе. Они на заработанное себе к чаю что-нибудь покупают, или из одежды что-то. У них из вещей часто только то, что из школы с собой привезли. Сестра-хозяйка выдает по мере надобности, а если что-то самим хочется – то покупают.
Чем они занимаются? Музыку слушают, гуляют, одна молодая девочка вяжет. Здесь нет воспитателей, не хватает кого-нибудь, кто бы мог с ними заниматься. Вот хорошо в «Матросах» – там у них отдельное здание они вышивают, кружки разные есть, дискотеки бывают!
Они же не осознают себя больными. Скажешь кому-нибудь – так они все: «нет я нормальная!»
Медсестру позвали в соседний корпус с башенкой раздавать таблетки. Рядом с сестринской столпились пациентки. В привычное время Ольга вошла с деревянным подносом, на нем в фанерных ячейках лежали разноцветные пилюли. Рядом с каждой надписана фамилия и сегодняшняя дата. Разобравшись с приемом лекарств, нас заприметила одна бабуля. На вид самая обычная пенсионерка, никаких признаков болезни, приведшей в интернат. Она позвала нас в гости, посмотреть, как ей живется. Комнатка светлая, уютная – не верится, что находишься в больничной палате. Четыре высоких окна, обеденный стол, двухстворчатый шкаф и три кровати. На полу на стенах самодельные ковры, на столе скатерть и ваза с полевыми цветами. Бабушка Раиса Петровна с охотой принялась рассказывать о своих соседках по комнате:
– Вот Аня Керонен финка, дояркой работала в селе, животных очень любит и меня тоже любит. Однажды пошла траву жечь, пламя вспыхнуло и ей страшно обожгло руки. Два года была в Ленинграде в больнице – операции делали по трансплантации кожи. Теперь здесь живет, с 58 года уже. А вторая моя подружка тоже Аня – Анна Александровна, ей 73 года сейчас, родилась в Ленинградской области. Репрессии были тогда и родственники ее сюда отдали, чтобы выжить.
А я сама со школы познакомилась со своим будущим мужем, дружба превратилась в любовь, он вернулся из армии и мы поженились. Родили двоих детей. Они сейчас в Петрозаводске. Потом муж умер… Я очень горевала. И в 2003 году, дети отправили меня сюда. Я плачу все время. Они боялись меня дома одну оставлять и правильно, такое одиночество страшное, гложет.
Раиса Петровна заплакала, достала свои семейные фотографии. Молодой еще муж, маленькие дети, вот появились внуки. Бабушка Рая, с любовью рассказывает о своих близких. И плачет. Анна Александровна села рядышком и, как впервые, заворожено слушала рассказ соседки, изредка перебивая: Не реви Рай, ну что ты все время плачешь! Расскажи лучше про жениха своего!
– Да, вот теперь никак не могу жениха себе найти. Но приходил тут один. Сватался. Местный. Лежу, читаю, как обычно, приходит медсестра говорит: Раиса Петровна, одевайтесь, к директору пойдём. Я быстренько оделась. Сидит такой «молодой человек с бородой», очки снял – посмотрел на меня. А у меня как раз горло болело. Не удобно его просто вот так отставить-то! Ну я и сказалась, что плохо чувствую и ушла. Он приходил навещать тетю свою и видно заприметил меня.
У нас тут хорошо, правда Ань? Но дома-то все равно лучше, что тут говорить… Кормят хорошо. Да и пенсия есть. Колбаску покупаем. Мы как соскучимся по вкусненькому – идем в магазин берем апельсинку, сладости. Одежду мы сами покупаем, а кто нуждается – им выдают. Баня у нас в поселке – ходим.
Сердобольные старушки с заботой поинтересовались есть ли нам где остановиться, пригласили ночевать к себе. Хотели уж было угощать чаем с «апельсинками», но, извинившись, мы неловко отказались, позвав подружек на наш миссионерский концерт в местный ДК.
В отделение к тяжелобольным, как оказалось, заходить было нельзя. Но мы узнали об этом только на выходе. Если не брать в расчет тяжелый запах, которого наверно не может не быть в палате с двадцатью лежачими больными, показалось чистенько и аккуратно. Большая комната на втором этаже, в два ряда стоят металлические пружинные кровати. Настежь открыто окно на балкон. Некоторые полулежа, как бы сидят на кроватях, некоторые закрываются одеялом, из-под которого видно только седые коротко остриженные головы, другие лежат в застывших страшных позах, спасаясь от боли.
Пока в палате не было медперсонала, мы поговорили с женщинами. Кто мог говорить охотно рассказывали, что ухаживают хорошо. В попытке поправить подушку, показалось, что у одной старушки простыни нет и она лежит на голой клеенке. Но белье вскоре нашлось – было низко постелено. Все стиранное, чистенькое. Может быть мы попали в банный день, но больные казались вполне опрятными. Одна бабушка, заметив нашу заинтересованность ее судьбой, сказала, что всем довольна, встает иногда сама, в туалет может дойти. Ее соседка, похвасталась, что и она поднимается иногда кушать и в туалет. Бабушки рассказали, что их возят мыться, переодевают.
Нас заприметили санитарки в закрытой от постороннего глаза палате и подняли шум. Прибежала знакомая медсестра и попросила скорее уходить, пока не увидела директор. Иначе ей, Оле, очень здорово попадет – хорошо ли – пропустила московских журналистов с фотоаппаратами к тяжелобольным!!
После интерната онежский воздух на улице показался свежее обычного. Та же старушка продолжала кормить прирученных свободолюбивых птиц, которые прилетали к ней сами за высокий забор.
Фото автора.
